Владимир Красно Солнышко. Огнем и мечом - Наталья Павлищева

Та чуть недовольно поморщилась:

— Хорошо, для Изяслава разбери.

Ведь сама прекрасно понимала, что глупо второй год жить со сложенным скарбом! Сколько можно ждать, когда князь позовет? А если нет, она до своей смерти будет глазеть в окно на двор и прислушиваться к топоту копыт по ночам?

Перенега с жалостью покосилась на хозяйку. Неужто так любит своего мужа беспокойная дочь Рогволода? Скажи кому из Полоцка, что Рогнеда сиднем сидит, уставившись в одну точку, никто не поверил бы. Раньше ведь и минуты спокойно провести не могла, егозой с малых лет звали. Как сглазил княгиню кто. Да стоит ли любой мужчина таких страданий? Перенеге даже вспоминать не хотелось, что рассказывали о киевском князе, мол, женок и девиц себе набрал количеством немыслимым, многие сотни! Каждую ночь с новой спит, а потом селит в Вышгороде и других городах. И чего женщины его так любят? Нет, конечно, Перенега признавала, что князь хорош собой и рядом с ним вполне можно потерять голову, но Рогнеда уже сколько времени не рядом, а очень далеко. Второй год мается сердечная, когда у нее это безумие пройдет?! Жестокий князь хотя бы поинтересовался, как там его любушка и сын. Ни слова, ни весточки, точно и не было Рогнеды рядом с ним.

«Ох-хо-хо…» — вздохнула Перенега. Княгини тоже бывают несчастливы… От чего это счастье зависит? Ведь всем взяла против других Рогнеда, и красавица каких мало, и умна, и добра, и держит себя настоящей княгиней, а вот поди ж ты… Держала, а сейчас сникла, точно это и не дочь Рогволода вовсе.

Княгиня, сама не понимая почему, вдруг встрепенулась. Глаза заблестели, дыхание стало неровным. Сердце забилось в груди, словно что-то почуяв. Перенега подскочила к хозяйке:

— Что, княгинюшка, что? Худо ли?

Та и сама не могла понять, почему вдруг забеспокоилась. Махнула рукой:

— Вели посмотреть, не едет ли кто?

Перенега закивала, уже поняла, что у Рогнеды просто сердце что-то учуяло, выскочила за дверь. Но на теремном дворе тихо, тихо и в городе. Перенега вздохнула, здесь всегда тихо, точно на капище. Махнула рукой, подзывая к себе гридя из княжьих, наклонилась через перила крыльца:

— Поди глянь на дорогу, не едет ли кто?

Тот сонно кивнул и поплелся выполнять. Перенега с досадой крикнула вслед:

— А что б тебя! Куда поперся?! С тына посмотри, чего за ворота-то ходить?

Гридень оглянулся, также сонно махнул рукой и повернул в другую сторону. И тут Перенега почувствовала, как чьи-то руки схватили ее за бедра. Резко выпрямившись, она невольно оказалась лицом к лицу с дружинником Емком. Тот, видно, стоял сзади, разглядывая прелести женщины, поневоле видные из распахнутого от жары ворота рубахи, когда та наклонилась с крыльца.

— Ты… чего это?! — испугалась Перенега. Она уже не раз замечала пристальное внимание Емка к своей фигуре, да и сам дружинник ей глянулся, но чтоб так вот… Тот усмехнулся, стискивая грудь красавицы и жарко дыша в лицо:

— Приду вечером. Дверь не запирай…

Перенега не ответила, но и без слов было понятно, что пустит. Емко хлопнул ее по заду и довольный собой стал спускаться с крыльца. Только тогда Перенега перевела дух и снова вспомнила о повелении хозяйки, нашла глазами сонного гридя, уже взбиравшегося на смотровую вышку, а грудь все еще чувствовала горячие крепкие руки дружинника. По телу разлилось приятное тепло: трудно женщине, да еще и молодой, без мужчины в ложнице. Перенега вдруг подумала о том, каково хозяйке…

Гридь ничего не увидел, как ни смотрел. Да и не мог увидеть, хотя Рогнеда беспокоилась не зря: сердце-вещун верно учуяло, что любимый князь недалече.

Емко тихонько толкнул дверь Перенегиной каморки, та поддалась, открылась без скрипа. Дружинник усмехнулся: смазала, что ли? Сама ключница стояла, глядя на ночного гостя широко раскрытыми глазами. В каморке было почти темно, потому Емко особо чиниться не стал, быстро прикрыл за собой дверь, опустив на всякий случай небольшой засов, и шагнул к хозяйке каморки. Та чуть отступила назад: слишком ретивым показался недавно такой желанный гость. Но Емка уже не остановить — облапил Перенегу, прижал к себе, шустро полез задирать рубаху до плеч. Та вырвалась, обиженно прошептав:

— Ишь какой ты быстрый!

Емко чуть отстранился, недоуменно глядя в темноте в лицо Перенеги:

— Ты чего это? Сама же позвала…

— Я звала?! — возмутилась женщина.

