Пути волхвов - Анастасия Андрианова

добавил Ним.

Энгле кашлянул и помотал головой.

– Ну даёте. Что, просто так ему бумаги дадите? Чтобы марать?

Мать Велемира внимательно посмотрела на Нима, будто пытаясь понять, стоит ли он того, чтобы тратить на него бумагу, но всё же встала со скамьи и подошла к сундуку.

– И не марать вовсе, – буркнул Ним, чувствуя, как это пренебрежительное слово, брошенное Энгле, оседает в груди неприятным осадком.

Женщина положила на стол квадратный лист бумаги и угольный карандаш, обмотанный с одного конца бечёвкой, а сама забрала у едоков не нужные больше ложки и отнесла их куда-то к печи.

Ним сжал пальцами карандаш и подтянул к себе бумагу. Руки возбуждённо дрогнули, ощутив знакомое шершавое тепло, будто встретив давнего друга.

Едва очутившись в руках, карандаш заплясал по бумаге, размечая очертания головы и разворот плеч, закружил, выписывая черты лица, завитки чёрных волос и складки длинной рубашки Мавы.

Портрет получился не таким, чтобы Ним мог им гордиться, всего лишь сносным, но переделывать он не рискнул: придётся просить ещё бумагу, этот же самый лист не получится использовать с обратной стороны, там уже было что-то нацарапано пером, а судя по изумлению Энгле, бумага в Княжествах стоила дороже, чем в Царстве. Ним потыкал подушечкой пальца в угольный грифель и помусолил бумагу, добавляя размытый дымчатый фон, а потом перевернул лист и продемонстрировал Маве.

Девочка на миг настороженно замерла, так же недоверчиво хмурясь, как раньше, но тут же расцвела улыбкой и восторженно схватилась за собственные зардевшие щёки.

– Ой, живая будто! Ты что, волхв, что ли? А научи меня!

Она сграбастала рисунок и захихикала, румянясь от удовольствия. Ним тоже улыбнулся. Впервые за всё время, проведённое в Княжествах, он почувствовал себя по-настоящему уверенно.

Глава 9

Пепел и шутовской колпак

Стоит ли говорить, что от князя я выходил в самом скверном расположении духа? Но в то же время меня грел огонёк решимости, похожий на азарт, который приходит во время игры в зернь с хорошим противником. Три дня – это долгий срок, если знать, что делаешь. Хватит ли? Смогу? Успею? Буду пытаться, чего бы мне это ни стоило.

Князь был прав, прежде всего мне следовало наведаться в хорошую мыльню, смыть с себя грязь дорог и лесов, сменить одежду и быстро, не отвлекаясь больше на девок и пьяные ужины, вернуться на псарню за Рудо и пуститься на поиски. Благо всё это можно было сделать, не спускаясь с холма в посад.

«Золотой сокол» – так назывался трактир с мыльней, расположенный к востоку от княжьего двора. И неспроста название ему выбрали соколиное: там любой из княжьих гонцов мог и вымыться, и сытно поесть, и выспаться на мягком, не потратив при этом ни единой монеты. Такие сокольи трактиры во всех столицах можно было найти, и каждому, кто покажет камень и рисунки-крылья, окажут тёплый приём. Меня же в «Золотом соколе» ждали отдельные покои, и хозяин, старый Арокос, по Страстогорову указу держал для меня чистую одежду и оружие, какое может пригодиться.

Конечно, и в княжьем тереме был у меня свой угол, но мне не хотелось рассиживаться, да и лишний раз попадаться князю на глаза, признаться, было боязно. Чего его гневить? Лучше воспользуюсь «Соколом», быстро соберусь и двинусь в путь.

Хозяин натопил для меня мыльню, приготовил и горшочек с душистым мягким мылом, полотенца и щётки. Я долго смывал с кожи грязь – наверное, даже дольше, чем требовалось, но никак не мог заставить себя остановиться. Мои волосы, избавившись от пыли и жира, снова стали медными и мягкими. Я немного подровнял их и подрезал покороче бороду, но совсем сбривать не стал: когда бреюсь, становится видна родинка у меня слева под нижней губой, а она делает моё лицо более нежным, даже чуть похожим на девичье, а мне это совсем не по душе.

