Зеленое золото - Освальд Тооминг

— И отпустили без суда?

— Без суда. Старик, видно, побоялся трепать на суде имя дочки. На другое лето попытался я к другому кулаку сунуться. Дом у него был вроде помещичьего, из пяти комнат, а батрака клали спать на гумно. Я — протестовать. «А чем там плохо?» — удивилась хозяйка, мягкая такая, словно тесто. «Темно. Мыши как на маскараде отплясывают. Опять же пыли и мусору полно». — «Там всегда батраки жили». — «А вот я не буду». И хоть платили там больше, чем во многих других местах, подпоясался я, взвалил на плечо узелок и пустился дальше. Мало в Эстонии мест, где я не бывал. Пошел на шахту. Послали меня под землю учеником. Жили впятером в одной комнатке, — удивляться не приходится, что в карты дулись да водку пили. Народ там был боевой, к стачке готовился. Я тоже не стал ждать сложа руки, чтоб другие мне прибавку отвоевывали. «Мы тут для иностранцев денежки зарабатываем, — сказал я на одном собрании. — Каждый немецкий десятник по нескольку тысяч в месяц огребает, а мы из-за паршивых сентов убиваемся». Этого с лихвой хватило — попал в черный список. На торфяном болоте барахтался, ставил боттенгарны[1] для рыбных королей на острове Сырве. Всюду на мой горб забирались денежные тузы и пытались меня обломать, но мои мускулы только крепли, а голова поднималась все выше. Отец сказал: «Возьмем участок исполу, — может, удастся встать на ноги». Совсем решил на землю осесть. Но я не соглашался. Что может быть хуже испольщины? Я собирался уйти в город, присмотрел себе уже место в Крулле, но отец стал умолять, чтоб я поселился в деревне, — хоть подмога ему будет в старости… Да и мне, что скрывать… где бы я ни был — болтался ли на шхуне в море или рубил под землей сланец, — всюду мне запах земли слышался. Забыть его не мог. Зашел шутки ради в переселенческое управление узнать, нет ли хороших участков. Поводили пальцем по карте, да и ткнули наугад в какую-то точку. Прочли. Оказалось — Туликсааре.

— Значит, хотели осушать это место для новопоселенцев?

— Собирались. Даже планировку закончили. Сулили заем и поддержку. А тут родина моего отца, да и сам я родился не очень далеко отсюда, в бане[2] на Тагалаане. Это нас подтолкнуло — перебрались мы в Мяннисалу.

Тамм бросил грести, поболтал концом весла в воде и посмотрел на разбегавшиеся по воде круги. Едва заметная улыбка осветила его смуглое лицо.

— Проложили мы дорогу сквозь чащу и топи. Вырыли канавы. Построили дом. А в переселенческом управлении подул новый ветер — верх взяли крупные землевладельцы, — и на поселение в Туликсааре махнули рукой. Наверно, испугались объема осушительных работ, испугались больших расходов. Сняли мы кустарник, очистили под пахоту немного земли, вырастили скот. Прорыл тут наш мелиоративный кооператив канавы, да только не успели их кончить, как они уже заросли и обвалились. Ну, тут нам ясно стало, что одним нам природы не осилить. Отец к тому времени уже состарился и ушел на покой. На вечный… Остались мы вдвоем с матерью… Но я все же не упал духом, все еще надеялся на помощь друзей — товарищей.

— И помощь пришла?

— Пришла. Советское правительство прирезало мне земли. При немцах ее, конечно, отобрали, но обрабатывать не стали. Когда я вернулся из армии, то получил свой прирезок обратно… Не очень уж я этому обрадовался. Вода поднялась выше, канавы совсем заросли. Стало ясно как день, что если будем продолжать ковыряться в одиночку, то болото да нужда рано или поздно нас одолеют, сколько бы советская власть нас ни поддерживала. А в России я за войну достаточно повидал, чтоб сообразить, где выход. Как-то все мы, местные партийцы, собрались, обмозговали это дело, и родился у нас колхоз «Будущее». Назвали его так неспроста. Тут, на болоте, и слепой поймет, в чем наше крестьянское будущее: без артели тут пропадешь.

Он говорил так, будто все это само собой разумелось, будто речь шла не об общем, а о его личном, домашнем деле, которое он обдумал уже давно, обдумал раз и навсегда, так что сомневаться в нем не приходится.

— А все же, сколько пришлось тебе биться из-за какой-то одной полоски озими, — поддел его Реммельгас. — Вроде и никакого облегчения.

Тамм резко поднял голову.

— Поначалу всякое дело трудно. А не будь колхоза, так совсем эта озимь погибла бы. Разлив-то нынче какой! Между прочим, не одна природа тут виновата: и человек к этому руку приложил.

— Да брось! Взбредет же такое в голову…

— Я верно говорю. Сходи к мельнице в Мяннисалу и убедись сам. Перед плотиной-то озеро какое, да и по всей реке вода из-за нее поднимается.

— В Мяннисалу всегда стояла мельница.