— Ну… пустила же…

Перенега сбросила со своего тела его руки:

— Как пустила, так могу и выгнать!

Тот понял, что не шутит, примирительно зашептал:

— Ну чего ты, чего? Я ж к тебе с добром, по-хорошему…

Но подействовали больше не слова, а те же бесстыжие горячие руки, которые уже забрались под рубаху, одна прижимала к себе, а другая нащупала и крепко сжала крупную грудь. Не в силах противиться, Перенега сдалась, позволила стащить с себя рубаху, повалить на лавку, на которой спала. Емко кряхтел от удовольствия и выказывал:

— Эх, хорошо! Ну хорошо же! А ты не хотела…

Он оказался неуемным, норовил заглянуть в каморку при любой возможности. А то и подловить где в другом месте. Перенега не противилась, потому как сама получала удовольствие от его наглых рук, сильного тела и постоянного желания.

Но так долго продолжаться не могло, ключница быстро понесла. Когда она сообщила об этом сожителю, тот ахнул:

— Да ты что?! Куда ты с дитем-то?

Шло время, от князя не было известий, Рогнеда все больше и больше мрачнела, а у Перенеги стал округляться живот. Нося под сердцем ребенка, ключница и радовалась и печалилась. Будущему дитю радовалась, но Емко все чаще тискал по углам уже других, холопки охотно уступали видному парню.

Неизвестно, чем бы все закончилось, если б однажды княгиня вдруг не позвала обоих, и ключницу, и ее сожителя, к себе. Строго глядя на Емко, кивнула на уже заметный живот Перенеги:

— Твой будет?

Дружинник не посмел отказаться.

— Мой…

Рогнеда протянула, но не ему, а Перенеге, кошель, туго набитый кунами и резами:

— Держи, тебе с дитем на житье. Деньги всегда пригодятся. Возьмешь еще со двора лошадь получше с телегой и всякого скарба, что нужен для обустройства. Из моих закромов возьмешь скоры, рухляди разной, не жалей, точно меня куда собираешь. Поняла?

Перенега кивала, не очень понимая, почему вдруг княгиня так расщедрилась, никогда ничем не разбрасывалась, а тут вдруг…

А Рогнеда продолжала:

— Поедешь в Полоцк, там у тебя родовичи остались, я помню. От меня поклон Полоцку передашь, только языком не болтай, прошу тебя.

И ничего не сказала о Емке. Тот топтался на месте, не зная, как самому спросить о своей судьбе. Княгиня поняла, усмехнулась:

— А его… как знаешь. Я бы не стала с собой брать, больно девкам подолы задирать любит, наплачешься…

Ключница, теперь уже бывшая, совета хозяйки послушалась, уехала на следующий день одна, повез ее, правда, один из конюхов. Повез, да так и остался где-то с Перенегой. Рогнеда не противилась. А Емко тоже убрался из Изяславля, помотался по свету недолго, сгинул из-за своей неуемной тяги к женским прелестям: прибили, поймав однажды на сеновале с чужой женкой.

После отъезда Перенеги Рогнеда осталась совсем одна. То есть вокруг было достаточно холопов, всяких приживалок, готовых услужить, но с прошлой жизнью ее связывал только сын. Но Изяслав мал, о чем с ним говорить? Постепенно в душе Рогнеды росла обида на все и всех. На Владимира, лишившего ее сначала родителей, потом чести, потом права быть старшей княгиней, младших сыновей… На его жен и наложниц, похитивших с ее ложа любимого мужчину, даже на сыновей, которые живут с отцом отдельно, небось, не вспоминая о матери… Вот эта обида — на мальчиков — была самой странной. Не их вина, что мать далеко, но против воли и разума Рогнеда все же обижалась. Они с отцом, а не с ней, его любят, о ней забыли…

По крыльцу терема затопали ножки, эту поступь княгиня узнала бы из тысячи других — к матери торопился ее дорогой сынок Изяслав. Рогнеда заранее улыбнулась, ребенок очень любопытен, если так торопится, то либо узнал что-то новое и спешит поделиться секретом, либо спросить. Княжич здесь — ее единственная отрада, ее забота и гордость. Рогнеда старается не думать об оставшихся в Киеве сыновьях. Дочь умерла, не прожив и года, а Ярослав и Всеволод на попечении Блуда. Кормилец тот хороший, за Ярославом смотрел лучше любой няньки, да только было это при матери. А как сейчас?

Дверь ложницы распахнулась: так и есть, на пороге стоял Изяслав с раздувающимися от бега ноздрями. Рогнеда снова улыбнулась, ребенок здоров, его щеки всегда покрывает румянец, ножки крепко попирают землю, а глаза блестят.

— Мама…

— Что, родной? — Мать протягивает руки к маленькому княжичу, тот привычно ныряет в ее объятья. Рогнеда очень любит своих детей, но двое далеко, и вся материнская нежность выплескивается на одного. Пусть у двух других есть отец и Киев, зато у Изяслава мать и уютный терем в Изяславле.