Отвечая за себя. Записки философа с вредным характером - Владимир Мацкевич

попросить (немного миллионов украшают просьбу), то я всё решу по-доброму.

Теперь все поняли? Понятно ли, что он хотел сказать этим заявлением? Понятно ли, зачем он его сделал?

Если это понятно, то должно быть понятно и то, почему и зачем Наталья Эйсмонт рассказала про диктатуру как страновой бренд.

Если это понятно, то должно быть понятно и то, почему в прошлом году разрешили День воли, а в этом году не разрешили.

И совершенно неважно, хорошо ли прошло всё в прошлом году. Есть ли опасность беспорядков в этом году. Не надо искать других причин, кроме милости диктатора.

Нет в этом году никакого запрета на День воли. Просто нет милости диктатора. В прошлом году была, а в этом нет. Вот и всё.

Пойдём дальше.

Если это понятно, то ведь это фашизм!

А это понятно?

Кажется, впервые я произнёс публично слово «фашизм» в отношении к режиму Лукашенко в апреле 1995 года.

А ведь тогда режим ещё не успел сфальсифицировать ни одни выборы: первые выборы после избрания президента будут только через месяц.

Тогда ещё не было в стране политзаключённых.

Ещё ни один оппонент режима не был убит (убиты были Артименя и ещё один могилёвский деятель, но это были бизнес- или бандитские разборки), ни один человек не пропал без вести.

Какие же основания у меня были для квалификации режима как фашистского?

Я тогда написал в «Апрельском катехизисе»: «Достаточно ли лёгкого избиения депутатов в здании парламента, чтобы назвать режим фашизмом?»

Сергей Наумчик до сих пор не может простить мне эту фразу. Он не обратил внимания на фашизм и обиделся только на «лёгкое избиение». Но избиение было действительно лёгким: никому не проломили череп, никого не убили и не покалечили. Двое из тех побитых 25 лет спустя присутствовали на последнем «большом разговоре» и даже хвалили мудрого президента.

Но уже тогда было видно, что в страну пришёл фашизм.

Правда, кому было видно?

Некоторые мои коллеги по партии тогда зашикали на меня, заявляя, что я могу накликать беду, называя это фашизмом.

Они не хотели видеть и понимать того, что происходит.

Не хотели!

Поэтому сами сделали возможным референдум через месяц, государственный переворот через полтора года. Убийство политических оппонентов через четыре года. И всё остальное.

Но ведь и теперь не все видят, что в стране фашизм.

Фашизм – это когда в стране нет закона, а всё решается по милости отдельных людей, по их произволу.

Никто не может ничего сделать по праву, которое ему гарантировано конституцией и законами. Если кто-то что-то получает, то не потому, что имеет на это право, а потому, что ему разрешили это по милости президента. А иногда и по милости самого мелкого чиновника.

Именно к такому отношению приучает людей режим.

К тому, чтобы все понимали: чиновник может разрешить, а может не разрешить.

Ему даже не нужно ничего запрещать. Никто в стране не имеет безусловного права на что бы то ни было. Всё обусловлено волей и милостью человека в должности.

Все и каждый зависят от милости и доброй или злой воли некоего человека, который может карать и миловать по своему усмотрению.

Книги и фильмы создали представление о фашизме как о чём-то страшно жестоком – с пытками, морем крови, миллионами смертей.

Да, так и было в Германии. Но в Италии, Испании, Португалии всё было гораздо мягче.

А в маленьких странах и вовсе не было всех этих ужасов.

Режим Улманиса в Латвии 1930-х годов тоже называли фашистским. И не только советская пропаганда: многие демократы в самой Латвии так считали. Но за всё время диктатуры Улманиса было всего несколько политзаключённых.

Аналогично обстояли дела в хортистской Венгрии, при режиме Антонеску в Румынии.

Фашизм может привести к ужасам и массовым убийствам. Но может иметь и очень мягкий вид.

Поэтому жестокость и репрессии – это не сущностный признак фашистского режима.

Сущность фашизма – это личностный произвол и волюнтаризм.

Нет закона, нет прав, нет правил – есть только воля личности, одного главного лица или тех лиц, кому произвол позволен и дарован по милости главного. Причём этой милости каждый может лишиться в любой момент.

Так зачем запретили праздник Дня воли? А вот затем и запретили, чтобы все понимали, что в прошлом году разрешили не потому, что изменился курс, что началась какая-то «мягкая беларусизация» или «либерализация», а потому, что режим проявил милость.

Единственный смысл всех решений – карать и миловать без всякого порядка и закона, без какого бы то ни было курса, плана и стратегии.

Есть две фундаментальные ошибки в восприятии таких режимов.

1. Интельское абстрактное гадание после каждого события о том, изменилась ли политика, программа, стратегия режима.

2. Приписывание причин решений настроениям лица, принимающего решения.

Немного разъяснений на этот счёт.

Наивные «пикейные жилеты» после каждого события придумывают некую смену курса. То обнаруживают, что режим «повернулся на Запад», то началась «мягкая беларусизация», то вдруг некая «либерализация». Это всё не имеет никакого отношения к тому, как принимаются решения волюнтаристским режимом.

Нет никакой стратегии у такого режима. А если нет никакой стратегии, то она не может измениться. Нет планов, нет программ. То есть всё это пишется на бумаге. Но это ничего не значит. Тысячи специалистов разрабатывают законы, концепции «развития малого и среднего предпринимательства», что-то там ещё. Люди заняты «делом», они видят в этом некий смысл.

Иногда им даже удаётся пробить некий декрет, закон, постановление. Получить на что-то разрешение.

Но это происходит не потому, что режим принял другую концепцию, взял другой курс. Нет. Просто он нечто кому-то разрешил. Проявил милость.

И гадания о сменах курса, стратегии, изменении концепции – это пустое.

Такого не бывает. Более того, если такое случится, это будет означать конец режима. Начало конца.

Концепции, стратегии, курсы – это всё предполагает некие правила принятия решений, правила поведения – как самого режима, так и других людей. Но если есть правила, то от воли чиновника и главного лица не всё зависит.

А вот этого такой режим никогда и никому позволить не может.

И второе: наивно думать, что волюнтаризм режима определяется настроением лица, принимающего решение.

Так думают двоечники, когда идут на экзамен, и интересуются, в хорошем настроении сегодня преподаватель или в плохом. Возможно, на экзамене это имеет смысл.

Но диктатор не руководствуется в принятии решений своим настроением. Он не может себе этого позволить. Ведь тогда смена настроений может рассматриваться как закон, по которому принимаются решения. И тогда тот, кто знает этот закон, сможет управлять или манипулировать диктатором. Можно будет подольститься к диктатору и получить нужное разрешение.

Это само по себе нестрашно. Тем более он уже сам рассказал, что его милость можно купить за несколько миллионов.

Страшно другое: кто-то из ближайшего окружения сможет сделать продажу милости диктатора своим маленьким бизнесом, иметь с