Кража - Питер Кэри

На темпе восстановительных работ сказывалась дождливая погода, внезапно похолодало, и краска сохла медленнее, но к тому времени как вернулся северо-западный, «Екклесиаст» уже вновь превратился в единое целое — весьма серьезное, нахуй, целое. На четвертый день я удалил болтающиеся обрывки ниток и отскоблил песком нарушенные слои между основой и коллажем. На следующее утро коллаж закрепили в отдельном углу, и то с помощью струи пара, то безжалостно распяливая, мы сумели распластать его и выровнять основу и уток. На седьмой день я стоял с воском и утюгом в руках над гладким, без морщин, коллажем, который сняли с дыбы и разложили на паркетном полу. Тихо-тихо, аккуратно.

— Друг, — обратился я к Хью, — сегодня я веду Марлену обедать. — Я вручил ему два куриных сэндвича и большую бутылку коки. Приняв это подношение, он смерил меня взглядом покрасневших, хитрых крокодильих глаз.

Я приподнял бровь.

Он слегка покачался, обдумывая мою просьбу. Вслух ничего не сказал, но я заметил знакомый тик, выступившую далеко вперед скользкую нижнюю губу, и понял, что если задержусь, выйдет большой скандал.

Я сказал, что мы будем по соседству, «у Китайца» — намек на единственный ресторан Бахус-Блата.

Хью пристально изучал наручные часы и не удостоил меня взглядом. Жалкая парочка, мы оба. Но спустя десять минут злость во мне улеглась, как только я уселся рядом с красивой женщиной в «Букит Тинджи» (ничего китайского, если вас это интересует).

Она устала, глаза ее запали.

— Не спрашивай, — предупредила она. — Дай мне поесть.

Я повиновался. Мы сидели рядышком, как дети, я скармливал ей тушенное в кокосовом молоке мясо и рыбу под острым карри и утирал ей губы кончиком пальца. Она болтала о странностях Японии. Только об этом мы и говорили. Не все ли равно, о чем говорить?

— Поселимся в Асакуса, — рассказывала она. — Местечко запущенное, но есть там один классный отель.

— У меня денег нет, — возражал я, — даже на автобус до Воллонгонга.

— Они заплатят, — смеялась она. — Ну и дурачок же ты.

— А ты?

— Тоже дура? Нет, я вхожу в эту сделку, дорогой. — Она обхватила меня рукой за подбородок, погладила мое ухо. — Я — медиатор.

— Это еще что такое?

— Это по-японски. Тот, кто заказывает выпивку.

Я не мог объяснить ей, что для меня все это останется мечтой. Я никогда не уезжал из Австралии и никогда не уеду. Нельзя оставлять Хью. Я не имел права даже задержаться в «Букит Тинджи», к девяти часам я уже эскортировал бедняжку Марлену обратно по раздолбанным ступенькам Бэтхерст-стрит. Хью, всегда Хыо.

Открыв дверь, я застиг его врасплох с кистью, на хрен, в руках.

Я ринулся к нему, а он отшатнулся, придурок, принялся задницу чесать, по небритой роже расплылась идиотская ухмылка.

— Что ты натворил?

Ответ ясен: засранец рисовал на моей картине. Я чуть не убил мудака. Разорался на него.

— Ш-ш, — шепнула Марлена, но меня ослепила ярость, столько утрат, мой сын, моя жизнь, мое искусство. Хью отступал, напуганный, но не слишком, кивал и отмахивался от меня, как от струи дыма.

Мне по должности полагается видеть лучше, чем видите вы, или Джон-блядь-Бергер или Роберт-ебаный-Хьюз[37], но упершись взглядом в красные глаза моего брата-убийцы, я видел только, что он — идиот, а потому не сразу разглядел, что самовыразился он только на той части картины, которая завтра навеки скроется под коллажом. На этом девственно-чистом прямоугольнике, где копы рассчитывали найти Лейбовица, он написал безумное и безыскусное послание, как на стене хлева:

ВАРВАР АМЕРСТРИТ ПРИЧИНИЛ ЭТОТ УШЕРБ

7 ФЕВРАЛЯ 1981 Г. В СЛЕДУЩИЙ РАЗ ОТОРВУ ТЕБЕ УХИ И СЪЕМ.

ОБЕЩАТ ХЬЮ БОУН 25 МАРТА 1981 Г.

Потом Марлена утверждала, будто я рычал, как зверь. Да, мой десятипудовый братец дрожал, но все улыбался, выставлял мелкие зубки, творение де Кунинга[38], и покачивался самую малость, от пояса и выше.

— Свинец, — приговаривал он.

— Пиздюк!

— Свинец.

— Свинцовая краска?

Его ухмылка сводила с ума.

— Зачем тебе это понадобилось, идиот?

Он постучал себя по голове и усмехнулся еще шире:

— Пошел наверх потанцевать.

— Ш-ш, — бормотала Марлена, гладя мою руку.

— Смотри, — сказал Хью.

Я вырвал у него кисть и выбросил в открытое окно.

— Прекрати, — вмешалась Марлена. — Надпись можно будет прочесть в рентгеновских лучах.

Она быстро соображала, сразу поняла, что тайное послание Хью, написанное свинцовыми красками, можно будет прочесть лишь в том случае, если картину пошлют на рентген.

Я навсегда запомнил, как расширились в изумлении ее глаза. Этого она никогда не забудет — никогда. Никогда не совершит ошибки, недооценив моего брата — свидетеля искусства.

