Разбитое небо - Евгения Михайлова

план ее спасения. А ты и работаешь рядом…

— Не в этом дело, — сказал Андрей. — У них очень состоятельная семья: мать, родственники в Армении. Думаю, вопрос ухода они быстро решат… Мы можем нанять сиделку, в конце концов. Дело в том, как мне решить ту проблему, которая будет существовать, пока мы с Ниной живы.

— Возможно, она на время поедет в Армению? Там хорошая медицина и климат мягкий.

— Я бы хотел… Но почитал ночью в больнице ее полубезумные, страшные, жалкие и наивные письма… Скорее всего, она не согласится.

— Давай попробуем отдохнуть и согреться на этом жутком ветру. Придумаем маленькую передышку, пусть на пару часов, перед тем как открыть дверь и отправиться туда, где только борьба.

Родной сын

Утром Лара позвонила Константину.

— Привет, Костя. Я могу тебе понадобиться в ближайшее время?

— Да ты провидица, моя дорогая. Я буквально час назад прогнал одну девицу, которая запорола самый лучший материал картины. Бьюсь в попытках что-то придумать и исправить. Но такое умеешь только ты — сделать из окончательного брака конфетку. Когда можешь выехать?

— А когда нужно?

— Сможешь прямо сейчас?

— Выйду через двадцать минут. Немного приведу себя в порядок. Спасибо, Костя.

— Спасибо? Ну ты даешь. Мне тебя постоянно не хватает. Не за что, конечно.

— Есть за что. Можешь мне поверить.

Константин встретил Лару на пороге монтажной, тепло обнял. Он явно обрадовался.

— Наконец! Я уже испугался, что передумаешь. Ты прекрасно выглядишь, дорогая, — сказал он и, похоже, не очень соврал. Разве что чуть-чуть.

— Спасибо. И ты отлично выглядишь, — ответила Лара и тоже почти не соврала.

В общем, Константин был таким, каким она его привыкла видеть до разлуки, — стройным, элегантным в своем простом черном свитере и черных узких джинсах, с красивой пепельной волной над высоким лбом. Такие же внимательные светло-карие глаза, теплый взгляд. Но нельзя не заметить, что он изменился за год. Очень похудел, морщины на сухощавом правильном лице стали резче. Нелегко ему, видимо, пришлось без постоянного помощника. Если, конечно, со здоровьем все в порядке.

Проблемы с практически загубленным фильмом были очень серьезными, на пересъемку времени не имелось, но Лару это не только не испугало, но вызвало прилив сил. Она знала, что сможет это исправить, что мозг сейчас настроится на поиск решений и сами собой явятся открытия. Как она любила появление яркого, выразительного образа, мелодии картины. Это всегда спускается ниоткуда, кажется, без ее участия, и все гармонично ложится, как на холст, — мазок за мазком.

Они слаженно, напряженно работали, понимая друг друга без слов. Вдруг Константин произнес:

— Как в этот кусочек вписался бы наш символ… Мне так не хватает в каждой картине лучика, милой и эмоциональной передышки… В общем, Артура.

Лара даже вздрогнула:

— Костя, даже не знаю, как реагировать на твои слова.

— Я причинил тебе боль? А если подумать… Если вернуть Артура. Красота, нежность, детская безмятежность… Это все может быть вечным. Мне не кажется правильным, что это исчезло у нас совсем. Думал о том, чтобы ввести в проект другого ребенка. Потом понял, что это ложная идея, обреченная на провал. Любая замена была бы фальшивой и… предательской, что ли.

— Нет. Исключено, — сурово сказала Лара. — И давай сразу закроем тему. Мне нужно забрать эти материалы отсюда совсем. Я поражена. Ты добрый человек, как ты не понимаешь, что для меня это невозможно — так рвать душу, так истязать себя. Так тревожить покой родного ребенка…

— Я понимаю тебя. Но если что-то может принести свет многим, то… Хорошо. Я, конечно, закрою тему. Здесь права есть только у тебя. Вернуть Артура в картины, кстати, не моя идея. Мне недавно позвонила одна довольно известная журналистка. Теперь она ведущая своего канала на YouTube. Делает собственные расследования, ведет подкаст. Доминирующая тема — разоблачение насилия, особенно семейного. Резко критикует государственное следствие, законодателей, отдельных людей. Это Ирина Воробьева, может, ты слышала ее, видела или читала. Мы учились в одной школе. Она сказала, что собирается вернуться к этому преступлению, выяснить, чего добилось следствие за год. Ирина знает, что преступника не нашли, но ей нужны какие-то факты, чтобы вернуться к тем событиям. Я сказал, что ничего не знаю и в курсе можешь быть только ты. Она просила передать тебе ее просьбу выйти на связь. И спросила: не думал ли я о том, чтобы вернуть в наши работы вставки с Артуром? И в любом случае ей нужно разрешение использовать в своих выпусках на YouTube кадры из интернета. Их ведь может видеть любой в наших работах. Люди ведь должны понимать, о ком речь. Но я подумал, ты будешь против, поэтому даже звонить тебе с таким предложением побоялся. И был прав.

— Да нет, — задумчиво произнесла Лара. — Я против того, чтобы украшать Артуром наши работы. Без смысла и результата. А для расследования… Я как раз — «за». Я ничего не оставила. Между нами, мне сейчас помогает в этом частный детектив. Канал, подкаст — это очень большая трибуна, ее можно использовать для поиска, проверки и уточнения фактов… Так что я ей позвоню. Но сначала посмотрю и послушаю то, что она делает. Перешли мне телефон Ирины и ссылку на ее подкаст и канал.

В машине Лара быстро, чтобы не передумать, нажала ссылку на подкаст Воробьевой. Услышала довольно низкий, вполне приятный женский голос. Интонации и произношение были профессионально поставленные, текст грамотный, интеллигентный. В суть Лара сначала даже не пыталась вникать. Сердце бешено колотилось. А потом в сознание проникла фраза:

— Короткая жизнь одного маленького мальчика, Артура Соколовского… Я видела его только на экране. Почему мне стало так трудно жить из-за того, что его не стало? Почему я вижу его в каждом ребенке, слышу его милый голосок в раскатах грома и шуме дождя? Я скажу вам почему. Потому что мы все это допустили. Кто-то преступной халатностью и неспособностью выполнять свою работу, кто-то каменным равнодушием, а кто-то по скрытой или явной ненависти ко всему живому, лучшему, светлому и чистому. Преступник может быть болен, чем-то озлоблен. Он и сам, возможно, в какой-то степени жертва… Объясню: жертва тех, кто по косности, алчности, дикому себялюбию не обезвредил, не остановил эту зловещую силу до чудовищной гибели одного ребенка. Не обезвредил его от самого себя. Тех, кто допустил, что он сейчас на свободе и идет навстречу многим и многим детям. Дело стало висяком и может остаться им на века. Но я буду искать… И