Вектор атаки - Евгений Филенко

Уже в дверях малыш, и впрямь дивно похожий на меланхоличного пингвина, проронил себе под нос:

– Можно еще бегемота…

Стеллан сопроводил его любовным взглядом.

– Мы сами шьем костюмы, – сказал он немного заносчиво. – Можно было бы использовать фантоматоры, но дети должны уметь кое-что делать руками.

– Мне понравилось, – осторожно промолвил Кратов.

– Врете, – сказал Стеллан. – А все равно приятно. Мы все становимся тщеславны, когда речь заходит о делах рук своих… Как вы думаете, друг мой, – вдруг сменил он тему. – Для чего это все? Эти жестокие опыты над нами? Вы ксенолог, вы с ними встречались чаще моего, скажите.

– Много причин, – ответил Кратов неохотно. – Борьба с вырождением. Резервирование генофонда на случай форс-мажорных обстоятельств. Или когда такие обстоятельства уже наступили. Абстрактная евгеника. Чистая наука.

– Забавно, – сказал Стеллан с мрачным выражением лица. – Они что же, питают иллюзию, будто мы не вырождаемся?

– Мы относительно молодая раса. Мы можем сколько угодно рассуждать о вырождении, но пока, слава богу, отвлеченно… теоретизировать. Особенно после того, как главные угрозы отошли в историю. Некоторые даже склонны считать, что мы все еще эволюционируем как вид. В Галактике обитают расы, чья история началась вскоре после Большого Взрыва. И, возможно, те, что зародились до него, хотя мы их еще не встречали. Археоны, одна из мрачноватых легенд Галактического Братства.

– Отчего же мрачноватых?

– Не очень ясно, как и о чем мы станем говорить. У наших парадигмальных континуумов нелегко будет найти точки пересечения… Поэтому вряд ли Археоны приходили с вами поболтать в парк Трех Фонарей. У человечества, как ни досадно, мало шансов попасть в сферу их интересов.

– А вот я нимало не раздосадован, – заметил Стеллан.

– Как говорит один мой друг, вы не совсем неправы. Да и я питаю к Археонам сугубо академический интерес… Судьба всякой цивилизации складывается из суммы событий и поступков. Некая вселенская карма. И не всегда она ведет к благополучию. Сколько галактических культур выродились и умерли? Сотни? Тысячи? Никто не ведает. Я бывал на руинах, в сравнении с которыми Гизанский Сфинкс – детская поделка из глины вроде тех, что у вас под руками. Они грезили могуществом и бессмертием, а потом угасли, рассыпались в прах. Возможно, они были бы не прочь передать в наследство кому-нибудь помоложе часть своих генов. Хотя бы как-то вписаться в историю.

– Понятное желание, – проворчал Стеллан. – Извечный конфликт между личностными амбициями и конечностью бытия. Только иной масштаб. Как смертный индивидуум я понимаю и сочувствую. Но Эрни… его судьба… украдкой, втихомолку решать за него… Это неправильно по отношению к нему. Неправильно, нечестно. Разумеется, иногда удается… гм… И все же нельзя ли это прекратить?

– Мы непременно это прекратим, – сказал Кратов сквозь зубы. – Все и так зашло слишком далеко… А почему вы так легко рассказали мне о Хароне, доктор? Разве вы не связаны тайной личности?

– И никогда не был связан, – пожал плечами Стеллан. – Эрни ни от кого не скрывался, хотя и особенно себя не афишировал. Затворник, чудак со своеобразной внешностью… кого этим удивишь в наше время! Вы первый, кто спросил о нем как об ангелиде. Впрочем… мой рассказ все равно не причинит ему никакого ущерба. Харон… Эрни умер восемь лет назад. Официальный диагноз – кардиогенный шок. У него просто выключилось сердце.

– Да, – сказал Кратов печально. – Что-то подобное я и предполагал.

– Предполагали? Что вы предполагали? – спросил Стеллан раздраженно. – Зачем он вам понадобился спустя столько времени? Вы снова влюбились и хотите излечиться?

– Нет, с этой болезнью я уже научился справляться… Я сейчас в таком положении, что волей-неволей вынужден бросать камни по кустам. В надежде, что оттуда вдруг выскочит кролик.

– Кролик? Забавная метафора… А, кажется, я понял. У вас, монголов…

– С вашего позволения, доктор, я русский. Но – горячо, горячо!

– Что это значит?

– Я вырос в Монголии.

– Русский, монгол… какая, в сущности, разница? Так вот, у вас есть красноречивый фразеологизм: пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что.

– Это как раз про меня. Я ищу человека с нечеловеческими качествами для решения одной застарелой задачи.

– Звучит интригующе.

– Наверное…

– Не желаете посвятить меня в подробности?

– Нет. Могу лишь уточнить, что речь идет о спасении большой группы людей.

– Харон был бы не лучшей кандидатурой на роль супермена-спасителя.

– Собственно Харон и не был мне нужен. Возможно, я хотел напасть на след ему подобных. Должны же они быть! Мир слишком велик и разнообразен, чтобы их не было…

Доктор Стеллан отложил очередную игрушку и встал, показывая всем своим видом, что аудиенция окончена.

