Инспектор мертвых - Дэвид Моррелл

– Нет! Кэтлин не могла такого сделать.

– А вот и да. Я видел собственными глазами.

– Вы ошиблись!

Дверь открылась, и в лавку вошел тот самый констебль, вслед за которым Колин с отцом прибежали в Сент-Джонс-Вуд. Он сразу же потянулся к висевшей на поясе дубинке:

– Что тут у вас происходит?

– Этот ирландец назвал меня лжецом.

– Неправда! Не говорил я такого! Только сказал, что произошла ошибка!

– На вашем месте я бы не приставал к человеку, которого обокрала ваша жена, – предупредил констебль.

– Он распугает мне всех покупателей, – пожаловался Барбридж.

– Отправляйтесь лучше в Ньюгейтскую тюрьму и попытайтесь помочь жене, – посоветовал констебль. – Или придется вас отправить туда другим способом.

Отец Колина в отчаянии посмотрел на хозяина лавки и полицейского, затем развернулся и выбежал на улицу.

Колин выскочил следом. Они добрались до большой дороги и влились в грохочущий поток повозок и телег, лошадей и коров, непрерывно пополнявшийся из каждого переулка. Шум и пыль обрушились на них с такой силой, что даже при желании вернуться обратно в деревню им не удалось бы выбраться из толчеи. Мальчику казалось, будто он очутился в бурной реке, которая течет к обрыву, только вместо брызг воды вдалеке над Лондоном висела густая бурая пелена смога.

Все потрясенно слушали сбивчивый доклад Беккера. Полицейские фонари то и дело выхватывали из темноты застывшие от ужаса лица.

– Захлебнулась… молоком? – Комиссар Мэйн обернулся к Де Квинси. – Но это же бессмыслица. Кому в здравом уме придет в голову…

– Здесь есть совершенно четкий смысл, – возразил Де Квинси. – Убийца прекрасно сознавал, что делает, и находился в здравом уме, по крайней мере с точки зрения закона.

– Но такое под силу только чудовищу.

– Или тому, кто считает чудовищами жертв. Очевидно, убийца полагает свою жестокость справедливой. Что вам приходит в голову при слове «молоко», комиссар?

– Поскольку мы сейчас в церкви, – быстро нашелся Мэйн, – я вспоминаю строки из Библии: «в землю, где течет молоко и мед»[8].

– А вы, инспектор Райан? Какая мысль возникла у вас?

– О материнском молоке. Только не понимаю, чем нам помогут подобные ассоциации.

– Эмили, – позвал Де Квинси. – А ты о чем подумала, услышав слово «молоко»?

– О «Макбете», разумеется.

– Прекрасно, моя дорогая.

Комиссар Мэйн озадаченно посмотрел на девушку:

– Мисс Де Квинси, неужели вы тоже принимаете лауданум? Не вижу, каким образом молоко может быть связано…

– Вы давно видели спектакль, комиссар? – спросил Де Квинси. – Или, может быть, вам приходилось читать мое эссе «О стуке в ворота у Шекспира»?

– У вас определенно путаются мысли от этого зелья.

– Леди Макбет упрекает мужа в недостаточной решимости и убеждает убить короля, чтобы занять его место. Какими словами она высмеивает Макбета, Эмили?

– «Ты вскормлен милосердья молоком»[9].

Комиссар Мэйн оживился, услышав цитату:

– Молоком милосердья?

– Именно этот запах и ощутил сержант Беккер, когда нашел леди Хокинс. Ее утроба была до краев наполнена молоком. Прокисшим молоком милосердия. Убийца опять указывает на справедливость возмездия.

– Довольно надуманная связь, как мне кажется, – заметил Мэйн.

– Нет, если не забывать, что речь идет о Макбете. О его намерении убить правящего монарха.

Комиссар побледнел, осознав смысл сказанного.

– На том листке, что держал в руке лорд Косгроув, значилось имя Эдварда Оксфорда, который стрелял в королеву Викторию, – напомнил Де Квинси. – А на том, что нашел сержант Беккер в руке у следующей жертвы, – имя Джона Френсиса.

– Который тоже покушался на жизнь королевы, – прошептал комиссар Мэйн.

Воскресенье, 29 мая 1842 года

Смуглокожий молодой человек стоял в толпе возле Сент-Джеймсского парка, наблюдавшей за возвращением в открытом экипаже королевы Виктории и принца Альберта с воскресной службы. Взгляды всех собравшихся были прикованы к монаршей чете, поэтому лишь немногие заметили, как незнакомец достал пистолет.

Одним из тех немногих оказался мальчик, случайно оглянувшийся на преступника как раз в том момент, когда тот прицелился и нажал на спусковой крючок.

