Айвангу - Юрий Рытхэу

Рэнто отвел отдельный полог своему гостю. Раулена ждала своего мужа. Она была радостная и оживленная, будто выпила спирта. Она ласкалась к мужу, истосковавшаяся, жаркая.

– Как хорошо нам здесь! Сколько еды, теплой одежды! Вот эти пыжиковые шкурки, – она показала на кучу в углу, – мне сегодня подарила жена Рэнто…

В душном маленьком пологе, сшитом из отборных оленьих шкур, весь остаток ночи пылала жаркая любовь.

За утренним чаепитием Рэнто пожаловался на свое житье. Он и глава стойбища и председатель туземного Совета. Все идут к нему со своими бедами; если заспорят, тоже к нему обращаются. Он порылся в берестяной шкатулке и вытащил удостоверение, выданное Тэпкэнским райисполкомом, в котором говорилось, что середняк Рэнто избран председателем Тузсовета большинством голосов стойбища.

– Мои предки издавна служили русским, – с гордостью сказал Рэнто и выложил на столик большую бронзовую медаль.

С трудом при мерцающем свете костра Айвангу прочитал надпись:

«Сия медаль дается от имени Ея Императорского Величества Всероссийской Государыни Имлерату и его потомкам за усердие его к Россиянам и за обещанное им вспоможение в исполнении Ея повеления; да и впредь несумненно надеяться могут всегда на покровительство Ея Величества, ежели исполнят на деле то, что обещали на словах».

– Это царская медаль, – сказал Айвангу.

– От русских же, – напомнил Рэнто.

– Разные русские бывают, – многозначительно заметил Айвангу.

– Но все, которых я знал, были настоящими людьми, – живо ответил Рэнто, пряча удостоверение и медаль.

Наступил новый день в оленеводческом стойбище. Вернулись пастухи, которые уходили на ночное дежурство в стадо, вместо них отправились другие с легкими посохами в руках, растворяясь в белизне тундры. Айвангу бродил между ярангами стойбища. Жилища приткнулись к высокому берегу реки Кораваам. Впереди стоял шатер старейшины стойбища Рэнто, остальные располагались немного поодаль. Всего в стойбище было семь яранг. На воткнутом в снег шесте в меховом мешке болтался младенец и кричал, тараща из опушки черные глазенки. Ни одной собаки не было видно. Упряжку Айвангу надежно рассадили на цепи.

Что будет делать Айвангу в оленеводческом пастбище? Тундрового человека кормят ноги. На собачьей упряжке не станешь пасти стадо. Как он раньше об этом не подумал? Но он стремился сюда только потому, что здесь еще в силе старый закон, и Раулена останется его женой… А как и чем жить? Ведь недаром Рэнто вчера пел:

Земля своим мохом кормит наших друзей четвероногих.

Четвероногие мясом своим кормят двуногих…

Полдня переходил Айвангу из яранги в ярангу. В каждом шатре его встречали как желанного гостя: многие отлично знали его отца Сэйвытэгина. Оленеводы жаловались на отсутствие чая, табака.

– К вам развозторг будет ходить, – обещал Айвангу. – Товары разные возить будут. Пришлют учителя детишек учить грамоте. Нельзя так жить при новой жизни. Советская власть – власть для всех.

Никто не уполномочивал Айвангу говорить от имени советской власти, так получилось само собой.

В одной из яранг его и нашел Рэнто в самый разгар беседы о том, кто такой Ленин.

– Напрасно вы думаете, что Ленин сказочный великан. Он был обыкновенный человек, иначе он не понял бы нужды бедных людей. Ленин создал первую газету – об этом мне рассказывал русский большевик Петр Яковлевич Белов, мой друг. Я тоже немного умею делать газету.

Айвангу тепло попрощался с пастухами, обещав снова зайти.

– Беда пришла, – тихо сказал Рэнто. – Нежданные гости приехали.

Айвангу сразу догадался: Кавье.

Возле яранги Рэнто Айвангу увидел знакомую упряжку. Он остановился и вопросительно посмотрел на певца. Рэнто молча кивнул.

– Что же делать? – Айвангу охватила странная слабость. Даже голос стал тихим. Второй раз он должен отдать Раулену, и на этот раз, быть может, навсегда.

– У него закон в руках, – сказал Рэнто. – Бумага от прокурора.

Упряжки выглядели утомленными. Из пастей псов вырывалось горячее дыхание – видно, в пути их крепко подгоняли. Айвангу еще издали узнал Кавье, но второго он мог разглядеть только вблизи – это был милиционер Гаврин.

– Руки вверх! – робко крикнул Гаврин.

– Негодяй! Мэркычгыргын! – выругался Кавье. – Поднимай руки! Тебя увезет милиция! Ты арестован.

– Руки вверх! – снова крикнул Гаврин, на этот раз увереннее.

Айвангу медленно поднял руки.

