Грустный шут - Зот Тоболкин

В тюрьме он освоил карточную игру, но и за карточным столом не раз терпел жестокое поражение. Ловкие шулеры, случалось, раздевали его догола.

В России тоже не повезло. Памятник молодой державе, рвущейся из тьмы и дикости к цивилизации и просвещению, закончить не удалось. Царь умер, о скульпторе забыли, как, впрочем, и о самой России. Теперь не она рвалась из камня, ее рвали на части.

Мечтатель, однако, не унывал и, сидя с Бармою в подземелье, рисовал углем на стене выношенный в мечтах город. Подле Бармы, лежавшего на подстилке, сжавшись в комочек, дрожал зайка. Он, как и хворый его хозяин, потерял последние силы и, обманывая голод, жевал затхлую солому. Где-то там, за стенами каменного мешка, слышались хмельные выкрики сторожей, иногда вопли истязуемых, лязг цепей, скрип ворот, глухие удары. Заяц поначалу вздрагивал от этих незнакомых и страшных звуков, потом привык и стал бояться лишь черного, как и хозяин обросшего бородой, чудака, изредка смотревшего на него алчным и в то же время виноватым взглядом.

Пинелли вспоминал о зайце лишь тогда, когда отвлекался от своего замысла, сулившего человечеству всеобщее благоденствие. Для его достижения оставалась какая-то малость: собрать воедино людей, вдохновив их великой идеей, и начать с ними перекраивать этот оголтелый мир. Но прежде нажить несколько миллионов.

Вот зеленая роща перед городом, сотворенным из белого мрамора; вот лестница, ведущая на высокий холм, к главным воротам. Всяк, ступивший сюда, должен оставить помыслы о Дантовом аде, устроенном людьми на земле. У ворот любого встретят мудрые и великодушные наставники, проведут по хитрому лабиринту улиц, устроенному так, что, начав свое перевоспитание на первой улице, к последней человек приходит совершенно иным — прозревшим и образованным. И тут его ждет Храм науки. Впоследствии, сменив престарелых учителей, он сам примется учить вновь прибывших. Учителям же уготовано… Задумавшись, как быть с почтенными учителями, уже непригодными по старости к активной общественной жизни, Пинелли и не расслышал, как открылась тяжелая дверь. В сопровождении офицера и двух солдат вошел сам князь Меншиков.

— А где ж второй? — спросил он. — Мореход где?

— Так вот же он, — указал офицер на Пинелли.

— Этот грач? — брюзгливо скривился светлейший. — Ты много пьешь, Першин.

— Он назвал себя братом.

— Мы братья… по духу братья, — подтвердил Пинелли. И вдруг его озарило: «Почему бы не воспользоваться счастливым случаем и не попросить денег у этого сановника? Он сказочно богат. У него четыре города, множество деревень и, если верить слухам, огромные вклады в иностранных банках. Зачем одному человеку столько богатств?»

— Сеньор, вы не могли бы пожертвовать мне несколько миллионов для одного великого проекта? — спросил Пинелли, кланяясь князю, и без того принявшему его за сумасшедшего.

— Он точно спятил, — пробурчал Меншиков, сурово взглянув на Першина. — Мне брат его нужен, — сказал, ткнув пальцем в бредившего Барму. — И Юшков…

— Найдем, — пообещал Першин. — А с этим что делать?

— Гони прочь. Пока он не потребовал у меня все мое состояние.

— Сеньор, вы не поняли. Вот город Счастья… Я объясню вам… Позвольте!

Но солдаты уж волокли его к выходу. На стене остался недорисованный город. Светлейший дотронулся до него пальцем, хмыкнул и брезгливо отер палец платком:

— Ххэ, счастья! Ишь чего захотел, паршивец! Есть ли оно на земле, счастье? Я покамест не видывал… — Склонившись над Бармою, светлейший поднял его за курчавую бороду, всмотрелся, отпустил. Голова стукнулась о пол. Отступив в сумрак, раздумывал: «Глумился при всех надо мной… имя мое порочил. Убить, что ли? — лениво зевнув, отмахнулся: — Не стоит. Подохнет сам».

— Ему лекарь нужен, — нарушил молчание Першин. — Этот парень знает про Фишера, про Юшкова…

— Нужен — пошли, — приказал князь, отворачиваясь. — Да гляди за ним лучше, чтоб не утек.

— Ежели токо на тот свет, — ответил Першин, пнув в угол зайца.

— Сперва потолковать с ним желаю.

— Жив будет, — пообещал Першин. — А тех хоть под землей да сыщу.

23

Без брата Митя растерялся. Кирша, во всем разуверившийся, ежедень пьяный, был не помощник.

— Жи-ить неохота, — жаловался он, скрипя зубами. — В монахи пойду. Аль напьюсь…

— Да ты и так пьян в стельку, — осуждая, качал головой Митя. Потеряв Машу, сутками бродил по городу, искал следы ее и не мог найти.

