Головокружение - Франк Тилье

Зажав в руке, как нож, острый камень, я снова медленно улегся, стараясь на сей раз не задремать. Но это было так трудно… В глазах все плыло, зрачки утратили способность адаптироваться, передо мной плясали какие-то бесформенные предметы. Я вполголоса проговаривал свой список покоренных вершин по континентам:

– Африка: Килиманджаро, Кения, Рувензори. Азия: Эверест, К2, Канчен… Канченджанга. Антарктика: Винсон, Эребус…

И опять все сначала.

Прошло довольно много времени, и тут в мозгу вдруг вспыхнул сигнал.

Внизу, вдоль стены, зацокали когти.

Дикий зверь захотел пить.

27

Обстоятельства повернулись против нас, и поэтому у нас нет причин жаловаться. Нужно склониться перед волей Провидения и с решимостью делать до конца то, что в наших силах…

Если бы мы остались в живых, то какую бы я поведал историю о твердости, выносливости и отваге своих товарищей… Мои неровные строки и наши мертвые тела должны передать эту историю.

Роберт Фолкон Скотт. Послание обществу. Написано незадолго до смерти в Антарктике, 29 февраля 1912 года

Из носа у меня капало, и я все время вытирал его рукавом грязного пуховика. Вжавшись в камень и затаив дыхание, я подполз к кромке карниза. Желтое пятно света от рефлектора размывалось и темнело по краям.

Тот-в-кого-превратился-Пок неподвижно застыл на границе света, прижавшись брюхом к земле. На задней правой лапе я различил темное влажное пятно. Сомнений не было, это рана. Должно быть, он зализывал ее, пока не выдрал всю шерсть. Хвост у него распушился и поднялся вертикально вверх. Сверху пес, с его треугольным черепом и мощной, напряженной мускулатурой, кажется совершенной боевой машиной.

Сжав зубы, я приподнялся и осторожно оторвал от земли звенья цепи, чтобы они не звякнули. Однако, видимо, какой-то слабый звук я все-таки пропустил. Пок резко повернул голову к скале, как раз подо мной, у самой стены. Я замер и боялся выдохнуть, сдерживая слезы. Теперь я видел его складчатые губы, все в крови, и окровавленные клыки.

Следующий миг тянулся бесконечно. Мы словно соревновались в неподвижности. Наконец зверь отказался от борьбы и пошел в направлении лужицы. Лапы, скованные недоверием, двигались медленно. Я молился, чтобы Мишель ничего не предпринял, чтобы Фарид не закашлялся, чтобы не заурчал мой желудок, а рыдания не вырвались наружу. Это была наша последняя попытка. Без газа, чтобы согреть воду, после такого потрясения, когда силы на исходе, мы умрем раньше этого сытого зверя.

По лужице одна за другой побежали маленькие волны, угасая у противоположного берега. Тот-в-кого-превратился-Пок лакал, наклонив морду в направлении входа в палатку. Он был хитер. Я знал, что глазами он водил направо-налево, задняя часть его тела выгнулась, а передняя припала к земле, как у старого, опытного волка. Малейший звук – и он убежит. Я еще больше согнулся и подтянул колени к подбородку, готовясь броситься вперед, как ныряльщик в бассейне. Наверняка будет больно, наверняка я поранюсь, но выбора нет.

Зверь напился и начал отходить, недоверчиво приседая на лапах. Потом, цокая когтями, Тот-в-кого-превратился-Пок повернул обратно в галерею, к своей кровавой трапезе.

Теперь наша судьба зависела от синхронности, от встречи в пространстве двух движущихся точек. Я в последний раз глубоко вдохнул. Сейчас или никогда. И когда он поравнялся со мной, я ринулся вниз.

Падение длилось доли секунды. У меня было преимущество в скорости, я рухнул на него сверху и крепко взял его шею в кольцо руками. Пок пронзительно вскрикнул от боли, и наши тела покатились по земле. Я услышал, как хрустнули кости. Обвив собачий круп ногами, я крепко держал его, чтобы лишить возможности двигаться, но все равно меня не покидало ощущение, что я сижу верхом на скользком угре. Он бился и вырывался с яростью разъяренного быка. Я кричал ему в уши, я умолял его прекратить борьбу и сдаться. Моя цепь уже сдавила ему трахею, и я сжимал звенья с той же силой, с какой сжимал совсем недавно гранит. В пылу сражения я вдруг заметил, что перед нашими телами возникли чьи-то ноги. Мишель. Я прохрипел, чтобы он ничего не делал, но успел заметить, что в поднятых руках он держит на изготовку тяжелый металлический ящик. От наших напряженных тел шел пар, Пок норовил впиться зубами в мои щеки и руки, но его рычание становилось все глуше и надсаднее. Я уткнулся носом в его серые, с голубым отливом, уши. Мне хотелось быть с ним до конца; его грудь, судорожно пульсируя, все теснее прижималась к земле, уже покорившись, и хвост обвился вокруг лап, словно пытаясь их согреть в последний раз. Мне хотелось ослабить удавку из цепи, поверить, что он опять сможет стать моей собакой, что наша встреча для нас обоих имела глубокий смысл. Это была моя собака, память о десяти годах жизни. Драгоценный воздух уходил из трахеи Пока, а я был готов и себя тоже лишить жизни. Слезы хлынули у меня из глаз. Все эти годы я не плакал ни разу, не давая страданию вырваться наружу. А теперь внутри все рухнуло, у меня отняли одного за другим всех, кого я любил. Сколько же еще надо жить? И для чего?