Раулена вся в слезах перебралась на нарту отца. Кавье бросил гневный взгляд на Айвангу и сказал милиционеру:

– Я поеду впереди. Не буду тебя ждать. Он от тебя не убежит, безногий калека! – и он снова повернулся к Айвангу: – Теперь не будет тебе пощады! Судить будут!

Когда он отъехал, Гаврин сказал Айвангу:

– Можешь опустить руки.

– Кто велел меня арестовать? – спросил Айвангу.

– Прокурор выдал бумагу. Называется ордер на арест. Законно тебя арестовали. – Гаврин полез в карман. – Кавье специально ездил за этой бумажкой в Кытрын. Хочешь посмотреть?

– Не надо, я тебе и так верю.

Упряжку Айвангу пристегнули к милицейской. Пока ехали, Айвангу сидел на нарте, не двигаясь, только раз он прервал молчание:

– Почему мы едем в Тэпкэн?

– В Кытрыне нет ведь тюрьмы. Велено отвезти тебя в Тэпкэн.

– Постой! Ты же сам живешь в тюремном доме. Куда ты меня там посадишь? – Айвангу оживился.

На темной линии горизонта показались далекие огни Тэпкэна.

– Я тебе вот что скажу, – доверчиво обратился к нему Гаврин. – Мне некуда уходить из тюрьмы. У нас еще и маленькие дети… Иди ты домой, а рано утром приходи садиться. Только никому не говори, иначе подведешь меня.

– Будь спокоен, Гаврин.

15

В Тэпкэне никогда и никого не лишали свободы, поэтому арест одного из земляков вызвал всеобщий интерес. Айвангу сидел уже третий день, аккуратно каждое утро являясь в тюрьму, как на службу, успел за это время смастерить детям Гаврина массу игрушек, а поток посетителей не уменьшался. Приходили по нескольку раз. Сначала с арестованным разговаривали с некоторой опаской: как-никак человек содержится под стражей и считается нарушителем закона, а потом привыкли к этому, и кое-кто даже являлся с подарками.

– Это тебе, чтобы не скучал, – сказала Пелагея Калиновна, подарив Айвангу однотомник стихов Пушкина.

Мынор и Кэлеуги принесли свежей нерпятины. Ее тут же сварила жена Гаврина Кымынэ, которую муж звал по-русски Клавой. Кто-то притащил целый олений окорок и банку варенья. Пекарь Пашков каждое утро доставлял буханку свежего хлеба. Однажды он попытался угостить заключенного и его стражу брагой, но Гаврин совладал с искусителем, заявив, что веселящие напитки арестованному не полагаются.

Кавье с Рауленой не появлялись в Тэпкэне, и все ждали, что они приедут вместе с судьей.

Как-то зашел радист Ронин. Он извлек из кармана банку мясных консервов и книгу «Спартак» и, у строясь на табурете, обстоятельно доказывал Айвангу, что суд оправдает его.

– По нашим советским законам наказание за любовь не полагается! – авторитетно заключил он.

Гаврин выслушал радиста и неожиданно спросил:

– Что ты понимаешь в любви?

– У меня есть девушка! – Ронин вспыхнул. – Она живет в Ленинграде и ждет меня.

– Вот и поговоришь с ней о любви, – сказал Гаврин. – А моего заключенного не смей портить!

Айвангу сделался невольным свидетелем семейной жизни милиционера. Русский парень окончательно очукотился, если так можно сказать: Гаврин перенял многие привычки тэпкэнцев, стал заправским морским охотником и считал это занятие в своей жизни главным. Он явно тяготился милицейскими обязанностями и к заключенному относился с какой-то виноватой предупредительностью. Он вежливо здоровался с Айвангу, когда тот рано утром являлся на отсидку, предлагал ему чай и, если была хорошая погода, говорил:

– Ну ты тут сиди, помогай Клаве, а я пойду в море.

Он облачался в белоснежную камлейку, надевал на ноги вороньи лапки, брал в руки посох, легкий багорчик и отправлялся в торосы.

Возвращаясь с моря, он делал вид, что не замечает, как Клава-Кымынэ по чукотскому обычаю священнодействовала над добычей. Кымынэ снимала упряжь-буксир с морды убитой нерпы и обливала ее холодной водой – это значило дать нерпе напиться после ее долгого пребывания в соленой воде. В заключение Кымынэ брызгала в сторону моря и шептала заклинания.

Гаврин в это время снимал с себя охотничье снаряжение и говорил с заключенным о течениях в Беринговом проливе, о том, что нерпа теперь очень осторожна и нужно много терпения, чтобы подкараулить ее в разводье.

Поговорив о промысловых новостях, Гаврин вместе с Айвангу входили в тюрьму, где Клава-Кымынэ ждала их с блюдом горячей нерпятины.

Правда, при посетителях Гаврин держался строго, даже покрикивал на заключенного. Когда же в тюрьме никого не было, Гаврин преображался. Он сажал на ногу старшего трехгодовалого сына, брал на руки младшую дочку и принимался рассказывать о далекой Русской земле, о ее природе, о родном Острове.