— Ни коней у меня, ни сестры-ы, — ныл Кирша, наводя на лейтенанта тоску. — Сиротинушка я!

— Мне лучше, что ли? — взорвался всегда спокойный и застенчивый Митя. — Брат в остроге, невесту татарин отнял… И все, что было при мне, из-за тебя пустил по ветру. Молчи лучше!

Кирша не слышал его, бился головою о стенку, плакался на судьбу.

— Молчи, слышь? Кому сказано! — вскричал Митя и, столкнув ямщика на пол, уже спокойно потребовал: — И стены башкой не порть.

— Пошто бьешь меня? Меня-а, сироту-у! — обиделся Кирша и полез в драку. Силы были не равны, и в конце концов, помирившись, они сели за выпивку.

Пинелли нашел их пьяными и плачущими. Не спросив, где пропадал, почему худ и в щетине, ямщик и Митя принялись жаловаться ему на свои беды.

— Тут нужно помыслить, друзья мои, — успокоив их, сказал Пинелли. — Тимофея нет — это раз. Невесты твоей — это два…

— Ничего нет — это три, — безнадежно махнул рукой Кирша, полагая, что от итальянца никакого толку не будет.

— Три — это мы, — с воодушевлением воскликнул Пинелли. — И мы открываем наши действия. Но прежде нужно раздобыть немного денег.

— Опять денег? — ужаснулся Митя, которому деньги ничего, кроме несчастий, не приносили.

— Да, мой друг, — с покровительственной улыбкой кивнул Пинелли. — К сожалению, все в этом мире делается за деньги. Есть лишь один город на свете, где деньги презрели. То есть он в замыслах пока, — поправился тотчас — Деньги — лучшие слуги. Они откроют нам все двери, развяжут все языки.

— Но где их взять?

— Есть много способов раздобыть деньги. Один из них — карточная игра.

— Я в карты не умею… — признался Митя, при этом подумав, что вообще немного умеет, если не считать мореходства. А кто в нем теперь нуждается?

— Зато я умею. Вам с этим господином останется лишь… — слово «господин» Киршу покоробило, и Пинелли, заметив это, осекся.

— Зови его Киршей, — подсказал Митя.

— Кирша? Ну что ж, господин Кирша, — вы должны с Митей сберечь то, что выиграю я…

— Это нехитро! Ты токо выиграй! — оживился ямщик.

— Можете в этом не сомневаться, — итальянец привел себя в порядок, и все трое отправились в Тихий кабак. Здесь пили в меру, потому что был иной интерес: собирались, чтобы играть в кости, в зернь, в карты.

Пинелли толкнул низкую дверь, уводящую в подземелье, обернулся к спутникам, оробевшим у входа:

— Игры не признаю… нужда играть заставляет. Но будет время, — он вгляделся в сумрак, дохнувший нечистым, спертым воздухом, и уж в кабаке закончил: — Да, будет такое время, друзья, когда никто не станет доверять свое счастье азарту. Вы это увидите, как только я выстрою свой город…

Здесь слышалась иноземная речь, но пахло русскими щами и русским же пивом. Двое — ганзеец и англичанин, — поставив локти на стол, старались пережать один другого. Четверо веселых фламандцев бросали кости. У них на коленях сидели гулящие девки. В углу скучал Фишер, очевидно кого-то поджидая.

— Опять тут этот, — шепнул Митя, указав на него Пинелли. — Ему показываться нельзя.

— До поры не показывайтесь, — кивнул Пинелли. — А когда я выиграю — возьмете мой выигрыш. Один я, пожалуй, не унесу.

Оставив Митю и ямщика, заказавших себе пельменей и водки, итальянец ушел.

— Сеньор, — поклонился он церемонно Фишеру, — вы не узнали меня?

— Ты, кажется, служил на моем судне, — притворился непомнящим Фишер.

— Я служу лишь искусству, — обиделся Пинелли, но он собрался играть, и тут уж было не до обид. — Сыграть не желаете?

— У тебя есть что поставить?

— Вот медальон… Начнем с него.

— Что ж, мечи. — Прикрыв тяжелые веки, из-под которых лукаво блеснули глаза, Фишер поманил к себе полового. — Вина!

Началась игра. И вскоре медальон итальянца, а затем камзол, штаны и рубаха Пинелли перешли к Фишеру.

— Закладывайте себя, сударь, — откровенно потешаясь над скульптором, хохотал Фишер. — Цена вам, конечно, не велика. Но я буду снисходителен.

— Себя я не продаю, — угрюмо огрызнулся Пинелли, прикрывая ладонями голую грудь.

— Иди на выручку! — подтолкнул ямщика Митя. — Леня-то наш в пух и прах продулся.

— Да я сроду не игрывал!

— Кафтан свой отдашь, шапку… Играть он будет.

Но и кафтан, и Киршина шапка, а затем и сапоги тотчас перешли к Фишеру, игравшему мечеными картами.