Ахиллесова пята - Александр Надеждин

Борель, в продолжение этого монолога, как-то нахохлившись, продолжал в позе кучера сидеть на краешке оттоманки. Чрезмерная откровенность контрразведчика его почему-то насторожила гораздо больше, чем прежние полуиздевательские подколки и намеки.

– Вы совершенно напрасно хотите найти в моих словах какой-то подвох, – словно точь-в-точь разгадав тайные мысли Бореля, продолжил Годено. – Я все это говорю вам с одной-единственной целью. Растопить между нами лед недоверия. И все те меры и шаги, которые мы предпринимаем, они, прежде всего, во имя вашего же блага. Ну ведь так, Жюль, – последовала аппеляция к напарнику.

– Само собой, – подхватил напарник. – Будь на нашем месте какие-нибудь тупые бездушные чинуши, сразу бы – на официальную повестку, на допрос. И пошла канитель – разговоры, слухи, сплетни. Тут будь даже чист и прозрачен, как «Баккара»[32], все одно клякса уже сидит и три ее не три – бесполезно. Все равно потом кто-нибудь когда-нибудь да брякнет, в самый неподходящий момент: а помните, Бореля тогда в контрразведку тягали? Тут дело темное. А в нужный момент, для себя, естественно, и начальству о том напомнит, чтоб не забывало.

– Поэтому-то мы и держим все эти квартиры конспиративные, – снова подхватил эстафету Годено. – Чтоб, в случае нужды, встретиться здесь с человеком. Поговорить. Тихо, спокойно. Без нервотрепки.

– И без казенщины, – подсказал Верней.

– И без казенщины. По-человечески. По-свойски. Выяснить все, так сказать, недоразумения. Разобраться. В конце концов, мы же друг другу не враги. Нормальные добропорядочные граждане. Одной и той же страны. – Сделав последнюю затяжку, Годено, наклонившись вперед, старательно затушил окурок в стоящей посередине круглого столика тусклой бронзовой пепельнице и после этого снова поднял взгляд на объект своего воздействия. – Ну ведь так?

Объект, как бы в подтверждение этих слов, а также того, что все услышанное ранее принято им к сведению, медленно и задумчиво трижды кивнул головой. На самом деле он чувствовал себя довольно скверно, если не сказать – просто гадко. У него не было ни малейшего желания вступать с этими типами в какую-либо дискуссию. Привели его сюда, ну что ж, пусть спрашивают, что их интересует, он ответит. А так, лясы точить, это уж... увольте. В то же время он почти физически ощущал, как его волю, его сознание и даже все его чувства начинают обвивать холодные липкие щупальца какого-то спрута, сопротивляться которому было абсолютно бессмысленно. Он понимал, что все эти доброжелательные по форме и пустые по содержанию разговоры не больше, чем обычная тактика. Тактика охотника, целеустремленно и тщательно загоняющего обреченного зверя в заранее подготовленную для него ловушку или капкан. И охотники сами, похоже, понимали, что он это понимает, и все равно продолжали играть в эту игру, то ли в силу какой-то давно укоренившейся привычки, то ли ради самой игры, из любви к искусству. Борель чувствовал, что он внутренне, что называется – морально, уже практически полностью смирился с происходящим и находится сейчас в безграничной власти этих людей, за что, естественно, не мог в глубине души не презирать самого себя. Поэтому-то он и хотел как можно дольше растянуть возможность сохранять молчание как последний бастион своей уже выкинувшей белый флаг независимости, что было довольно сложно в условиях все более и более увеличивающегося интервала повисшей в воздухе паузы. В поисках спасения он перевел взгляд на гравюру с неопознанной им мечетью и принялся ее сосредоточенно разглядывать.

– Знакомый пейзаж? – поинтересовался Годено. И после того как Борель, так же молча, с гримасой сомнения на лице, покачал головой, пояснил:

– Так называемая алебастровая мечеть Мухаммеда Али в каирской Цитадели. Не бывали? В тех краях. – Получив новый отрицательный ответный импульс, Годено оптимистично заметил: – Ничего, у вас еще все впереди. В таком возрасте настоящая карьера дипломата еще только начинается.

– Если до той поры не успеет закончиться, – с одной стороны, как бы между прочим, а с другой, достаточно выразительно добавил Верней и пояснил: – Не начавшись. Тут ведь не угадаешь.