Арокос принёс мне чистую одежду и новые лёгкие сапоги из мягкой кожи, а оружие я пошёл выбирать сам. У мегя уже было несколько ножей, но я всегда предпочитал звёздочки, они метче летят в цель, если я каждую своими пальцами согрею, прежде чем приютить в котомке. Я долго гладил блестящую древесину новенького лука, но не стал его брать. Красивый, но на стрелы я редко надеюсь. Всегда кажется, что нож грубее, но как-то понятнее и надёжнее легкокрылых стрел, будто натасканный пёс против плутовки-лисицы. К тому же у меня свой есть, короткий и лёгкий. Сабли в нарядных ножнах меня тоже не прельщали, и я заткнул за пояс только широкий кривой кинжал, простой и скромный, у меня был похожий когда-то, да обронил в болоте.

Закончив с одеждой и оружием, я спустился в общий зал, и Арокос уговаривал меня остаться на обед, обещал фазанье жаркое с молодой картошкой, пироги с тыквой и солёную рыбу, но я отказался, попросил только собрать что-нибудь с собой в дорогу. Арокос и этому обрадовался, засуетился, побежал на кухню, крича на ходу кухаркам. Славное место всё-таки этот «Золотой сокол».

Котомка вышла увесистой, но Арокос уверял, что не положил туда ничего, что могло бы показаться лишним. Я не стал спорить, просто поблагодарил трактирщика, сунул ему в руку несколько монет и закинул мешок за плечо, решив про себя, что раздам попрошайкам то, что не пригодится или останется.

Едва я шагнул за дверь «Золотого сокола», кто-то схватил меня за предплечье. За короткий миг я успел возмутиться, разозлиться и даже вытянуть нож, чтобы пригрозить наглецу, но вовремя остановился, разглядев того, кто меня потревожил. Меня держал стройный юноша, одетый скромно и неприметно, на поясе у него не было никакого оружия, да что там, даже мешка или фляги не висело, а плечи и голову укрывала зелёная накидка с капюшоном. Его лицо можно было назвать болезненно-сероватым, но я сразу понял, что таковым оно кажется из-за яркой зелени накидки – на самом деле его кожа именно такого оттенка, как у лесового, отчаянно пытающегося принять как можно более правдоподобный человеческий облик. Я узнал его, как узнают давнего знакомца, даже если он сострижёт волосы, отрастит бороду и облачится в непривычный наряд. Узнал по чему-то невидимому, что окружает каждого лесового и не слишком юного лешачонка, и на что мой соколий камень указывает, едва заметно дрогнув. Это как запах, что помогает псам различать друг друга.

– Ольшайка! – удивился я и крепко пожал лешачонку руку. Он сжал мою в ответ, и на миг человеческие глаза стали сплошь янтарными и горящими – не крепко ещё научен облик держать, но старается, это заметно.

– Тебя, говорят, Кречетом звать? – шутливо произнёс он. Какой-то мужчина, выйдя из «Золотого сокола», обернулся на нас с почти неприличным любопытством.

– Ну, меня, – ухмыльнулся я. – Что такое? Отец прислал?

Лицо Ольшайки стало зеленее, капюшон приподнялся и тут же опустился обратно – наверное, проступали привычные оленьи рожки, но он сумел их сдержать.

– О знахаре слышал. Отец велел тут же тебе доложить.

Я насторожился, как волк, почуявший кровь.

– Говори!

Ольшайка снова мигнул янтарными глазами, да так и оставил их горящими, как огоньки. Я оттащил его за угол, чтобы не привлекать любопытный люд.

– Слышал, его видели в Средимирном, недалеко от Коростельца.

– Давно?

– Пару дней как.

– Кто тебе сказал?

– Пустельгу видал.

Я похлопал Ольшайку по плечу, не зная, радоваться мне или злиться. Страстогор хотел держать в тайне хворь княжича: не нужно посвящать в подобное других соколов, не то они разнесут весть своим князьям, и тогда все узнают, что единственный наследник Холмолесского княжества тяжело болен. Раз Ольшайка спросил Пустельгу, соколицу Средимирного княжества, то мог и проболтаться, что это я знахаря ищу. Я сплюнул на землю и растёр плевок по пыли.

– Хорошо. Спасибо. Мчу туда.

– Да не говорил я Пустельге о тебе, – насупился Ольшайка. Я выдохнул. – Отец велел в тайне держать, я и держу. Заодно к Перливе заскочить не забудь, белки наши у него.

– Заскочу, – заверил я. – Вернутся ваши белки, все