Величайшее благо - Оливия Мэннинг

предложил выпить, а он чуть не откусил мне голову.

Он повернулся к Гарриет, и она с удивлением поняла, что в его глубоко посаженных глазах плещется настоящая обида. На мгновение он напомнил ей обиженного ребенка. Прежде чем она успела ответить, к ним подошел официант, и она заказала лимонад.

— Вы думаете, мобилизация — это серьезно? — спросила она. — Ожидаются неприятности?

— О нет. — Якимов отмахнулся от самой идеи и, позабыв Галпина, заулыбался, радуясь возможности выступить в роли рассказчика. — Вы слышали о том, что король собрался выстроить вокруг Румынии границу? Вдвое надежнее, чем линии Мажино и Зигфрида, вместе взятые? За миллион леев? Глиния Имажино — вот что это будет! Глиния!

Гарриет рассмеялась, а он придвинулся к ней ближе и заговорил доверительным тоном хорошо информированного человека.

— Серьезным мне показался мирный план Гитлера. Он говорит, что у него нет территориальных притязаний. Я был потрясен, когда узнал, что план отвергли. Не хочу критиковать, конечно, но, по-моему, Чемберлен здесь не прав. Кому нужна эта дурацкая война, не так ли?

— Но Гитлер же то и дело говорил, что у него нет территориальных притязаний. Ему нельзя доверять.

— Мы должны ему доверять, дорогая моя! — Якимов всем своим видом являл воплощенное доверие. — Мы должны доверять людям. Это необходимо.

Не в силах придумать ответ, Гарриет отпила лимонаду. Якимов, очевидно расслабившись после попытки быть серьезным, непринужденно спросил:

— Скажите, дорогая, а вы не одолжите мне пару бумажек?

— Каких бумажек?

— Я имею в виду ассигнации, дорогая моя. Банкноты. Деньги. Ваш бедный старый Яки сидит без гроша, пока не придет содержание.

Побледнев от шока, она неловко покопалась в сумочке и обнаружила там купюру в тысячу леев.

— Больше у меня нет.

— Дорогая моя! — Он мгновенно сунул купюру в карман. — Как бедному Яки выразить свою благодарность?

Но Гарриет не желала выслушивать его благодарность. Она вскочила и направилась прочь из сада, а Якимов оскорбленным тоном окликал ее вслед: «Дорогая моя!..»

Она наткнулась на Гая, который как раз вышел из вращающейся двери.

— Что случилось? — спросил он.

Гарриет была слишком сконфужена, чтобы ответить, но, когда они пересекли площадь, пришла в себя настолько, что рассмеялась и сказала:

— Князь Якимов пригласил меня посидеть с ним. Я думала, что он так поступил по доброте душевной, но ему просто нужны были деньги взаймы.

— И что, ты ему одолжила? — спросил Гай невозмутимо.

— Тысячу леев.

Видя спокойствие мужа, Гарриет пожалела об отданных деньгах.

— Ненавижу одалживать, — сказал она.

— Не беспокойся, дорогая. Ты слишком серьезно воспринимаешь деньги.

Ей хотелось ответить, что у нее просто никогда не было денег, но тут она вспомнила, что у Гая их тоже никогда не было.

— Якимов — глупец, — сказала она вместо этого. — Рассказывал мне, что надо верить Гитлеру.

Гай рассмеялся.

— Якимов ничего не понимает в политике, но он вовсе не глуп.

Они приближались к заднему входу в парк, где стояла статуя опального политика с головой, накрытой мешком. Дракеры жили неподалеку, в большом доме с просторными квартирами, принадлежащем банку Дракера.

У входа в дом стояли две бронзовые статуи в человеческий рост, держащие в руках электрические лампы. Широкая лестница была устлана ковром. Холл выглядел по-французски, но запах в нем стоял румынский. Портье в надежде на чаевые зашел в лифт вместе с ними, и от него так сильно несло чесноком, что воздух, казалось, был полон ацетилена.

Они поднялись на верхний этаж. Стоя перед массивными дверями черного дерева, Гарриет заметила:

— Сложно представить, что здесь живут люди.

Однако стоило Гаю коснуться звонка, как двери распахнулись. На пороге стоял сам Дракер, его сестра и дочери. На самом деле дверь открыл слуга, но Дракер шагнул вперед, показывая, что, если бы традиция позволяла джентльмену открывать собственную входную дверь, он сделал бы это ради Гая.

Увидев Дракера, Гай радостно ахнул. Дракер распростер объятия — Гай сделал то же самое. Последовал взрыв приветствий, вопросов и смеха, и Гай, пытаясь ответить всем сразу, принялся целовать женщин и девочек.

Гарриет наблюдала за происходящим точно так же, как наблюдала за схожей сценой в поезде.

Наконец Дракер — высокий, медлительный мужчина, чуть сгорбленный и грузный, но элегантно одетый в костюм из серебристого английского твида — простер к ней руки:

— Какая очаровательная у вас супруга! Si jolie et si petite![27]

Он окинул ее взглядом, полным искреннего восхищения, и взял за руки с уверенностью, которая выдавала в нем большого знатока женщин. Однако его рукопожатие оказалось не только чувственным, но и нежным, что встречается редко. Невозможно было не ответить ему, и Гарриет улыбнулась, а он слегка кивнул, показывая, что заметил ее реакцию, после чего окликнул свою старшую сестру, госпожу Хассолель.

Госпожа Хассолель с разочарованным вздохом отпустила Гая и повернулась к Гарриет, приняв сдержанный и критический вид. Это была коренастая, решительная женщина с усталым лицом. Она занялась гостями, извиняясь за отсутствие хозяйки — жены Дракера, которая приводила себя в порядок. Гарриет представили младшим сестрам Дракера: госпоже Тейтельбаум и госпоже Флор. Первая выглядела истощенной. Госпожа Флор, главная красавица в семье, была пухленькой и с возрастом обещала стать такой же коренастой, как ее старшая сестра. Она смерила Гарриет пустым взглядом блестящих глаз.

Они переместились в гостиную. Стоило им присесть, как слуга вкатил в комнату стол, заставленный закусками и чесночными сосисками, которые готовили только в Румынии. Гарриет уже знала, что обед могут подать в любое время между двумя и тремя часами, поэтому принялась за ţuică и предложенную еду.

Комната была очень просторной, но, несмотря на размеры, полностью заставлена массивной мебелью черного дерева. Стены были покрыты бордовыми обоями — такими темными, что казались черными. На них красовались еще более темные портреты в тяжелых золотых рамах. На полу лежал огромный красно-синий турецкий ковер. В эркере, выходящем на парк, стоял рояль. Старшая дочь Дракера, школьница, сидела на табурете перед роялем и иногда нажимала то одну, то другую клавишу. Младшая дочь, девятилетняя девочка в униформе молодежного движения, стояла рядом с отцом. Наполнив бокалы, он что-то шепнул ей, и она застенчиво стала разносить гостям выпивку.

Женщины говорили на английском и французском. Они расспрашивали Гая о его отпуске в Англии — это путешествие казалось Гарриет далеким прошлым — и о том, чем они с супругой занимались по приезде. На фоне этой оживленной беседы Дракер улыбнулся Гарриет, но он стоял слишком далеко, чтобы вовлечь ее в разговор. Когда она отвечала на обращенные к ней вопросы, собственный голос казался ей унылым и тусклым. Она чувствовала себя в одиночестве посреди всеобщего веселья. Раскрасневшийся, радостно-оживленный Гай казался ей