Благодетель и убийца - Полина Сергеевна Леоненко

в том, что я не ожидал от вас… внимания. С чего бы вам запоминать простого посыльного, его имя и приглашать на чай? Никогда не поверю, что лишь из вежливости.

— Я снова вынужден сделать вам комплимент за прозорливость. Видите ли, мне всегда любопытно побеседовать с человеком, если за ним кроется интересная личность.

— Особенно с врачом.

— Почему вы посчитали меня интересным? И откуда вы…

— А вы себя таковым не считаете? Иначе я не стал бы спрашивать, смущены ли вы.

— Я не понимаю вас…

— Простите, я увлекся. Мне не хотелось заставить вас чувствовать себя неудобно. Дело в том, что Орлов предупредил меня о вашем визите и вскользь упомянул, что вы его бывший коллега. У вас внимательный и серьезный взгляд, вы не скажете лишнего слова, ведь так? — я в недоумении кивнул, — конечно, это всего лишь две детали, которые я заметил, они могут ничего не значить в отрыве от других, более важных деталей. И — уж простите мою излишнюю наблюдательность — у вас на безымянном пальце застарелый след от хирургического зажима.

Страшное осознание вдруг проникло в мою голову, холодными когтями врезаясь в мозг. Я вжался в кресло, уже приготовившись бежать, и хрипло выдавил из себя:

— Вы что, из МГБ1?

Коваленко, глядя на меня, казалось, сам испугался. Он замер на секунду и вдруг разразился таким неподдельным хохотом, что я и вовсе потерялся, был это смех кровожадного безумца или его вызвало осознание забавной нелепости.

— Лев Александрович, вы весь побледнели, добавьте в чай сахара и выпейте поскорее. Простите меня, ради Бога, я не хотел вас напугать. Повторюсь, это всего лишь наблюдательность — не более. Мне стоило сразу сказать вам прямо, но я не мог удержаться от искушения сделать небольшую провокацию.

— Зачем?

— Я люблю людей. Они интересны мне любые: счастливые, несчастные, разъяренные и озадаченные. Я люблю их, ибо люблю саму жизнь, которая наградила нас этим благим многообразием. Все, чего мне хотелось — попробовать угадать, что вы за человек.

— Вам это удалось. Кто вы?

— Я невропатолог и преподаю в Сеченова.

— Кажется, мне доводилось встречать вашу фамилию в газетах. Вы часто выступаете на научных конференциях?

— Раньше моя жизнь была полна ими, сейчас фокус моего внимания больше сместился на работу со студентами. В свое время я часто ночевал в больнице, разбираясь с интереснейшими случаями, но не так давно мне пришлось значительно урезать это время.

Я мог лишь догадываться, что послужило тому причиной, и совсем новая трость, лак которой поблескивал на солнце, явно могла быть разгадкой. Коваленко был ненамного старше меня и с виду выглядел совсем здоровым. Что приключилось в его жизни — оставалось догадываться. Незнающий человек мог, грешным делом, подумать, что трость нужна была ему больше как деталь многогранного образа, нежели предмет первой необходимости.

— Чтобы вас успокоить, я хочу вам кое-что показать, он ненадолго удалился, а вернулся с одним из томов атласа, на форзаце которого карандашом было написано: «Александру Сергеевичу от студентов на долгую память. ХI.1951 г.», — если среди сотрудников МГБ и есть те, кто работает под прикрытием на кафедре, я в их число не вхожу.

— Я в этом уже убедился, но благодарю за участие. Понимаете ли, мне сейчас приходится соблюдать особую осторожность.

— Разумеется, я наслышан об этом. Знали бы вы, сколько моих коллег уже уволили или же те на грани, кого-то арестовали… блестящие специалисты, они виноваты лишь в том, что принадлежат другой нации и когда-то имели неудачу вылечить такого же, как они человека, только с другой пометкой в трудовой книжке.

— Вы все верно говорите, но я сейчас предпочитаю не задумываться над этим так крепко — оберегаю себя от страха осознания. Я предпочту разобраться с этим, когда вся эта история завершится.

— В этом есть смысл, но не пытайтесь убежать от реальности слишком далеко. Избегайте наивности. Знаете что, вы приходите ко мне в будущий понедельник, у меня в этот день нет приема.

Глава 7

Александр Сергеевич Коваленко оказался чрезвычайно необычной фигурой, появившейся на моем пути. Я приходил к нему на протяжении двух недель в строго установленные дни, и за прошедшее время успел неосознанно привязаться и проникнуться глубоким уважением к его стоическому спокойствию и простому взгляду на мир. Общался со мной он, как с равным, не сказывалось на этом ни положение в обществе, ни опыт. Мы подолгу разговаривали, и неизменно он включал музыку и за все время мог выпить одну-две чашки кофе. Его наполняла страстная жажда знаний, а уже приобретенными он с радостью готов был поделиться через призму собственного понимания. Без стеснения он рассказывал о подъемах и промахах, которые «по счастью, приключаются в жизни каждого». Возвращаясь домой после очередной беседы, я стал учиться смотреть на случившиеся со мной неудачи как на хороший урок, и постепенно пришел к тому, что лишь от меня зависело, что они привнесут в мою жизнь.

О нем самом я узнал не так много, хотя Коваленко не производил впечатление человека, скрывавшего детали своей биографии. Он несколько раз упомянул о любимой супруге и сыне, которые проживали в другом месте, с запалом рассказывал о своих научных открытиях и премудростях работы преподавателем и как-то даже припомнил несколько фронтовых историй, предоставив мне возможность самому додумать причину его недуга. Не только слушать, но и самому что-либо рассказывать (Коваленко оказался внимательным собеседником) было весьма занятно. Он узнал все те подробности моей жизни, которыми я не побоялся поделиться. Мы также обнаружили заметно много общего в литературе и музыке и, хоть прошло совсем немного времени, в будущем я хотел бы назвать его своим другом.

Еще оказалось, что Коваленко жить не мог без прогулок, и несмотря на трость готов был дать мне фору в преодолении дистанций. Однажды, когда мы возвращались с очередного шествия, я заметил, что тот вдруг посерьезнел. Я планировал быстро забежать в квартиру, чтобы забрать оставленный портфель, но он попросил меня задержаться.

— Лев Александрович, я бы хотел обсудить с вами кое-что. Вернее, показать. Мы знакомы недолго, но я вас вижу. Это дает мне право открыть вам мою тайну и быть уверенным в том, что вы ее сохраните.

— Конечно, вы можете в этом не сомневаться.

Он завел меня в зал и подошел к громадному шкафу, стоявшему у стены. Я никогда не обращал на него внимания, ведь выглядел тот совершенно неприметно. Но каково