Серенада - Джеймс Кейн

— Я думаю, ты петь эта самая «Мет».

— Но негромко.

— Да.

— А я думаю, какая ты у меня славная и умная девочка.

На следующий день я заскочил к адвокату. Он умолял меня не делать глупостей.

— Во-первых, если вы нарушите контракт, они постараются превратить вашу жизнь в сущий ад, по судам затаскают. Знаете, как они допекли этими повестками самого Джона Дэмпси? Ах, не знаете… Так вот, он из-за них титула лишился. И вас припрут к стенке за неустойки. От одного слова «суд» начнет тошнить.

— Но ведь для того и существуют адвокаты, верно?

— Да, разумеется. Лучше всего нанять в Нью-Йорке, чем-то он, думаю, поможет. Но платить все равно придется, и много. И потом, вы ведь не можете позволить себе нанять столько адвокатов, сколько они. У них их целая свора.

— Послушайте, единственное, что я хочу знать, смогут ли они выиграть дело, вот и все. Смогут ли вернуть сюда? Помешать работать?

— Может, и нет, кто знает… Но…

— Это все, что я хотел знать. Раз есть хоть один шанс, буду бороться.

— Не спешите. Возможно, они даже пытаться не будут. Решат, что это повредит их репутации. Но поймите главное: стоит нарушить контракт, и ваше имя в Голливуде навеки замарано грязью, и…

— Да мне плевать.

— Не скажите. Откуда вы знаете, как пойдут дела в опере?

— Но я же раньше там пел.

— И перестали, насколько мне известно.

— Голос сорвал.

— А вдруг снова сорвется? Вот в чем закавыка. Голд лепит вам карьеру, вы что, не понимаете? Можете считать, что в Голливуде работа вам обеспечена на долгие годы. А голос он всегда может купить. Запишет любого и…

— Со мной ему нет нужды записывать.

— Господи, я же не говорю сейчас об искусстве, я говорю о деньгах! Уверяю, если ваши картины хорошо пойдут, он для вас в лепешку расшибется! Он же вас не обманывает, ведет честную игру. И всегда сумеет подать вас в лучшем виде. А главное — он вам платит! Больше, чем любая оперная компания в мире, и всегда поддержит, стоит вам оступиться, но…

— Что «но»?

— Но это пока вы в игре. Если начнете крутить, не только он, любой голливудский киношник от вас отвернется. И тут вам крышка, во всяком случае вашей карьере в кино. Черного списка, конечно, нет. Но просто об этом узнают, и тогда все! Могу назвать несколько имен ребят, которые вообразили, что можно перепрыгнуть через голливудский контракт, и рассказать, что с ними потом стало. Здесь все ненавидят друг друга, каждый готов перерезать другому глотку, но когда случается такое, они все выступают заодно, дружными рядами, что очень трогательно, конечно. Вы с Голдом говорили?

— Нет, сперва хотел посоветоваться с вами.

— Правильно. Тогда все нормально. Мой вам совет: не предпринимайте никаких шагов, не переговорив с ним. Может, и обойдется. Может, он даже обрадуется, что вас пригласили в «Мет», на стажировку, вроде того. Может, он вообще за всем этим стоит, как знать. Ступайте, поговорите с ним, а там посмотрим.

* * *

И я отправился к Голду. Он обрадовался, увидев меня, и начал рассказывать, как забил четыре гола во вчерашнем матче в поло. Но когда мы заговорили о деле, покачал головой:

— Джек, я знаю, что для тебя хорошо, а что плохо. Потому что всегда держу нос по ветру, это часть моего бизнеса. Разве Рекс Голд когда-нибудь ошибался? Спроси любого, и он скажет, что нет. Джек, с оперой покончено, раз и навсегда.

— Как это понять?

— А вот так: покончено. Буквально на той неделе, когда ездил на восток, заскочил в «Метрополитен». Видел «Тоску», куски из нее мы вставили в «Баньяна». И что же увидел? Должен сказать, малыш, мы утерли им нос, утерли по всем статьям! У нас в картине все это звучит несравненно лучше, просто сравнивать смешно! Нет, большой опере конец. А знаешь почему? Пришел кинематограф, где все то же самое показывают куда лучше и профессиональнее, вот и все. Опера пошла тем же путем, что и театр. Кино их скоро уничтожит.

— Ладно. Пока еще не уничтожило. Просто хотелось спеть там, в конце сезона. К тому же марка «Мет» для вас неплохая реклама.

— Это тебя разрушит.

— Каким образом?

— Объясню. «Гранд-опере» конец. Их спектаклям, снятым на пленку, тоже. Публику от них просто тошнит. И знаешь почему? Потому что у них нет материала. Ну сколько можно ставить Пуччини? Да «Богема» и «Баттерфляй» шли столько раз, что даже для «Баньяна» пришлось выбрать «Тоску». А что у них осталось, кроме Пуччини? Ничего!.. Все, опере крышка. Откуда взять материал?