– Что ж, – сказал он, бледно улыбаясь. – С Хароном вам не посчастливилось.

Мичман Нунгатау в «Бездонной Заднице»

Покинув замок Кебарн и еще раз повосторгавшись со стороны его замечательной архитектурой («Да-а… умели, мерзавцы! У нас на Анаптинувике такого небось и быть не могло… ну так мы и живем да мучаемся в нашей разлюбезной дыре всего-то ничего, и вся история у нас соткана из бунтов да погромов, а единственным памятником старины отродясь была каталажка… Не то, что здесь… Сколько же ему лет?.. А это что за хреновина сбоку торчит? Неужто барбакан? Окна светятся… интересно, кто там обретается? Самый главный Канцелярский Жук?!»), мичман Нунгатау наведался в казарму, где познакомился с командой «болтунов». Подчиненные сразу ему не понравились. Да и сам он, судя по скисшим физиономиям, не произвел на них должного впечатления. Сержант Аунгу действительно был полукровка с явным преобладанием варварских кровей, приземистый здоровяк с традиционно расплющенным носом (кхэри, без различия полов, в любой драке меньше всего заботятся о защите собственной вывески, отчего встретить в природе кхэри с неизувеченной носопырой можно не в пример чаще, чем наткнуться на гекхайана в солдатском кружале), с прилипшей к губам наглой ухмылкой и рискованными шуточками. Ефрейтор Бангатахх, темнокожий и рослый, как все пеллогри, среди «болтунов» был самый сдержанный – что вовсе не означало, будто язык у него был худо подвешен; вел себя невозмутимо и держался слегка особняком. Рядовой же Юлфедкерк, бледный, анемичный, с длинными (что дозволялось приверженцам официально признанных сект) светлыми волосами, по-походному заплетенными в косичку, выглядел, как и положено сектанту, не от мира сего, говорил медленно, раздельно, чтобы все слышали и понимали, и временами норовил сбиться на какие-то заумные притчи. Полюбовавшись таким образом друг на дружку, обговорили распорядок на вечер, счастливо удержались от взаимных колкостей и с видимым облегчением расстались.

Мичман в свою клетушку, однако же, не пошел, а отправился на поиски развлечений. Настроение было таково, что настоятельно требовался праздник для души, и чем больше окажется фейерверков и орудийных залпов, тем лучше. Впрочем, ответственная миссия, что ожидалась в самом ближайшем будущем, склоняла его к умеренности в выборе радостей жизни. И потому от курения веселой травы, инъекций нехорошей химии, жевания мозговыносящей резины и тому подобных камерных плезиров решено было отказаться. Активными формами досуга, вроде задирания прохожих и разборок с патрулем, также на сей раз пришлось пренебречь.

Сориентировавшись по мобильному навигатору, Нунгатау швырнул свое пузырящееся адреналином естество в забитый до отказа шумной солдатней и мрачными работягами вагончик магнитопоезда, потолкался там пару остановок и вышел на крытую платформу в Сарикрорке.

Сарикрорк, отдаленный район столицы, с одной стороны подпираемый военным космодромом, а с другой – мрачным и сильно запущенным лесопарком, пользовался дурной славой далеко за пределами метрополии. Его имя в переводе с мертвого языка когда-то населявших эти места первопоселенцев означало «Змеиное Гнездо». И хотя змеи, движимые инстинктом самосохранения, давно покинули эти пространства, на их место вселились существа намного более опасные – эхайны-переселенцы, отброшенные низким достатком, житейскими неурядицами или сомнительными наклонностями на задворки социума. На девственного выходца с глухой периферии полыхание огней, густой шумовой фон и всеобщая озабоченная суета действовали вдохновляюще. Он даже мог бы по наивности принять это за высший класс, испытать первозданный детский восторг и нырнуть в бурлящий пахучий котел люмпенского пригорода, чтобы остаться в нем навсегда. Так оно часто и случалось: Сарикрорк редко отпускал свои жертвы. При всей своей неприглядности и низменности, этот район, как и другие пригороды Эхайнетта, такие же неприглядные и низменные в своих представлениях о богатстве и великолепии, выполнял важную социальную функцию. Он фильтровал неизбежные для всякого сколько-нибудь привлекательного мегаполиса миграционные потоки. Мало кто из тех, кто сюда стремился, ясно понимал, зачем он это делает. Обычно все сводилось к простой формуле: поиск лучшей жизни. Громадное большинство мигрантов имело весьма нехитрые представления о качестве жизни, как то: жратвы побольше и послаще… крышу попрочнее, чтоб не капало… лежанку помягче… и зрелищ! зрелищ! да немудрящих, понятных… чтобы в морду, и брызги веером… если уж задница, то непременно голая и без прыщей… Сарикрорк обещал: получишь что хочешь. А вернее, дарил иллюзию: непременно получишь, если будешь скучно и много работать, хорошо себя вести с начальством и патрулем и оставлять все заработанное в кабаках, вертепах и бурлесках этого ослепительного, запашистого, гремучего чистилища.