Музыка случая - Пол Остер

Все подготовительные работы заняли у них девять дней. Потом приступили к укладке, и мир для них снова переменился. И Нэш, и Поцци быстро смекнули, что одно дело поднять на руках один камушек весом в шестьдесят фунтов, совсем другое — поднять второй, и совсем третье — третий. Сколько бы они ни чувствовали в себе сил поначалу, силы почти все уходили на первый камень, оставшиеся — почти все на второй, потом почти все — на третий. И так далее. Каждый день, приходя к стене, Нэш и Поцци ломали голову над одной и той же неразрешимой загадкой: камни все были одинаковые, но тем не менее каждый следующий был тяжелей предыдущего.

До обеда они перевозили камни по одному на маленькой красной коляске, выкладывая в ряд вдоль границы траншеи. После обеда водружали их на место и орудовали мастерком. Неизвестно, какое из двух занятий было хуже: без конца загружать и сгружать или устанавливать эти глыбы в траншею. Наверное, первое было труднее, но тем не менее все-таки лучше, поскольку возили они свой груз в дальний конец поля. Меркс велел начать с той стороны, и возвращались они налегке, успевая за этот короткий перерыв немного отдышаться. Работа после обеда была не такой тяжелой, зато без перерывов. Там тоже были минуты отдыха, когда Нэш и Поцци накидывали мастерками цемент, но минуты эти были короткие, намного короче прогулки, и к тому же когда дело доходило до укладки, то порой подвинуть камень на несколько сантиметров оказывалось сложнее, чем поднять и погрузить на коляску. С учетом всех прочих обстоятельств — того, что с утра было больше сил, после обеда больше жарило солнце, к вечеру вообще все осточертевало, — так на так все и выходило. Пятьдесят на пятьдесят.

Возили они камни на «Быстролете», на коляске, похожей на детскую игрушку, которую Нэш подарил Джульетте, когда той исполнилось три года. Увидев ее в первый раз, когда Меркс выкатил ее им из сарая, они оба расхохотались, посчитав забавной шуткой. «Вы же ведь это не всерьез, правда?» — сказал тогда Нэш. Однако Меркс оказался очень даже серьезен, и вскоре металлическая коляска показала, что вполне годится для настоящей работы: она хорошо подходила по размеру, была устойчивая, на резиновом ходу и спокойно одолевала все встречавшиеся на пути кочки и выбоины. Но вид у нее был нелепый, и Нэш никак не мог избавиться от диковатого, странного ощущения, что с ней в руках он выглядит как мальчишка. Коляска явно была предназначена не для взрослого человека. Ей было место в детской, среди добрых, привычных предметов, составляющих детский мирок, и всякий раз, когда Нэш катил ее по полю, ему становилось стыдно и охватывало чувство беспомощности.

Работа двигалась медленно, почти совсем незаметно. В самый хороший день с утра удавалось перевезти камней двадцать пять — тридцать, и это был их предел. Будь Поцци немного покрепче, они, может быть, удвоили бы свой рекорд, но парень явно был не предназначен для таскания тяжестей. Он был слишком маленький, слишком хрупкий, слишком не привычный к тяжелой работе. Он еще мог поднять камень, но перенести его с места на место — об этом не было речи. Едва он с этой ношей делал шаг, то сразу же начинал шататься, а шага через два-три камень выскальзывал из рук. Нэш, который был на восемь дюймов выше и на семьдесят фунтов его тяжелее, справлялся вполне. Но взвалить всю работу на одного было бы нечестно, и потому они чередовали обязанности. Даже так они могли бы увеличить норму примерно на треть, если бы грузили за раз по два камня, но сдвинуть с места больше ста фунтов Поцци был не в состоянии. Без особых усилий он толкал их коляску, только когда та весила фунтов шестьдесят — семьдесят, а поскольку они уговорились меняться — что означало, что сначала один грузит, другой везет, а потом наоборот, — и решили работать на равных, то и грузили только по одному камню. Может быть, это, в конце концов, было к лучшему. Работа и так была утомительной, а надрываться не было смысла.

Постепенно Нэш привыкал и к этому. В первые дни было совсем тяжело, и временами он буквально едва не валился с ног от полного изнеможения. Мышцы болели, голова была как в тумане, и все время хотелось спать. За год с лишним, которые он провел за рулем, Нэш отвык от нагрузок, а полторы недели возни с траншеей оказались явно недостаточной подготовкой для мышц, бездействовавших так долго. Однако Нэш был еще достаточно молод, достаточно силен, и прошло немного времени, как он вернулся в форму и стал замечать, что сил стало больше и что если раньше он уже перед обедом едва не валился с ног, то теперь ему их хватает продержаться почти до вечера. Потом прошло еще сколько-то времени, и он уже не заваливался в постель сразу же после ужина. По вечерам он опять начал браться за книги и на второй неделе понял, что худшее позади.

