Что побудило к убийству? (Рассказы следователя) - Александр Шкляревский

Отчего Пыльнев не вызвал на дуэль Гарницкого, что отчасти в его характере, и почему он оставил без преследования бегство жены — это осталось загадкой. Я объясняю ее себе все тем же его мелким самолюбием и фатовством. Судя по письму Пыльнева, первою мыслью его по совершении зверского поступка с женою было — проучить Гарницкого. Но когда он прочел его послание и убедился, что жена его была не только не преступна пред ним, но между молодыми людьми не было и любовных объяснений, — он поуспокоился. Дуэль с мальчишкою показалась ему в другом свете. Притом Гарницкий наутро выехал, следовательно, легко было распустить молву, что он убежал от него, Пыльнева, струсил... Дальнейшие объяснения с женою также делались лишними: более «расправляться» с нею было не за что, а за прошлое он не сознавал за собой вины, считая себя достаточно оскорбленным ею. Поэтому ни в день происшествия, ни в следующий, в который он, впрочем, уехал из дому с утра, он не спрашивал о ней и узнал о ее бегстве только чрез сутки. Даша храбро отстаивала свою барыню, отзываясь незнанием и неведением, и скрыла время действительного ее побега из дома. Но она передала записку Настеньки без означения числа об отъезде ее в Москву и в Петербург. Пыльнев разразился страшными проклятиями, накричал, нашумел, взбудоражил дом и решился было послать к московскому обер-полицмейстеру телеграмму о задержании жены; но, приехав в телеграф, посовестился знакомого начальника станции и затруднился сочинением телеграммы. «Поеду сам...» — решил он, но и этого не сделал, потому что в тот вечер был бал у губернского предводителя дворянства. Поступок Настеньки оскорбил его до глубины души: «Как, я — я — и брошен женою? И об этом узнает свет?!» Вывести Пыльнева из такого положения могла одна ложь, и он прибегнул к ней: домашней своей прислуге он приказал молчать о том, каким образом его оставила жена, а сам, приняв веселую физиономию, явясь на бал, распустил слух, что он предоставил жене полную свободу и отпустил ее в Петербург. Между прочим, Пыльнев не упустил здесь случая порисоваться собою и тем терпением, с которым он около пяти лет прожил с такою тупою и неразвитою личностью, как моя сестра. Отсутствию из губернского города Настеньки порадовались очень многие, а пожалела только Даша, да щемило Пыльнева уязвленное себялюбие... Чтоб замаскировать свою роль получше и показать полное равнодушие к жене, Пыльнев сейчас же сошелся с примадонной провинциального театра; он перевел ее в свой дом, а жене своей выслал, на мое имя, документ о свободном от него проживании во всех городах и местечках Российской империи и ломбардный билет в пять тысяч. Настенька документ приняла, а деньги отослала к нему обратно.

Жизнь сестры в Петербурге была несложна. Квартировать у нас она не захотела и нанимала себе отдельную квартирку. От меня деньги принимала очень редко, говоря, что у нее они есть. Это меня беспокоило: откуда у нее деньги? Я несколько раз спрашивала ее об этом — она или отмалчивалась, или начинала шутить. Шутки ее были иногда очень злы... странны... Она составила себе какое-то особенное понятие об обязанностях женщины и ее отношениях к мужчинам... Очень странные понятия... Одно меня успокаивало: ее посещали Зарубин и Гарницкий. Она ходила в клинику изучать акушерство. Так жила она до самой своей смерти. Вот все, что я знаю, господин следователь, — окончила Ластова.

— Более вы положительно не имеете никаких сведений? — спросил я ее.

— Н-н-нет... Это уже относится к области сплетен.

— Однако они очень важны при уголовных расследованиях, — заметил я.

— Так, — сказала, конфузясь, Ластова, — я слышала об ее интимных отношениях к Гарницкому. Положим, это естественно в ее положении, но... я не знаю, правда ли это. Еще носился слух, будто сестра посещала вечера Марцинкевича, «Эльдорадо», «Гран-плезира» и тому подобные. Этот слух, к несчастию, кажется, справедлив. Я из-за него, — продолжала Ластова, воодушевляясь, — исстрадалась вся. Я просила, плакала, умоляла сестру не бывать там — она или отмалчивалась, или опять начинала шутить... ужасно шутить. Я говорила мужу, Зарубину, но последний пропускал это мимо ушей, а муж беспокоился не меньше моего. Не говоря уже обо всем прочем, это поведение сестры могло набросить тень на меня...

Ластова еще что-то хотела сказать, но остановилась и после паузы спросила меня:

— Вы не сказали мне еще, как идут ваши розыски? Неужели и до сих пор нет ни на кого подозрения?