Раздался щелчок, но этим все и ограничилось: пистолет не выстрелил. Незнакомец поспешил скрыться.

Другим свидетелем был сам принц Альберт. Оглядев толпу, он обернулся к королеве со словами: «Возможно, мне показалось, но я видел, как в нас целились из пистолета».

Мальчик, заметивший нападавшего, страдал заиканием. Когда он попытался рассказать окружающим про мужчину с пистолетом, те быстро потеряли терпение и не дослушали его. Однако, вернувшись домой, мальчик поведал о происшествии своим родным, и они решили сообщить властям.

Последующие двадцать четыре часа они пытались убедить разнообразные официальные лица выслушать до конца рассказ заикающегося мальчика. Тем временем принц Альберт вызвал комиссара Мэйна в Букингемский дворец.

– Его высочество сам признал, что мог ошибиться, – продолжил рассказ Мэйн, отойдя вместе со слушателями вглубь церкви, чтобы избежать лишних ушей. – Но затем мы получили рапорт о мальчике, который тоже видел стрелка. Теперь всякие сомнения отпали, и мы порекомендовали королеве и принцу не покидать дворец, а сами усилили полицейские патрули в окрестностях дворца.

Можете представить наше удивление, когда королева, не уведомив нас, посчитала, что подает дурной пример, запираясь в четырех стенах. Подданные будут ждать ее появления согласно опубликованному в газетах распорядку дня, который ее величество почитала за честь соблюдать. Уже назавтра в шесть часов вечера они с принцем Альбертом отправились в открытом экипаже на обычную прогулку по Конститьюшен-хилл к Гайд-парку. Нас никто не предупредил. Тысячи зрителей видели, как экипаж ехал по улицам города. Удивительно смелый поступок.

Когда комиссар замолчал, в разговор вступил Райан:

– Я по-прежнему патрулировал тот район города. Поскольку я отличился при поимке Эдварда Оксфорда, а также помог задержать вора, проникшего во дворец и укравшего вещи из гардероба королевы, мне теперь доверяли особые задания. Я носил гражданскую одежду, в которой мог легко смешаться с толпой. Детективный отдел еще не создали, но можно сказать, что я уже работал детективом.

Я расположился у ограды Грин-парка, недалеко от того места, где Оксфорд когда-то стрелял в ее величество. Мне сообщили, что в тот день королева из соображений безопасности решила не показываться на публике. Но преступник мог и не знать об этом. Оставалась вероятность, что он снова появится поблизости, и я рассчитывал опознать его по словесному портрету.

К моему величайшему изумлению, королева и принц все же проехали мимо. Не знаю, какое из охвативших меня чувств было сильнее: облегчение, поскольку с ее величеством ничего не случилось, или тревога, что опасность может подстерегать ее на обратном пути от Гайд-парка.

Толпа не спешила расходиться, надеясь еще раз увидеть королеву и принца. Зрители все прибывали. Наконец, двадцать минут спустя, раздались крики: «Вот она!» – и вдали показался экипаж. Оглядевшись по сторонам в поисках подозрительных движений, я заметил на другой стороне улицы констебля, который внимательно следил за молодым человеком, стоявшим возле водонапорной колонки. У него была смуглая кожа, как у преступника, описание которого я получил.

Я выскочил на мостовую, – продолжал Райан. – Толпа кричала все громче; экипаж королевы приближался, уже слышны были цокот копыт и скрип колес. Подозрительный молодой человек спрятался за дерево. В тот момент, когда я добежал до противоположной стороны улицы, карета как раз проезжала мимо. Констебль поразил меня тем, что прекратил наблюдение, повернулся к королеве и вытянулся по стойке смирно. Вероятно, он никогда прежде не видел ее величества так близко. Но мне-то было не впервой, поэтому я сосредоточил внимание на молодчике за деревом. И тут он внезапно поднял пистолет.

Я рванулся к нему. Прогрохотал выстрел. Толпа охнула, пороховой дым окутал улицу. Констебль поспешил мне на помощь, и вдвоем мы справились со стрелком.

– Это был Джон Френсис, – произнес Де Квинси.

Инспектор кивнул, добавив:

– К нам подбежали другие патрульные. Мы отвели Френсиса к ближайшему посту охраны дворца, а оттуда – в полицейский участок на Уайтхолле.

– Королева и принц не пострадали? – спросил Беккер.

– К счастью, нет, – ответил комиссар Мэйн. – Френсис продолжал настаивать на том, что пистолет был заряжен одним только порохом. Как утверждал его адвокат, подсудимый всего лишь хотел привлечь внимание к себе и своей табачной лавке, находящейся на грани разорения. Он надеялся таким путем обзавестись новыми клиентам и расплатиться с долгами. Но суд обвинил его в государственной измене.