Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А-а-а… Ломоносов. Слыхал.
Вошедший преградил путь Михайле.
— А-а! — уже ехидничал дьякон. — Куда торопишься? Дел, наверно, дома много. Науки поскорее постигать, всю их глубину. А ты погоди, поговори с хорошим человеком, с Иваном Ивановичем Каргопольским, — лепетал дьякон сладеньким елейным голоском.
Иван Каргопольский!
Михайло отступил назад и с любопытством оглядел вошедшего. Увидеть Каргопольского ему еще не довелось.
— Иду я мимо, вдруг слышу, ты, дьякон, кричишь, будто с перепугу. Не беда ли, думаю. Помочь чем. А вот, оказывается, все слава богу.
— Слава богу, слава богу, — частил дьякон. — Да вы садитесь, гости добрые, садитесь к столу.
— Сядем, сядем. Садись, Ломоносов, и ты.
Все сели.
Каргопольский распахнул шубу, снял шапку. Садясь, он немного качнулся. Вдруг он театрально выкинул правую руку вперед и на чистейшем французском языке продекламировал:
— Et le combat cessa faute de combattants![76]
Опустив руку, он спросил:
— Не понимаешь, Ломоносов? Ничего, может быть, скоро поймешь. Ума искатель.
От Каргопольского попахивало водкой.
Когда он распахнул шубу, из-под нее выглянул потертый кафтан. Немного припухшее лицо Каргопольского густо заросло сивой щетиной, волосы разметались, из-под нависших бровей умно и насмешливо глядели зоркие глаза.
— Вот именно, вот именно, — продолжал частить дьякон, — ума искатель! Справедливо сказал. А чего ищет, и сам толком не знает. Явился ко мне — и с ножом к горлу: давай, мол, книгу Альваруса! Латынь по ней постигать буду! Очень уж надобна! В науки спешу! И опоздать боюсь! Говорю ему разумное: установлено — крестьянину быть у двора. Разъярился! А и в писании про такое найти можно. Ежели и не прямо, то по смыслу узришь.
— Почему же не прямо? А? Почему? Так в писании и сказано: Михайле Ломоносову, куростровскому крестьянину, в науки вступать не должно.
У дьякона зло, по-крысиному, сверкнули глаза:
— Что-то не встречал я такого в писании-то, Иван Иванович.
Вдруг по еще пунцовому от волнения дьяконову лицу поплыла сладенькая усмешечка. Он зажмурил от удовольствия глазки, в горле у него что-то екнуло от смеха, и елейным голоском дьякон неспешно молвил:
— Значит, усердно писание читаешь, Иван Иванович, ежели такое там вычитал?
— А ты поищи, дьякон, поищи. Там на всякий вкус есть.
— Угу, угу, — посопел довольно дьякон. — Вот именно. Да что это я? Попотчевать дорогого гостя! Не выпьешь ли чего?
— Спасибо, дьякон.
— Как знаешь, как знаешь. Была бы честь оказана. Видно, не любишь этого зелья. А насчет писания и в самом деле тебе виднее. Науки вон как постиг: философию и богословие. За морем, слыхали, был. А теперь сюда, в Холмогоры, к нам пожаловал, рвения, видно, исполнен свет наук по земле по российской по всей распространить. Слава тебе господи, явился к нам, темным. Холмогоры наши сам небось выбрал, в Санкт-Петербурге да Москве не желавши остаться? А?
Дьякон длинным носом давно уже многое пронюхал и кое-что успел-таки вызнать. «Парижский студент» Иван Каргопольский и в самом деле не по своей воле в 1730 году попал в Холмогоры.
Было это уже давно — в 1717 году.
Ранней весной, как только позволили льды, по Балтийскому морю в Голландию, в Амстердам, пошел шнав «Святой Александр». Он взял на борт девять учеников Московской славяно-греко-латинской академии: из риторики, из синтакси, из грамматики, а также и из поэтики.
Еще в Москве им дали прочитать указ Петра, присланный из Амстердама: «По получении выберите немедленно из латинской школы лучших рабят, высмотря гораздо которые поострия, человек 10, и пришлите морем на шнаве, который будет отпускать генерал-фельдмаршал и губернатор кн. Меншиков».
Проучившись недолгое время в Голландии, трое из выбранных для иноземного обучения — Каргопольский, Постников и Горлецкий — были отправлены для сугубого учения дальше — в Париж: изучать философию. Саморучно царь писал своему резиденту при версальском дворе барону Шлейницу, чтобы наблюдал он за учением российских юношей.
Годы парижской жизни. Сорбонна, Монмартр[77], Корнель, Расин, Мольер, студенческая нищета.
Наконец в 1722 году пришел указ: «парижским студентам» вернуться домой.
Не один канцелярист в Петербурге усмехнулся себе в ус, потолковав с «парижскими студентами», которые так уж и сразу захотели приняться за великие дела… Погодят с заморскими своими науками.
Новоприбывшие взяли да и ударили челобитную на государево имя, прося поместить их, куда его императорское величество заблагорассудит, сообщая пока, что они «безместно и бедно скитаться принуждены».
