Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Билл Мойерс, славный и очень непосредственный парень, на телепередаче PBS спросил Колмана: что такое жаждание? Колман заговорил о золотом свете восходов ранней весной, которые он видел ребенком в Чаттануге. Интересно, что он сказал бы, если бы Мойерс спросил его: «Колман, а что такое восхищенность?»
Наиболее ясное и проникновенное толкование сэма принадлежит суфийскому мистику десятого века Халладжу, который связывает сэма с илм (мудростью). Он говорит: ты не способен войти в этот океан мудрости без слушания. Гнозис (ма'рифа) недоступен «без духа, и мира, и благоуханности» (аль-рух ва аль раха ва аль-ра'иха). Сэма следует проводить с любовью, исходя из любви. И далее Халладж говорит, перечисляя ступени лестницы духовных состояний и условий, необходимых для их достижения: ты не способен обрести любовь
Рукописи
Джон Мойн
Видный иранский ученый Бади-уз-Заман Фурузанфар, составляя биографию Джалалуддина Руми, отыскал в Тегеране древнюю рукопись «Маарифа». Она принадлежала профессору Али Акбар Деххода. В последней фразе манускрипта говорится, что список сделал аль-Мовлави аль-Кунави в 1549 году. Этот текст стал первой частью первого тома издания книги Бахауддина. В первом томе имеется еще две части, под списками — разные имена. Позже Фурузанфар передал факсимиле рукописи университету в Стамбуле. Рукопись состоит из трех частей, собранных в шестнадцатом веке тремя разными людьми. Новые тексты были найдены в библиотеке Айя София и в музее Коньи. Эти рукописи датировались первой половиной четырнадцатого века. Фурузанфар опубликовал первый том «Маарифа» в 1954 году (2-е изд., — 1974). В качестве основы он использовал рукописи шестнадцатого века, добавляя сведения из более ранних — для сравнения и коррекции. Текст первого тома оформлен в виде кратких главок и похож не на дневник, а на собрание поучений. Второй том, вышедший в 1959 году, опирается на более древнюю рукопись из Коньи и сохраняет форму дневника. Эта рукопись вполне может включать записи, сделанные Бахауддином собственноручно, а также заметки на полях, принадлежащие его сыну. По крайней мере, был проведен сравнительный анализ текста рукописи и почерка Руми и Бахауддина, которые весьма сходны, что говорит в пользу этого предположения. У профессора Фурузанфара нет сомнений в том, что Маариф» — это личные записи Бахауддина, его высказывания: везде прослеживается один и тот же яркий и отчетливый стиль. Он утверждает, что рукопись не является ни копией раннего списка, ни записями учеников, сделанными во время бесед. Важным критерием принадлежности авторства рукописи именно Бахауддину является вкрапление в текст сур Корана на арабском языке. Бахауддин хранил в памяти весь текст Корана. Совершенно очевидно, что у него не было надобности носить с собой Коран и искать нужные цитаты. «Маариф» — глубоко личные заметки о духовном странствии, неожиданные, разносторонние и волнующие. Фурузанфар и Анна- Мария Шиммель считают Бахауддина Валада (полное имя Бахауддина — Мухаммад бин Хосейн Хатиби Балхи; его также называли Бахауддин Валад, Баха Валад и Бахауддин. — Прим. англ. перев.) одним из создателей глубоко самобытного направления поэтической прозы на персидском языке.
Комментарии к «Маарифу» Бахауддина
Колман Баркс
Живой. Самосущий. Ничему не подобный. Не укладывающийся в слова, привычно обозначающие объект: «это», «оно», «нечто». В нашем поле зрения ничего нет. Мы в тупике и чувства, и ума. Поиски синонимов не очень-то помогают. Говорить об этом — пустое занятие, все равно, что скальпелем препарировать музыку. Как можно воспринять триста миллионов вселенных или дельфина, белый дуб во дворе или череду внуков? Ум с его словесными увертками парализован, словно попав в пятибалльный тайфун, и это делает ему честь, поскольку здесь он смиренно замирает и констатирует, что несведущ в объятиях жизненной полноты, гностической плероме, боговдохновенных карт Таро. Когда случается это таинство, его называют верой, или просто пробуждением, — чтобы лучше понять, — океаническим восприятием бытия. Сонмами крыл сакрального слуха. Жидким огнем, текучим как наша истинная природа. Много сказано о четырех состояниях сознания: бодрствовании, сновидчестве, сне без сновидений и четвертом состоянии, без названия: в чистом виде оно объединяет в себе все остальные.