Наконец и до меня дошло, я обнял вонючего идиота, сдавил колючую шею, и в он в свою очередь перекрыл мне кислород и захихикал в ухо.

Кто поймет Заторможенного Боуна, кто изъяснит загадочный сумрак его завернутых мозгов?

22

Всю жизнь я — Заторможенный Боун, если не найдется ПОСТОРОННЕГО ЧЕЛОВЕКА, чтобы объяснить мои шуточки. Наконец-то до моего брата ДОШЛО, он понял мой замысел и сказал: ах ты хитрюга!

Не могу воздать комплиментом за комплимент.

Наутро реставрация была закончена, однако никакого вам ДНЯ СУББОТНЕГО, очередная проблема, Жан-Поль уехал в Новую Зеландию, специально, чтобы досадить моему брату, который хотел забрать у него картину для выставки в Японии. Всем известно, что Мясник трусит уезжать из Австралии, вообще боится новых мест, так что чего он так спешил, попробуй, пойми, разве что он НЕВРАСТЕНИК, но на то не похоже.

Марлена не была знакома с нашим покровителем, она слыхала о нем только от моего брата, что Жан-Поль не француз, а бельгиец, и не Жан-Поль Милан, а Хенк Пиккавер, с огромным удовольствием Мясник разъяснял нам, что мистер ПУКВОНЕР находится в Новой Зеландии, что у КАК-КАКАЧЕ туфли на каблуках. Но благодетель столько раз спасал нас, а когда Мясника посадили за то, что он украл свои же картины у бывшей жены, Жан-Поль выступил в роли ДОБРОГО САМАРЯНИНА, хотя очень боялся меня, думал, что я СКЛОНЕН К НАСИЛИЮ. Когда моего брата ЗАКАТАЛИ, Жан-Поль предоставил мне комнату в своей больнице Эджклифф. А НА ДРУГОЙ ДЕНЬ, ОТЪЕЗЖАЯ, ВЫНУЛ ДВА ДИНАРИЯ, ДАЛ СОДЕРЖАТЕЛЮ ГОСТИНИЦЫ И СКАЗАЛ ЕМУ: ПОЗАБОТЬСЯ О НЕМ; И ЕСЛИ ИЗДЕРЖИШЬ ЧТО БОЛЕЕ, Я, КОГДА ВОЗВРАЩУСЬ, ОТДАМ ТЕБЕ.[39] Лучше бы мой брат такие тексты наклеивал у себя на стене.

В больнице я подружился с Джексоном, ночным сторожем, интереснейшим человеком, ЛЮБИТЕЛЕМ ГОЛУБЕЙ, он как-то принес с собой патентованные часы для соревнований и показал мне. Лучше быть Заторможенным Боуном, чем птицей.

Упомянул ли Мясник в разговоре с Марленой о добрых делах Жан-Поля? Никогда. Он упоминал часы патрона — «Картье» за 40 000 долларов, как будто они давали ему право набрасываться на ДОМ ВНАЕМ с пилой, молотком и орудием для забивания скоб, и плевать ему, что он портит такой паркет, на какой наши родители и ногой бы ступить не осмелились. Только в смерти они найдут лучшее прибежище, чем в ФОКСТРОТЕ. Слезы наворачивались, когда отец нежно обхватывал набрякшей, цвета печени, рукой узкую спину матери.

Ливни прекратились и вновь стало душно и жарко, и Мясник, который не может дня прожить, чтобы не поковыряться в самом себе, снова ЗАНЯЛСЯ ИСКУССТВОМ. Оно лучше, когда он не простаивает, но слишком много тратит пыла и бесится не только из-за ОБЫЧНЫХ МУХ, слетающихся понюхать его исподники, но даже из-за мошкары, которая проникает в окно. Ты не против, если я закрою окно, Хью? Шутки шутите! Он наглухо захлопывает окно, а стоило мне разок приоткрыть его ночью, так он гвоздями его забил. Вот тебе сэндвич с курочкой. Ах, большое спасибо! ПФААААА!

Вскоре работа ЗАКИПЕЛА, один громадный холст наверху, второй внизу, мне уж и спать негде. Когда он за работой, видно самое лучшее в нем: его ТАЛАНТ, который первым оценил Немецкий Холостяк. Разумеется, иностранца потом отбросили в сторону, покинули в Западном Футскрэе преподавать РЕКЛАМНУЮ ГРАФИКУ в Политехе.

В Сиднее Мясник потратил остаток денег на покупку новых красок и, похоже, добыл их по дешевке. Такие старые, что крышечки с тюбиков приходилось отвинчивать щипцами. Я только нос зажимал. Уж и попировали микробы на этих красках, Господи Боже, с нами такое уже приключалось однажды. Все красные тона перешли в МЕДНУЮ ЛАЗУРЬ, синие воняли гнилыми персиками. Скоро СДАЕТСЯ ВНАЕМ страшно ПРОВОНЯЛ, жарой и порчей, и к этому еще добавлялся аромат НЕМЫТОГО ТЕЛА.

Пришлось мне отправляться на прогулку, хотя идти некуда, пока что некуда, но, полируя задницей стул, я вспоминал приятную белую квартирку Марлены Лейбовиц. Запах НАСИЛЬСТВЕННОГО ВТОРЖЕНИЯ скоро выветрится и, надеюсь, никто не покусится на нее во второй раз, тем более когда Братья Боун на страже. Впрочем, пока что меня не пригласили.