Деррида - Бенуа Петерс

официальный читатель диплома, удовлетворяется его беглым просмотром. Позже он скажет, что причина в том, что он сразу же разглядел качество работы, но главное – он никоим образом не являлся специалистом по Гуссерлю. Как бы то ни было, Деррида крайне разочарован отсутствием реакции на его первый текст, написанный с таким размахом. Он-то надеялся на настоящий философский диалог вроде того, что он начал вести с Рудольфом Бёмом, но не смог продолжить с кем-либо из своего окружения. «Моя дипломная работа была бы интересной в других условиях и для других читателей», – признается Жаки Мишелю Монори. Похоже, ни Альтюссер, ни Фуко не вызвались ее прочитать. Только Жан Ипполит сделает это через год и скажет, что Деррида должен задуматься о ее публикации. Но Жаки, в это время полностью поглощенный подготовкой к агрегации, не прислушается к этой идее.

«Проблема генезиса в философии Гуссерля» – это, конечно, не просто дипломная работа. В ней уже заметен ряд фундаментальных составляющих его творчества, а когда текст через 37 лет будет наконец опубликован, Деррида сам будет смущен тем, что «узнает в нем, не узнавая… манеру говорить, быть может, почти не поменявшуюся, старую и почти фатальную постановку голоса, скорее тона». Еще больше он будет смущен тем, что найдет в ней своего рода закон, постоянство которого покажется ему «тем более удивительным, что с тех пор он, в том числе в своей буквальной формулировке, будет все время управлять» тем, что пишет. Уже с этого момента вопрос для него состоит в «изначальном усложнении начала, в исходном заражении простого»[151]. Открыв этот текст, Жан-Люк Нанси, в свою очередь, напишет Деррида: «В этой книге ужасно то, что в ней нельзя найти молодого Деррида, которого можно было бы поймать с его юношеским поличным. Генезис Деррида – можно, но не молодого Деррида. Он уже весь здесь, во всеоружии и в шлеме, как Афина. Однако то, чего ему не хватает, можно заметить, это как раз определенная молодость, молодость игры»[152].

Прекрасные отношения с Люсьеном Бьянко не мешают Деррида с ностальгией вспоминать о дружбе с Мишелем Монори. «Холодное возбуждение» Школы приводит его в оцепенение, и он тоскует «по тому долгому молчаливому одиночеству на улице Лагранж, во время которого и выходя из которого действительно являешься самим собой»[153]. Мишель, который прошлым летом получил CAPES[154] по литературе, стажируется в двух лицеях в Нанси. Встречаться из-за этого еще сложнее, и обычно встречи слишком коротки, чтобы не разочаровывать. Жаки начинает опасаться, что он замыкается в себе, становится черствым и эгоистичным. В апреле 1954 года, снова ощущая приступ меланхолии, он умоляет своего друга остаться в Париже по крайней мере на выходные:

Постарайся свидеться со мной до этих каникул, теперь, когда у меня больше нет друзей, кроме тебя; никого, совсем никого. Здесь люди обращаются к призраку, даже если свидетельствуют ему о дружбе. Быстро становишься тенью в собственных глазах, когда это так… Жду тебя, как всегда.

У меня грустная жизнь, давящая и тревожная… Не знаю, в чем причина, но моя грусть сама меняется: она становится постоянной, сухой или кислой. Я думаю, что раньше она питалась другой радостью или другой надеждой, более истинной, чем она сама[155].

Мишель, тоже испытывающий ностальгию, жалеет о «тех же насыщенных часах» парижской жизни – совместных завтраках на углу улицы Гей-Люссак, «этих прогулках в Со, по ночным набережным, в Орли на драндулете, об этой странице из „Дон Кихота“, которую ты прочитал мне в твоей комнате в Школе, с детским смехом». В этих письмах он оставляет своему дорогому Жаки немало знаков «нежной дружбы». Но часто он высказывает опасения, считая, что тот от него отдалился: «Не потерян ли я для тебя в тумане, как бледный призрак друга, неблагодарный?.. Не знаю, заслуживаю ли я твою дружбу, и не знаю, достаточно ли прекрасны те дружеские чувства, что я питаю к тебе»[156].

Отношения Жаки с женщинами на этом этапе остаются довольно таинственными. В Сорбонне он, в частности, встретил Женевьеву Боллем, студентку филологии, увлеченную Флобером и уже вхожую в литературные круги. Насколько можно понять, молодая женщина не оставляет его равнодушным, но она скорее тяготится двусмысленностью их отношений. «Все-таки нам надо будет поговорить о наших отношениях, – пишет она однажды. – У меня постоянно было впечатление, если не сказать уверенность, что они опирались на недоразумение»[157]. Это, однако, не помешает сложиться крепкой дружбе.

С октября 1954 года Дере и Коко, поскольку готовятся к агрегации, получают право на отдельные «турны». Их комнаты, однако, находятся рядом, и они по-прежнему делят на двоих одну машину и даже подписку на Le Monde. Главное же – они продолжают свои политические споры. Летом Бьянко довелось поездить по Китаю с дружеской франко-китайской делегацией (в которую также входит Феликс Гваттари). По возвращении будущий автор «Истоков китайской революции» только об этом и говорит. Деррида позже признает, что именно Бьянко он обязан тем, что научился «понимать и думать – в тревожном, критическом, подвижном модусе – о современном Китае»[158].

В целом Люсьен в это время более ангажирован и радикален, чем Жаки, который однажды заявляет: «Если бы судьба предоставила мне возможность сыграть роль Ленина, возможно, я бы воздержался»[159]. В этот год политические события затрагивают их как нельзя часто. 7 мая 1954 года с поражения при Дьенбьенфу начинается распад французской колониальной империи. Несколькими днями позже назначение Пьера Мендеса-Франса главой государства порождает немало надежд. Но в ночь на 1 ноября 1954 года Алжир сотрясает несколько террористических актов: ранее неизвестная организация – Фронт национального освобождения (FLN) призывает «завоевать свободу». 5 ноября 1954 года министр внутренних дел некто Франсуа Миттеран заявляет в Национальном собрании о том, что «Алжир – это Франция» и что «алжирский бунт может принять лишь одну конечную форму – форму войны». Конфликт продлится восемь лет, став травмой для целого поколения и очень сильно сказавшись на Деррида.

Еще одно событие, более локального масштаба, знаменует собой начало учебного года в Школе: руководителем учебного заведения становится Жан Ипполит. В те времена это крупная фигура французской философии, один из тех, кто действительно будет иметь значение для Деррида и кто одним из первых поймет его философский потенциал. Поступив в ВНШ в том же году, что Жан-Поль Сартр и Раймон Арон, Жан Ипполит становится одним из пропагандистов Гегеля во Франции. В 1930-х годах он слушал знаменитые лекции Александра