Занимаясь поэзией Руми, сына Бахауддина (рифмуя английские подстрочники переводов с фарси), в течение последних двадцати восьми лет, я погрузился в запредельность, во всеобъемлющую свободу, в инореальность духовидческой поэзии Руми. Дневник Бахауддина исходит из другой области. Он ровнее и спокойнее, более практичен, дерзок, невозмутим, сумасброден. Руми-Шамс — как сияющая золотая россыпь, как озаряющая вспышка откровения. Бахауддин — кладовка для садового инвентаря, которая служит еще и импровизированным местом для медитации, весьма своеобразным и очень подходящим. Я полюбил их обоих, Бахаиддина и Руми. Возможно, они две ипостаси того самого четвертого состояния бытия, по сути являющегося единением, при котором, однако, качества индивидуального «Я», или души, остаются четко различимыми. Один мистик называет «холодным огнем» (Будда), а другой — «драгоценным светом очей» (Бава Мухайяддин). Перенос мистических текстов Средневековья в двадцать первый век среди прочего связан с поиском новых путей сказать — «Бог» — без упоминания имен. После «Заратустры» Ницше («Бог умер») и Блейка («Ол' Нобададди») необходимо заменить образ отца, чтобы быть услышанным. Боюсь, то же касается и образа Бога как женщины. Я испробовал различные варианты. Присутствие, ты, дружба, Дружба (но духовные прописи уже навязли в зубах), разговор по душам, свет, тьма, пустота, общение, данность, подобие, всеобъем¬лющее, грядущий покой и т.д. Но все не то. Язык не способен стать этой великой любовью. Однако что-то все же проскочило. Благословенно славословие невежд. Мы живем в том плане, где никто ничего толком не знает. Но мы способны любить и даже стать любовью. Только мы не можем вместить любовь в слова, сказать о ней. Я пытаюсь отучить себя (безуспешно) от таких слов, как «священный» и «божественный». Самого по себе бытия должно быть достаточно — и его хватает безо всяких прилагательных. Пребывание в запутанном узелке каждого мгновения. Как оно есть. Мне близка суфийская притча о рыбах, которые, плавая в океанических водах, собрались обсудить, возможно ли бытие океана? Они организуют исследовательские группы, пишут статьи и пожимают плечами — а океан по-прежнему омывает их. Так суфии показывают, что из себя представляют богословские спекуляции. То, к чему отсылают слова «священный» и «божественный», — это наша глубинная и внешняя принадлежность, жизнь, циклы и слои, и даже это словесное плавание утопленных книг, подобных этой.
1:2—3. В этих фрагментах описан процесс мышления, прослежена последовательность мысли Бахауддина. «Когда я молился, я подумал о гуриях... Что привело меня к мысли...» Одна мысль цепляется за другую и тянет за собой третью. Это и попытка быть искренним, признать нечистоту и своеволие перерывов задушевной беседы с Другом. Это как раз то, что так подкупало Руми в книге его отца. Когда кто-то пытается выразить истину, мы ощущаем ее присутствие. Мы не можем выразить это в словах, но попытка приносит плоды. В беседах Бахауддина с божеством мы ощущаем живую струю Дружбы.
1:82—83. Мне вспомнилась молитва Августина: «Господи, очисти меня. Но не теперь» (Confessions 8:7:17).
1:103—104. Связь приземленных потребностей с возвышенными запросами — является важным моментом в текучем «Я» Бахауддина. Как низшие желания претворяются в восторг любви? Это особый секрет, который автор дневника не раскрывает, за исключением того, что говорится в самом тексте.
1:151—153. Кое-что из этого повторяется в 2:115—116 и 2:145.
В силу обстоятельств, изложенных Джоном Мойном в главе «Рукописи» (с. 19), Книга вторая «Маарифа» отчасти повторяет пассажи из Книги первой.
1:172—173. Алиф Лам Мим. Некоторые главы Корана начинаются с этих арабских букв. Точно так же и Бахауддин ставит их в начале главки, дерзко воспроизводя Писание. Из ста четырнадцати глав Корана у двадцати девяти в начале стоит последовательность арабских букв, иногда — одна буква. Ученые предлагают различные объяснения, но все они неубедительны. Н. Дж. Дауд (N. J. Dawood) говорит: «Истина состоит в том, что никому не известно, для чего они поставлены. Традиционные толкователи пропускают их со словами: «Лишь Бог ведает, что Он разумеет под этими буквами».
- Тафсир Аль-Коран - Аль-Мунтахаб - Религия
- Рассказы из Корана: том 2 - Хифзурахман Сеохарви - Религия
- Много шума из–за церкви… - Филип Янси - Религия
- Коран - неизвестен Автор - Религия
- Тафсир Аль-Коран - Аль-Мунтахаб - Религия
- Мухтасар «Сахих» (сборник хадисов) - Коран аль-Бухари - Религия
- Моя жизнь во Христе - Иоанн Кронштадтский - Религия
- Ислам - Александр Ханников - Религия
- Моя жизнь во Христе - Иоанн Кронштадтский - Религия
- Исцеление словом - Анастасия Семенова - Религия