— Следы отыскиваются, — отвечал я ей. — Ныне мною фактически дознано, что во время происшествия Пыльнев был в Петербурге и уехал на другой день. Кроме того, есть некоторые улики против него, что в роковую ночь он посещал свою жену.

— Как? — вскрикнула Ластова, побледнев и опрокидываясь на спинку стула.

Меня это крайне удивило; я посмотрел на нее внимательно и повторил:

— Я говорю, что Пыльнев был у жены своей в ту ночь...

— Не может быть! — сказала она, немного оправившись.

— Почему же вы так думаете?

— Так... мне думается... Он к нам бы заехал... Впрочем, все может быть...

Больше я ничего не мог от нее добиться и подумал — не было ли каких отношений между Пыльневым и этой госпожой?

VI

Лица, привлеченные к делу об убийстве жены штаб-ротмистра Пыльнева, на предложенные им мною вопросы, между прочим, показали следующее.

Коллежский асессор Зарубин:

— Я с покойницей знаком с пятнадцатилетнего ее возраста и стоял прежде вместе на квартире; на глазах моих она вышла замуж, после чего уехала из Петербурга. Семейная жизнь ее, по моим соображениям и рассказам родственницы ее, Ластовой, была очень несчастна, в чем виновником был ее муж. Расставшись с ним, на пятом году супружества, Пыльнева прибыла в Петербург, в болезненном состоянии, и дала мне знать о себе чрез студента-технолога Гарницкого, в сопровождении которого она приехала. Оба мы приняли в ее положении участие, и я послал к ее мужу письмо о высылке ей документа, что он и исполнил чрез госпожу Ластову. Выздоровев, Пыльнева стала заниматься акушерством. Средства ее были незначительны, и она часто нуждалась в деньгах; я и Гарницкий помогали ей. Сначала я бывал у нее довольно часто, но потом реже — уроки отвлекали меня. Но это была женщина хорошая и честная.

— Не высказывала ли она вам каких-нибудь странных идей об отношениях мужчины к женщине? — спросил я его, вспоминая слова Ластовой.

— Не высказывала. Разумеется, как женщина, бросившая своего мужа, она старалась себя оправдать и, быть может, заходила слишком далеко в своих суждениях, но это было у нее только на словах. Если посещала она некоторые увеселительные заведения, то делала это не для своего собственного удовольствия, а уступая просьбам Гарницкого, которого, кажется, любила. Они были в связи между собою. Гарницкий сожалел о своей домашней обстановке (он живет у отца и матери, вместе со своими братьями и сестрами), мешавшей ему квартировать с Пыльневой вместе, и собирался ехать с нею, по окончании курса, в провинцию... За день пред происшествием, — продолжал Зарубин, — именно восемнадцатого ноября, я был у Пыльневой, застал ее веселою и привез ей два билета, для нее и для Гарницкого, в кресла Александринского театра, на злосчастное двадцатое ноября, когда игралась новая пьеса одного из лучших наших драматургов. Сам я быть не мог, по случаю дежурства в это число в пансионе.

— Припомните, пожалуйста, все мельчайшие подробности, случившиеся с вами в тот день, — попросил я Зарубина.

— Извольте. Я вышел из дома двадцатого ноября утром и встретил Гарницкого часов в одиннадцать на Садовой улице, где я шлялся бесцельно. Гарницкий шел ко мне, зная, что утро у меня свободно. С ним мы дошли до Екатерингофского проспекта и повернули по нему к Вознесенскому, чтоб зайти ко мне — я живу в Большой Подьяческой, — но на пути мы зашли поболтать в знакомый мне «американский магазин» кожевенных изделий, Гофмана, у которого и купили себе по ремню, из числа привезенных на днях из-за границы.

— У вас цел этот ремень?

— Да, он и теперь на мне.

Зарубин показал его, он совершенно был схож с ремнем, которым Пыльнева была задушена. Я попросил Зарубина продолжать.

— Из магазина мы отправились обедать, но не ко мне, а к Гарницкому, по его просьбе, а после обеда, вздремнув немного в его кабинете, мы вместе вышли от него и за воротами расстались, взяв двух извозчиков: он поехал к Пыльневой, чтоб проводить ее в театр, а я, так как уже был шестой час вечера, — в пансион, на дежурство, где безотлучно пробыл целые сутки, до шести часов вечера двадцать первого ноября. Из пансиона в квартиру пошел пешком. Дома хозяйка передавала мне о двукратном приезде Ластовой, но о самом происшествии я узнал от Гарницкого, приехавшего ко мне поделиться своим горем в девять часов вечера. Подозрений в убийстве Пыльневой, — сказал в конце своих показаний Зарубин, — на Гарницкого или на кого-нибудь из знакомых — я не имею и о цели его не догадываюсь...