— Ну все же найдется еще пара других композиторов.

— Да, но кто же их будет слушать?

— Да кто угодно, кроме кучки дешевых трепачей из Канзас-Сити, которые Пуччини называют классиком.

— А-а, так тебе не нравится Пуччипи?

— Не очень.

— Слушай, знаешь, как можно выяснить, кто является лучшим художником в мире? Попробовать купить одну из картин. Тогда узнаешь, что почем. Так и с музыкой. Хочешь знать, кто лучший в мире композитор, — попробуй купить его музыку. Кстати, они ведь подали на меня в суд за использование куска из «Тоски». И знаешь, сколько я им должен? Сейчас скажу, тут бумаги… Ты просто глазам своим не поверишь!

— Но при чем здесь Пуччини, скажите на милость?! Есть закон об авторских правах, он призван ограждать владельцев любого произведения от бойких ребят вроде вас, киношников. В опере это каждая собака знает. И, если вы только теперь это узнали, это доказывает, сколь мало вы знаете об опере, но Пуччини здесь совершенно ни при чем.

— Но с какой стати, скажи пожалуйста, ребята вроде меня должны за него платить?

— Наверное, с той, что вы совершенно не знаете ни оперы, ни музыки вообще, и поэтому не в силах придумать что-то новое. Если б мне с самого начала позволили работать над сценарием, я бы нашел пару номеров, которые не стоили бы вам ни цента.

— Вовремя спохватился, что называется.

— Ладно, к черту! Есть у вас «Тоска», и все о'кей. Я прошу отпустить меня в «Мет» до конца сезона.

— А я забочусь об одной из наших звезд. Что толку спорить о композиторах, Джек. Может, ты и знаешь, кто из них гениальней, зато я знаю, кто лучше продается. И еще раз говорю: опера сдохла. Говорю и буду говорить. Я же делаю тебе карьеру, хочу как лучше, хочу использовать твой голос как можно выигрышней. И знаешь как? В популярной музыке. Ты ее поешь просто потрясающе, другим и не снилось. А ведь именно эту музыку хотят слушать люди. Песни лесоруба, песни ковбоя — ты ведь не можешь это отрицать. Этого они хотят, а не всякого там «тра-ла-ла!». Господи, это ж сплошная ушная боль! Прошлый век… Послушай, Джек, с этого дня ты должен забыть, что пел в опере. Ты меня понял, Джек? Понял?

— Понял.

* * *

— Ну, что сказал Голд?

— Сказал «нет».

— Так я и думал. Звонил ему только что, по другому делу, а потом, как бы невзначай, перевел разговор на тебя, ну тут он и выдал. Уперся, как бык. Ладно, попробую подобраться с другой стороны. Хотя трудно, конечно, такого голыми руками не возьмешь!

— Это все, что я хотел знать. Сколько я вам должен?

* * *

Придя домой, я обнаружил уже целые четыре телеграммы, сообщавшие, что дело завертелось и не терпит проволочек, что теперь все зависит от меня, и если я согласен, то вот номер телефона в Нью-Йорке. Я взглянул на часы. Ровно три. Позвонил в аэропорт. Да, у них есть два места на самолет в 4.30. Вошла она.

— Вот телеграмма, Хуана, читай. Abogado говорит «нет», тысячу раз «нет». Что делать?

— Ты петь «Кармен» в эта «Мет»?

— Не знаю. Возможно.

— Да, мне нравится, очень.

— Тогда решено. Собирайся.

9

Сразу после Нового года я дебютировал в «Лючии», затем в течение месяца пел стандартный репертуар, постепенно начал привыкать. Все же здорово чувствовать себя среди своих, пусть даже почти все они поголовно и макаронники. Настоящий шанс представился, когда меня за три дня до спектакля ввели в «Дон Жуана». Стоило чертовских усилий убедить их позволить мне спеть серенаду с настоящей гитарой, на которой я играл бы сам, без сопровождения оркестра. В партитуре указана бутафорская мандолина, но я ненавижу бутафорские инструменты на сцене и ненавижу играть в сценах с этими инструментами. Как ни старайся и ни выпендривайся, а все равно выглядит это чудовищно фальшиво. Их уже почти удалось убедить, когда я заявил, что гитара в опере — традиция, что сам Гарсиа использовал ее, но тут встрял какой-то тип из искусствоведов и проблеял, что с настоящей гитарой представление будет напоминать рок-концерт, и они снова раздумали. Тогда я бросился за помощью к Уэрлитцеру. И они прислали мне гитару — не инструмент, а произведение искусства. Из ели, темного цвета, изумительно элегантных очертаний, без всяких там перламутровых или металлических побрякушек, и такого густого тембра, что его, казалось, можно было ложкой есть. Стоило мне заиграть на этой красотке, как вопрос тут же был решен.