Изыди, Гоголь! - Nemo Inc.

Когда я наконец отпускаю девушку, походкой она напоминает моряка, а улыбкой объевшуюся сметаной кошку.

Застегнув ремень брюк, я грустно вздыхаю.

Не просто так ведь я вел из кабака сразу двух девиц. Но ничего, успеет еще бедный Кроули повеселиться в этом мире всласть!

Если, конечно, раньше времени о себе не напомнит одна стервозная богиня...

-- Не дай вороны!

Поплевав через плечо и постучав по столу, я призываю гримуар.

-- Я освобождаю тебя, Бермегрот Златолюб.

Гоблин появляется на ковре посреди кабинета.

Всклокоченный, помятый, свернутый в клубок, он прижимает колени к груди и что-то бездумно бормочет. Про чьего-то отца и небеса.

Когда стакан с водой оказывается на ковре рядом с ним, Златолюб замирает и принюхивается. Мне же приходится зажать нос. Несет от гоблина безумно.

В глаза Златолюба возвращается искра разума. Почмякав губами, он хищным зверем бросается к стакану. Теневая рука опережает его и возвращает стакан мне.

Гоблин наконец замечает меня.

-- Ты! Ты… чудовище!

В его глазах страх.

-- Они были там… во тьме… и все твои!

Он шарахается собственной тени.

-- Нет! Не трожьте меня! Не трожьте!

Огибая каждую встречную тень, гоблин отползает на пятачок света. Ожог в окружающем полумраке, который нанесло через окно утреннее солнце.

-- Живой, -- присвистываю я. Похоже, Потусторонняя Тюрьма замораживает биологические процессы в организме заключенного.

Со стаканом в руке я присаживаюсь напротив Златолюба. Его маленькие глазки загораются жадностью, сухой язык облизывает сухие же губы.

Может, Потусторонняя Тюрьма и замораживает процессы в организме. Но голод и жажда никуда не пропадают.

-- Хочешь и впредь оставаться живым? -- я задумчиво разглядываю стакан с кристалльно чистой водой.

Гоблин сверлит меня злыми глазами.

-- Четыре недели и два дня… тридцать суток… семьсот тридцать часов… месяц, Гоголь! ЧЕРТОВ МЕСЯЦ! Без еды и воды! В кромешной темноте! И с шепотом… этим проклятым шепотом…

Внезапная вспышка Златолюба сменяется бездумным лепетом. Он закрывает уши и качается, точно умалишенный.

Я бросаю негодующй взгляд на свою тень. Она только разводит руками. Мол, не виновата Тьма, что разум простых смертных такой неустойчивый.

-- Прости, Гоголь… прошу… -- бормочет гоблин. -- У меня семь детей, двадцать внуков и еще двенадцать правнуков на подходе… должен же я хоть что-то им оставить! Любой уважающий себя гоблин должен!

Я задумчиво покачиваю стаканом с водой. Глаза гоблина неотрывно следят за ним.

-- Сперва ты пытался прогнать меня, когда я пришел к тебе, как гость. Затем ты продал своего гостя. И твой гость чуть из-за этого не пострадал. Если, конечно, не считать планы на эту ночь.

Я перевожу взгляд на Златолюба. Он вжимает голову в плечи.

-- Так что сейчас ты, Бермегрот, должен мне.

Гоблин мнется. Когда же моя тень игриво тянет к нему руки, он поджимает ноги и остервенело машет головой. Явно не хочет еще одного отпуска в Потусторонней Тюрьме.

-- Чего… -- гоблин сглатывает ком в горле. -- Чего ты хочешь, Гоголь?

-- Пустяки, -- отмахиваюсь я. -- Просто погаси счета Гоголей в Царьграде после нашего выезда. И, разумеется, больше никаких подстав.

-- Никаких! Даю слово! -- машет головой Златолюб. -- Это правда… все? Я плачу по твоим счетам, а ты больше не… не мучаешь меня?