— Стоять-то она стояла, только всю войну не работала, ее всего с год назад отремонтировали, да и то не всю — одну лесопильную раму наладили. Устройство вроде полезное, для народного хозяйства нужное, но из-за него уровень в реке на целых полметра выше.

— Небось преувеличиваешь… — усомнился Реммельгас.

— В старое время мы уже хлебнули горя с этой мельницей. Специалисты высчитали, сколько она хуторянину убытков приносит. Попробовали было уговорить владельца снести плотину, да ничего из этого не вышло. Трикман потребовал, чтобы ему уплатили за снос два миллиона единовременно и еще ежегодно высылали все те денежки, которые ему мельница принесла бы. Словом, ничего у нас не вышло из осушения, так на Трикмановой мельнице оно и застряло. Да и теперь, как видно, дальше этого не сдвинется.

— Но теперь, если я верно понял, тут осталась одна лесопилка и подчинена она Осмусу.

— Именно ему. В порядке совместительства.

Тихо журчала вода. В деревне лаяла собака. Мужчины сидели молча. Снести плотину? Но Осмус, словно из рукава, вытянет десятки, а то и сотни веских возражений в защиту того, что лесопилка должна работать, ибо она так полезна местным жителям, ибо она приносит такую большую пользу всему народному хозяйству. Помилуйте, да каким огромным достижением было восстановление лесопильной рамы, а теперь, — будьте добры, остановите! А из-за чего? Из-за того, что вода поднялась? Да разве Куллиару впервые вышла из берегов?

— Осмус не согласится на снос плотины, — тихо сказал Реммельгас.

— Нипочем не согласится, — кивнул Тамм.

Течение увлекло лодку в кусты, и она, зацепившись за них носом, накренилась на бок. Тамм встал и оттолкнулся веслом от берега. Освободив лодку, он снова приналег на весла, и вскоре они, покинув русло, поплыли по лугу, в конце которого виднелся за голыми березами домик Тамма. Окна его тускло отсвечивали на солнце.

— По твоему лицу видно, что ты вынашиваешь какой-то план, — сказал Реммельгас.

Весла поднялись и опустились.

— Что ж, и вынашиваю.

— А какой? Надеюсь, это не секрет?

Тамм бросил весла и ответил уклончиво:

— А может, и секрет… — И немного погодя: — Человек ты толковый и разумный… И по каждому слову видно, что чертовски честный…

Реммельгас рассмеялся.

— Судя по началу, можно подумать, что у тебя мелькнуло в мыслях что-то нечестное…

— А если и мелькнуло?

— Хочешь взорвать плотину?

Тамм снова взялся за весла.

— Если будут валандаться, то я за себя не ручаюсь — чего-нибудь устрою. Взрывать ее нечего, надо просто снять щиты и утащить их подальше.

— Как-нибудь договоримся с Осмусом, — задумчиво сказал Реммельгас.

— Раньше рак соловьем свистнет…

— Надо ему объяснить все обстоятельства.

Тамм молча махнул рукой.

Крякая, пронеслась над головой стая уток. Где-то вдали курлыкали журавли, искавшие свое гнездовье. Тихо скользя по воде, лодка подплыла ко двору Тамма.

Когда они выпрыгнули на сухое, Тамм озабоченно посмотрел на темные тучи, надвигавшиеся с юго-запада, и проворчал:

— Завтра-послезавтра опять будет лить… Словно и без того мало воды.

Реммельгас остался ночевать у Тамма. Вечером они долго стояли у ворот, слушая, как поют неподалеку девушки и парни и как перебрехиваются на хуторах сторожевые псы. Было так тихо и тепло, как редко бывает в дни ранней весны.

Время от времени во тьме раздавался всплеск воды — зверье на болоте отправлялось в свои ночные странствия. Далеко, где-то у Кяанис-озера, ухал филин. По небу медленно тянулись тяжелые серые тучи, лишь изредка открывался просвет, в котором появлялись на миг мерцающие звезды или бледный месяц.

Дело шло к полуночи, но тьма не становилась непроглядной — близилась та пора северной весны, когда начинаются белые ночи. И хотя оба собеседника стояли молча, они чувствовали, что думают об одном: вот мы стоим тут у ворот одинокого домика на краю болота Люмату, как бы оторванные от всех, а рядом с нами, вокруг нас, лежит открытый со всех сторон, бесконечно богатый мир, в котором столько хорошего, прекрасного и доброго…

Они вернулись в дом, но не зажгли огня, — хорошо было, почти не видя друг друга, сидеть в сумерках, струившихся из окна. Они беседовали о том, как справиться с водой, как избавиться от этих проклятых паводков. Тамм твердо решил: как только кончится весенний сев и можно будет вздохнуть посвободнее, так сразу же они возьмутся всем колхозом за лопаты и примутся копать на своей земле канавы. Он уже добыл в исполкоме планы осушительных работ, составленные как в прежнее, так и в советское время. Изучив, он нашел первые поверхностными и мало эффективными, почему и остановился на вторых, решив несколько их исправить и дополнить.