Однако дела у Поцци обстояли намного хуже. Если в первые дни, когда рыли траншею, он еще был доволен жизнью, то теперь, когда приступили к укладке, он мрачнел на глазах. Конечно, работа давалась ему тяжелее, чем Нэшу, однако причиной его теперешней замкнутости и раздражения были отнюдь не физические нагрузки, а то нравственное насилие, которое приходилось совершать над собой ежедневно. Работа вызывала в нем отвращение, и чем дольше это все продолжалось, тем очевиднее для него было, что они стали жертвой чудовищного произвола, что все их права попраны самым безжалостным и бесчеловечным образом. День за днем он заново повторял в уме от начала и до конца всю партию, сыгранную в доме Флауэра и Стоуна, снова и снова по памяти перечислял Нэшу все раздачи, не в состоянии признать факт того, что они проиграли. К тому времени, как они проработали на укладке дней десять, он уже твердо считал, что те их обжулили, что у них были крапленые карты или что-нибудь вроде. Нэш как мог старался его разубедить, однако на самом деле он и сам был не до конца уверен, что Поцци уж так и не прав. Ему тоже это приходило в голову, но доказательств не было, а просто так подливать масла в огонь не имело смысла. Черт возьми, даже если Поцци не ошибается, тут теперь все равно ничего не сделать.

Поцци все время ждал случая поговорить и все с ними выяснить, однако ни Флауэр, ни Стоун не показывались. Понять это было невозможно, и с каждым днем Нэш все больше и больше ничего не понимал. Он был уверен, что Флауэр и Стоун будут заглядывать к ним постоянно. В конце концов, стену придумали они, и было бы вполне естественным, если бы захотели посмотреть, как идут дела. Но неделя проходила за неделей, а они не показывались. Когда Нэш спрашивал о них у Меркса, тот лишь пожимал плечами и, опуская глаза, говорил что-нибудь про занятость. Все это было странно. Нэш попытался заговорить о том же и с Поцци, но у Поцци было одно на уме, и потому и ответ был один и тот же:

— Значит, чуют свою вину, — отвечал он. — Знают гады, что я их раскусил, вот и не суются.

Однажды после ужина Поцци выпил пять или шесть бутылок пива и довольно прилично надрался. Настроение у него было отвратительное, и он заходил по фургону, бормоча заплетавшимся языком всякий вздор по поводу грязной игры, в которую его втянули. «Я прижучу это дерьмо, — заявил он наконец. — Я их выведу на чистую воду». Не успел Нэш понять, что тот собрался сделать, как Поцци достал из кухонного шкафа фонарь, пошел к двери и быстро исчез в темноте. Пришлось Нэшу вставать с дивана и отправляться следом, крича, чтобы Поцци вернулся.

— Пошел отсюда, пожарник, — отвечал Поцци, и пятно фонаря перед ним плясало в траве во все стороны. — Если эти засранцы сюда не приходят, я сам к ним пойду.

Нэш, которому очень хотелось двинуть ему по физиономии, понял тут, что понятия не имеет, как того остановить. Поцци надрался так, что еле ворочал языком, и убеждать его было бесполезно. Но бить его было жалко. Не драться же с пьяным, отчаявшимся мальчишкой, и потому Нэш решил ничего не предпринимать, а пойти следом, посмотреть, что будет.

Они пошли вдвоем по лесу, освещая путь фонарем. Времени было почти одиннадцать, ночь в тот раз была хмурая, в тучах, безлунная и беззвездная. Нэш все ждал, когда в темноте засветятся окна, но впереди было только темно, и через некоторое время он начал подумывать, что они заблудились. Ему казалось, что идут они слишком долго, и вся их экспедиция с Поцци, который то и дело спотыкался о камни и падал в кусты терновника, выходила довольно бессмысленная. Однако в конце концов они увидели перед собой стриженую лужайку и направились по ней к дому. Было, кажется, не так поздно, чтобы в доме все легли спать, но окна там все были темные. Поцци, шатаясь, подошел к входной двери, позвонил, и звонок опять разразился первыми тактами из бетховенской «Пятой симфонии». Поцци что-то пробормотал себе под нос на этот счет, отнюдь не развеселившись, как это было в первый раз, и стоял ждал, пока им откроют. Но дверь оставалась закрытой, и секунд через пятнадцать — двадцать Поцци позвонил снова.