-- Обещаю больше не запирать тебя наедине с Тьмой, -- я едва сдерживаю ухмылку. -- Договор?

Гоблин медлит, но отвечает на мое рукопожатие. И тут же корчится от боли, принесенной клеймом должника. Я тоже морщусь: ощущение, когда от твоей магической силы отдирают кусок, не самое приятное.

Когда приступ заканчивается, Златолюб, потный, вонючий, тянет ко мне дрожащую ручонку:

-- Во…ды…

Гадкая улыбка сама выползает на лицо.

Я залпом выпиваю стакан и вручаю его гоблину. Глаза, полные надежды, тут же пустеют. Ослабевшая рука роняет стакан.

Больше не мучать его? Да я только начал! Кто же еще, кроме великодушного меня, научит глупого гоблина, что жадность не доводит до добра и спокойной старости?

Посмеиваясь, я иду к дверям. В спину мне доносится:

-- Изыди... нечистый... Изыди... Гоголь! Изыди! Отче наш, иже еси...

Мои уши вдруг обжигает, как искрой от костра.

Я поворачиваюсь к Златолюбу. Он всего лишь крестится и бормочет что-то невнятное.

Странно...

Может, старость дает знать? Или Мара вспоминает?

Потирая мочку, я выхожу из кабинета.

В номере меня встречают две пиявки. Но не те, которые сосут кровь.

-- Доброе утро, Гришенька! -- улыбается Маргарита. -- Мы заказали на завтрак бутерброды с черной икрой, а еще яйца пашот и французские тосты с карамельными яблоками. Присоединяйся!

Да, не те пиявки, что сосут кровь...

На полпути к спальне силы покидают меня. Четыре договора, бессонная ночь и заклинание ранга Мастера -- это перебор для моего жалкого Второго уровня.

Я падаю на диван в гостиной и заворачиваюсь в пальто. Но, похоже, отдых мне не светит.

Под боком умещается чья-то пятая точка. Желудок сводит от соленого аромата.

-- Ну же, Гриша, попробуй! После тяжелой ночи нужно хорошо покушать, чтобы восстановить силы!

А ведь и правда. Благодаря еде магическое истощение проходит быстрее.

Я поворачиваюсь и принимаю угощение в виде бутерброда с икрой. Маргарита, улыбаясь, облизывает пальчики от масла.

Ее хитрые лисьи глаза пристально следят за моим взглядом. А он блуждает по ее соблазнительной фигуре, которую совсем не скрывает тонкий короткий халатик.

Когда мачеха закидывает одну ногу на другую, халат чуть задирается и показывает, что на Маргарите нет белья.

Прожевав, я отмахиваюсь:

-- Благодарю. А теперь прочь! -- я поворачиваюсь на бок. -- Никому не шуметь, не чавкать, не дышать. Я буду спать!

Маргарита возвращается к столу. Зная, что я наблюдаю краем глаза, она покачивает бедрами.

-- Смотри, не проспи бал в честь совершеннолетия своей невесты, о великий патриарх!

-- Убирайся к воронам, женщина! Я же сказал... какая еще невеста?

Я резко сажусь на диване. Усталость как рукой снимает.

За столом сидит Анна. Одетая в домашние шортики и маечку, она беззаботно покачивает ножкой.

-- Ольга Бурановна Зимина, -- хмурится сводная сестра. -- Ты и ее забыл? Ты же так ждал ее совершеннолетия!

-- Зачем ждал?

Анна пренебрежительно пожимает плечами.

-- Ну, она же красавица, умница, дочь богатого рода, выдающийся талант в магии и...

Последняя причина приходит сама. Память тела говорит, что свадьба в Российской империи разрешается только с восемнадцати лет.

Сдается мне, юный Гоголь ждал не свадьбы, а первую брачную ночь...

Анна бросает взгляд на мать.