Прежде чем Пок испустил дух, я повернулся на другой бок и посмотрел ему прямо в глаза. В неподвижных зрачках с безжалостным бесчувствием отразился последний образ: образ хозяина, который его убивает.

А потом его сердце остановилось.

Тот-в-кого-превратился-Пок снова стал моим Поком.

Плоть живет за счет плоти, за жизнь платишь жизнью. Мой пес умер, а я продолжил жить. Так всегда случалось, с самого моего детства.

Все, кто меня окружал, уходил, а я оставался.

28

Они старались продлить оставшиеся дни, поедая те куски, которыми раньше пренебрегали. К примеру, на руках и ногах оставалось еще мясо, которое можно было отделить от костей. Они пытались вырезать язык у трупа, но проглотить его не могли.

Пирс Пол Рид. Живые: История спасшихся в Андах (1974)

Со мной кто-то говорил. Я слышал, но ответить не мог. У меня внутри все почернело, и было такое ощущение, что мне на затылок льют свинец и он медленно сковывает все тело. На мертвую собаку я больше не смотрел: не мог. С дикой болью в ногах, с ободранными руками и с мушками в глазах, я вошел в палатку.

Мне было больно жить.

На меня напало полное безразличие. В душе я больше не вел счет времени. Я оплакивал Франсуазу, Клэр и Пока. Я оплакивал мать. Единственных, кто для меня что-то значил.

Время шло. Фонарь освещал пустую бутылку из-под водки, стоящую у меня между ног. Я, как никогда, был близок к пределу. Достаточно было бы спокойно заснуть, не залезая в спальник, почти с полной с уверенностью, что не проснешься. Уйти без страданий.

Однако что-то во мне еще сопротивлялось. Какая-то неосознанная энергия тащила меня обратно в жизнь. Нет. Засыпать я не стану. Жить до самого последнего вздоха.

Завернувшись в спальник, Фарид смотрел на меня со слабой улыбкой, и его растрескавшиеся от лихорадки губы непрестанно шептали: «Спасибо… Спасибо…» Ему было бы так просто сдаться и уйти из жизни, но он цеплялся за свое земное существование. Я подошел к нему и тихо сказал:

– Ты как-то сознался, что жалеешь о том, что сделал мне. О чем ты говорил?

– Я… я никогда этого не говорил…

– Нет, говорил… Расскажи, я тебя прошу.

– Скажи-ка… Мне вот что хотелось знать… Когда ты был молодым и твой отец тебя лупил почем зря… И потом, когда ты терся об мою спину… Ты был гомиком или бисеком, а?

Я отвернулся, стиснув зубы. Из галереи донеслось какое-то потрескивание. Мы сразу его узнали, и языки у нас мгновенно набухли. Так скворчит мясо в раскаленной кастрюле. Черт побери, я просто залился слюной, как охотничья собака при звуке колокольчика. У меня даже нет больше сил ненавидеть себя.

Плоть живет за счет плоти, за жизнь платишь жизнью. Я без конца повторял эту фразу, я ею заболел. Она меня поддерживала, она так здорово подводила итог эволюции видов и доходчиво объясняла, что жизнь существует, потому что существует ее противоположность. И одно необходимо другому.

Ну вот вернулся Мишель, возле палатки послышались его тяжелые шаги. Пламя горелки колыхалось в такт его движениям. Мой язык быстро пробежал по губам: против павловского рефлекса не попрешь. Мне стало стыдно. Фарид приподнялся на локтях, от лихорадки он был весь красный как рак, а глаза превратились в две желтые точки.

Мишель медленно поставил на землю погашенную лампу, две дымящиеся тарелки и кастрюлю. Из-под маски несло алкоголем, – должно быть, он принял изрядную дозу у себя в пресловутом «холодильнике». Руки у него были замараны смертью Пока. Невероятный запах жареного мяса распространился повсюду и обжег мне ноздри. Запах сладостный и чудовищный. Если бы у меня оставались силы, я бы вскочил и убежал.