– Умный человек всегда должен стараться угадать, – немного назидательным тоном возразил его старший товарищ. – Разумеется, это вовсе не означает, что у него это получится с самого первого раза. Я вот сейчас вспоминаю. Одно выражение известное. – Годено продекламировал немного пародийным тоном: – Умный человек тот, кто умеет исправлять свои ошибки, мудрец же тот, кто их не совершает. Что ж, звучит, конечно, красиво. Где они только, эти мудрецы. Нет, может, где-нибудь и сидят, в какой-нибудь келье, за семью замками, не высовывая наружу носа. Как какой-нибудь, понимаешь, Спиноза. Или Кант. Критикуют... чистый разум. А человек, который действует, не может не ошибаться. Это жизнь, каждый новый опыт уникален и, увы, неповторим. – Он в этот раз, уже, наоборот, словно человек, бредущий наугад в поисках истины и обращающийся за подтверждением своих предположений к лицу более сведущему и компетентному, вопросительно посмотрел на Бореля. – Ну ведь так?

Борель, упорно следуя выбранной тактике, снова неопределенно пожал плечами. Правда, на сей раз он совершил оплошность, встретившись с Годено взглядом. Вопрос в глазах его визави не исчез, и Борель вынужден был нарушить обет молчания и нехотя промямлить. «Ну... да... так... конечно».

От дальнейшего аутодафе его спасла Анна-Луиза, по кличке «Манон», распахнувшая ногой неплотно прикрытую дверь в «кабинет» и просеменившая с подносом в руках прямо к столику с резными закругленными ножками. Она, по очереди, составила с подноса на столик высокий медный кофейник с длинным тонким носиком, весь покрытый какой-то затейливой чеканкой, три очень маленькие и немного продолговатые кофейные чашечки и пузатую фарфоровую сахарницу; затем, замедленным темпом, словно выполняя некий ритуал, разлила кофе по чашкам и по одной, из рук в руки, стала раздавать их своим добровольным и вынужденным гостям. Первым удостоился этой чести гость вынужденный, который, принимая из рук хозяйки свою чашку, увидел перед собой столь радушную улыбку, что счел невозможным отделаться простым благодарственным кивком и произнес, хотя и довольно кислым голосом:

– Благодарю вас, мадам Леско, вы очень любезны.

– На здоровье, Огюст, на здоровье, – ответила Анна-Луиза, протягивая чашку уже Годено. – А вот вы, надо заметить, немножко рассеянны. Вынуждена повторить еще раз: Леско я была в мадмуазелях. – После того как третья чашка перешла в руки Вернея, она выпрямилась и, посмотрев на Бореля, с улыбкой, наставительно погрозила ему указательным пальцем. – В нашей работе внимательность – одно из самых важных качеств. – Не конкретизировав, в чьей именно работе, «Манон» продолжила: – А уж для мужчин в общении с дамами вообще наипервейшее. – Она перевела взгляд на Годено, как бы желая получить от него какой-нибудь комментарий.

– Мы будем над этим работать, – комментарий был дан, причем достаточно обнадеживающий.

Анна-Луиза удовлетворенно кивнула головой и вздохнула.

– Ну что ж, в таком случае не буду вам мешать. – Захватив поднос, она бесшумной плавной походкой выскользнула в коридор.

– А откуда она знает, как меня зовут? – обращаясь к Годено, немного недовольным тоном спросил Борель. – Насколько я помню, нас друг другу никто не представлял.

– Молодец, – вместо ответа похвалил его тот и перевел взгляд на Вернея. – А она говорит – невнимательный.

Верней посмотрел на молодца и с легкой улыбкой, которую тот воспринял как наглую и даже издевательскую, выразительно произнес:

– Ну... собственно, нас ведь тоже никто друг другу не представлял. – Он поднял свою чашку в приглашающем жесте и, кивнув Борелю, поднес ее к губам.

Борель, с видом человека, делающего очень большое одолжение, медленно всыпал в чашку полную ложку сахара, еще медленней и очень старательно этот сахар размешал, аккуратно положил ложечку на блюдце и, зачем-то вздохнув, взял чашку в руки.

Сама процедура кофепития, в силу мизерного объема используемых емкостей, не могла занять много времени. Тем не менее, Годено, одним глотком проглотившему свой кофе, пришлось довольно долго ждать, пока Борель соизволит, наконец, поставить на столик пустую чашку.

– Как кофе? – после некоторой паузы спросил он его вежливым тоном, но с какими-то уже суховатыми нотками, и, после того, как вопрошаемый вместо ответа очередной раз с неопределенной миной пожал плечами, добавил: – Да, вы правы. Не пойму, чего это турки так любят туда кардамон вбухивать. – Его взгляд переместился на Вернея. – Тебе нравится имбирный привкус?

– Нормально, – безразличным голосом небрежно протянул тот.

– Ему все нормально, – Годено, махнув рукой в сторону своего напарника, снова посмотрел на Бореля.

– Вы же сами не так давно его хвалили.