Пока дело дошло до Петра, немало воды утекло, но, получив челобитную сорбоннских выучеников, Петр повелел синоду определить их к делу.
Больше всех преуспел Горлецкий. Преподнеся Екатерине I составленную им грамматику французского языка, он через некоторое время был определен адъюнкт-профессором в Академию наук. Каргопольский же и Постников делали по поручению синода переводы, и только осенью 1725 года они получили постоянные места преподавателей Московской славяно-греко-латинской академии. Постников удержался на своем месте и впоследствии дошел даже до должности директора Московской синодальной типографии, Каргопольский же в служебной деятельности не преуспел. В следующем году он был уволен из преподавателей академии, оказавшись на «иждивении» Московской синодальной конторы. И наконец строптивый и неуживчивый «парижский студент» оказался в Холмогорах — подальше от Москвы и Петербурга… Но и здесь он недолго продержался. Через год его отрешили от должности.
— Значит, заморскими науками нас просвещать, — продолжал юлить дьякон. — Как славно! За морем науки, чай, глубоки?
— Хоть куда.
— У нас таких и не найти?
— Покуда нету. Будут. Вот, к примеру, Михайло Ломоносов в них преуспеет. А? Каково, дьякон?
— Ежели рассудить, то что ж? Хорошо. И давно ты отправился в… Уж не обессудь, названия не упомню.
— Немалое время тому назад. Около четырнадцати уже годков.
— Как к хорошему делу пристанешь, — продолжал дьякон, — и оно к тебе добром обернется. Достатку у тебя за это время набежало от наук? Ведь четырнадцать лет! И почести, что за труды ученые полагаются, на тебя снизошли?
— А как же? Снизошли.
— Ну и слава богу. За морем долго ли обретался?
— Пять лет и еще немного.
— Хорошо за такое время все постиг. Многому научился. А как сюда явился — сразу же тебе почет и всякое богатство? Или немного повременя?
— Повременя.
— Что так? — участливо спросил дьякон.
— Мерзавцев на свете много.
Дьякон насторожился:
— Вон как. Это в Петербурге да Москве?
— Везде хватает.
Игривости в голосе у дьякона поубавилось.
— Значит, нерадостно приняла родная сторонка? А ты бы, богу помолясь и крестным знамением себя осенив, самому государю челобитную.
— Бил.
— И что же?
— Государь Петр Алексеевич что нужно приказал. Жалует царь, да не жалует псарь. Промеж государя и подданного много насело такого, что не особо о деле печется. А потом Петр Алексеевич помер.
— Помер. Да. Ну, и тебе без государя хуже?
— Ну, тут, дьякон, всякое пошло.
— Да, да, — участливо покачивал головой дьякон, — всякое. Ну, ты, стало быть, новым правлением и недоволен? Чем же быть довольным? А? Где уж теперь правда и справедливость?
Дьякон выжидающе уставился на Каргопольского.
Тут сказал Михайло:
— Отец дьякон, все ли, что Иван Иванович говорит, все ли это хорошо упоминаете? На всякий случай.
Сделав вид, что ничего не понял, дьякон ответил:
— Памятью бог не обидел.
Вдруг дьякон приблизился к Каргопольскому и с удивлением стал разглядывать его кафтан:
— Иван Иванович! Не нов, уж совсем не нов…
Он сочувственно потрогал сильно потертый кафтан Каргопольского и развел в изумлении руками.
Потом он сделал вид, что о чем-то догадался:
— Кафтанец-то который получше, бархата рытого, золотом шитый, серебром стеганный, каменьями изукрашенный, что науками себе промыслил, видно, к какому случаю бережешь. А покуда просто ходишь. Смирения ради. Нет! Не то! Еще из Москвы не все сундуки прибыли. Не весь обоз доставлен. Спешил к нам!
— Не ношу покуда дорогого кафтана, дьякон. Случая нет. Вот ежели меня у отпуска съестных припасов из Архиерейского дома на нужды школы каким начальством поставят, тогда уж по должности придется приодеться — чтобы не срамиться.
Дьякон позеленел. Ему сегодня не везло. Сначала Качерин, теперь вот это… Ведь он-то и стоял близко к отпуску съестных припасов из Архиерейского дома… И кое-что ему перепадало. И откуда этот черт знает? Дьякон даже засопел от злости.
Сдержавшись, он сказал:
- Мария-Антуанетта. С трона на эшафот - Наталья Павлищева - Историческая проза
- Капитан гренадерской роты - Всеволод Соловьев - Историческая проза
- Святослав Великий и Владимир Красно Солнышко. Языческие боги против Крещения - Виктор Поротников - Историческая проза
- Заветное слово Рамессу Великого - Георгий Гулиа - Историческая проза
- Поход Наполеона в Россию - Арман Коленкур - Историческая проза
- Святослав — первый русский император - Сергей Плеханов - Историческая проза
- Средиземноморская одиссея капитана Развозова - Александр Витальевич Лоза - Историческая проза
- Под властью фаворита - Лев Жданов - Историческая проза
- Эхнатон, живущий в правде - Нагиб Махфуз - Историческая проза
- Русский рыцарь - Вера Гривина - Историческая проза