Очарованный - Джиана Дарлинг

Марио. Они были лишь настолько американцами, чтобы полностью отличать их от американцев, и едва ли достаточно итальянцами, чтобы сойти за них, если они когда-нибудь вернутся на родину.

Мне и моим брату и сестрам не нравилось проводить время в этом тесном районе, который медленно сжимался из-за расширения Чайнатауна. Это было клаустрофобно и трагично, как будто мы так старались сбежать из Неаполя, а потом снова оказались в другой его версии.

Но маме это нравилось.

Она не была старой женщиной, но у нее был свой образ жизни, и ее образ жизни был столь же устаревшим, как итало-американский идеал. Она верила во внешнюю силу патриархата и тайное умелое действие матриархата. Она говорила по-итальянски всякий раз, когда ей это сходило с рук, и хотя она не была фанатичной, из-за этого большинство ее сотрудников в Остерии Ломбарди были итальянцами или американцами итало-американского происхождения.

Она сбежала из маленького мира, мира, который был клеткой, только для того, чтобы тщательно запереться внутри другого. Я знала, что это заставляло ее чувствовать себя в безопасности, но мне также было грустно за нее.

Мы не были в плохих отношениях.

Мы могли бы быть в плохих отношениях, и часть меня даже думала, что нам следовало бы это сделать, но я слишком гордилась своей способностью анализировать и понимать человека, а также его мотивацию, чтобы по-настоящему винить ее в ее прошлом.

Особенно учитывая, что обе ее ошибки были вызваны влюбленностью. Сначала не с тем мужчиной, но в правильное время и не в то время, а потом наоборот — с другим.

Она каждый день отражала тяжесть и унижение этих решений в своих темных глазах, а ее демоны заставляли карий цвет казаться черным от теней.

Сначала, когда я вернулась вместе с Сальваторе и Данте, она вела себя тихо, почти застенчиво от стыда рядом со мной. Она знала, что я знаю правду о своем происхождении, и задавалась вопросом, когда я выступлю против нее, и более того, когда я расскажу Себастьяну и заберу у нее еще одного ребенка.

Но я никому не рассказала.

Мой год рабства и его контраст глубоких ужасов и нежного милосердия ушел в запертый ящик в самых дальних уголках моей души и остался там нетронутым.

Это был защитный механизм, может быть, даже нездоровый, но я не собиралась ругать себя за это.

Я прошла через достаточно много всего.

Моя семья тоже.

Мне не нужно было бросать бомбу в мою семью, поскольку мы все тянулись друг к другу и к своим мечтам.

Тем не менее, мы с мамой существовали на моих условиях. Она ходила вокруг меня на цыпочках, и маленькая, ужасная часть меня наслаждалась этим. Она заслужила некоторый дискомфорт за то, что лгала и разрушила мою жизнь еще до того, как она началась.

Без нее я бы не была пешкой ни перед мафией, ни перед Александром.

Но именно поэтому я так ослабила свою обиду на нее… потому что без нее я бы не встретила Александра.

И несмотря ни на что, я всегда буду дорожить своей связью с ним.

Я протиснулась через деревянные двери Остерии Ломбарди, вдыхая дрожжевой аромат фокаччи и манного теста, пока шла по темному деревянному полу в заднюю часть ресторана. Это было традиционное пространство, именно такое, каким вы представляете себе элегантную итальянскую закусочную, вплоть до шкафов с местными винами, открытых кирпичных стен и старых плачущих воском подсвечников на каждом столе.

Мне там понравилось. Это было воплощение мечты, которой мама грезила всю свою жизнь и никогда не верила, что она осуществится. Мы с Себастьяном добились этого благодаря упорному труду и самопожертвованию.

Просто пребывание внутри этих четырех стен сделало все это — боль, разлуку, шрамы, как физические, так и невидимые, — чертовски того стоящим.

— Mia bella figlia, — театрально крикнула мама, проталкиваясь через раздвижные двери из кухни, чтобы увидеть меня. — Проходи, подари своей маме немного любви.

Послушная, как любой итальянец по отношению к своей матери, я поспешила к ней, чтобы меня приняли в ее сладкие, пахнущие базиликом и манной крупой объятия, прижали к ее груди, поцеловав в обе щеки в традиционном итальянском приветствии.

Удовлетворенная, она отстранилась, но обняла меня и теперь изучала меня, яростно нахмурив совё красивое лицо.

— Ты выглядишь как ходячий мертвец, piccola. Сиди и позволь маме тебя накормить.

Я последовала за ней к нашему семейному столу в задней части комнаты и позволила ей суетиться надо мной, протянув стул и забрав сумочку.

— Позволь мне кое-что исправить, sí? Тебе нужно больше мяса на твоих тощих костях, Козима. Нехорошо быть такой худой. Ни одному мужчине не понравится женщина, которую не за что подержать, верно, capisce?

— Sí, мама, — согласилась я, хотя у меня было достаточно мяса на груди и в заднице, чтобы претендовать на то, чтобы меня поместили в «Sport's Illustrated», несмотря на мои стройные конечности.

У мамы и Жизель были такие же пышные, глубоко изогнутые тела, на которые пускали слюни большинство мужчин, тогда как у нас с Еленой были длинные, стройные формы наших отцов.

Когда-то я думала, что мы обе унаследовали это от Шеймуса, и мне потребовалось много времени, чтобы понять, что я предпочитаю быть генетически связанной с Сальваторе.

— Почему ты вышла замуж за Шеймуса? — выпалила я, заморозив маму, как жук в янтаре.

Ее большие светло-карие глаза моргнули, когда ее рот открылся, а затем закрылся.

Я откинулась на спинку стула и скрестила руки на груди, решив продолжить свой спонтанный допрос. За те три года, за которые я сблизилась с ней, я так и не задала ни одного трудного вопроса. Честно говоря, я даже избегала слишком много говорить об этом с Сальваторе, потому что каждое упоминание о маме заставляло его сдуваться, как старый воздушный шарик.

— Я заслуживаю этих ответов, — незлобно напомнила я ей.

С тяжелым вздохом она опустилась на стул рядом со мной.

— Я знала, что этот день приближается, но пережить его сейчас все еще трудно. Шеймус был экзотикой, да? Такой свежий и необычный. Мне это понравилось. Мой отец был рыбаком, когда в Неаполе еще была крупная индустрия. Он был очень популярен и всегда устраивал большие вечеринки. Во время одной из вечеринок Шеймус был там с местными жителями, которых он встретил в университете. Мой отец был таким традиционным, но я хотела для себя другого. Шеймус был из Америки. Для нас, неаполитанцев, никогда не бывавших за пределами Рима, это было так очаровательно. Он