Кольцо предназначения - Наталия Ломовская

Устоять на месте было невозможно, и Вероника попросила соседку, характерную старушку Тамару Тимофеевну, десять минут последить за лотком, а сама направилась в рынок.

В центре рынка, в сердце рынка, был фонтан. Трогательный замысел романтика-архитектора, ухитрившегося в период торжествующего конструктивизма придумать и установить две бронзовые фигуры в стиле Возрождения. Пышнотелые селянки, задумчивая с кувшином и веселая – с корзиной. Из задумчивого кувшина точилась в небольшой бассейн тонкая струйка воды. Под ней летом мыли руки и фрукты, зимой вода становилась безработной и свободной. Бортики бассейна занимали старушки, торгующие всякой мелочью – пакетами, синтетическими самовязаными мочалками диких расцветок, пушистыми варежками и носками. Вера, когда становилось совсем невмоготу, подходила к фонтану, подставляла руки под серебристую струйку, наслаждалась острым, живым холодком, пронизывающим ладони, и неслышно шептала – просьбы, упреки, жалобы.

Но сегодня и вода текла поживее, и Вероника не тосковала.

– Я часто вспоминаю о нем. Не о Куприянове, нет. Я испорченная? Просто он сильно обидел меня, и эта обида перечеркнула все хорошее, что случалось между нами. Я думаю о том человеке, с которым так нечаянно свела меня судьба на «Иволге» – и так нелепо разлучила. На следующий день после встречи я несколько раз проходила мимо его домика, но там сначала висел огромный замок, а затем поселилось шумное семейство с двумя рыжими сеттерами...

Я видела. Я отражала его. Он уехал утром того дня. Рано, рано утром. И он приходил, чтобы посмотреть на твой дом. Но ты спала.

– Правда? Я не знала. А когда уезжала – странно и таинственно на меня посмотрела красивая хозяйка «Иволги», и я подумала – вдруг он что-то мне оставил? Но спросить не решилась...

Напрасно. Он действительно оставил той женщине записку для тебя. Но просил отдать ее только в том случае, если ты спросишь о нем. Ты не спросила...

– Я не спросила. А теперь не знаю, увижу ли его еще когда-нибудь.

Тебе бы этого хотелось?

– Очень!

Тогда просто оглянись.

И Вера оглянулась. Медленно, как во сне, медленно, как под водой, и так же не стало ни выдоха, ни вдоха, ни капли воздуха не осталось в тягучем пространстве вокруг нее, и все вокруг залилось медово-янтарным светом... В редкой толпе шел прямо на нее, в черном пальто, с нелепым красно-клетчатым шарфом на шее – Алексей.

Проклятая робость, стыд за свой внешний вид, за старые валенки, за жуткий сине-зеленый пуховик, за «модную» шапку-ушанку, съехавшую на затылок, помешали бы ей окликнуть его. Если бы он ее не узнал. Испуганного ребенка в каменноликой толпе, плохо одетого, потерянного, беспризорного – но как вьются пепельные кудряшки на висках, как ясно и распахнуто смотрят голубые глаза, как скорбно сжаты нежные, бледные губы – он помнил и нежность их, и мятный привкус, и теплоту, и трепет.

– Вера!

Как она потрясенно смотрит... Не узнала? Забыла? Или он напрасно окликнул ее, своим летяще-счастливым голосом прилюдно выдав связавшую их летнюю тайну?

– Алексей? А я вот... Тут...

Она помнит его, помнит его имя и стыдится, стыдится, суетливо поправляет шапку, прячет в карман засаленные перчатки с отрезанными пальцами, а из-под куртки торчит треугольный хвостик – конец обвязанного вокруг поясницы шерстяного платка. Неужели торгует тут, на рынке? Как она угодила сюда, такая маленькая, беззащитная?

Они заговорили хором. Прорвало.

– А я тебя искала, приходила...

– А я оставил телефон в... пансионате, все ждал твоего звонка... И думал все время...

– И вспоминала...

– А я...

– А ты...

И замолчали разом.

– Может, уйдем куда-нибудь? Здесь дует. И комната, так сказать, проходная...

– Я не могу уйти. Алексей, я торгую тут... Работаю. Лоток, то есть точка, то есть торговое место. Его не на кого оставить. И закрыться не могу, грузчик только в пять подойдет.

– Ты признаешься в этом, как в кровосмешении.

– Почему в кровосмешении?

– Неважно. Вера, это не преступление, а только препятствие. Мы встретимся сегодня вечером. Когда ты освободишься? Я за тобой заеду. В пять?

– Нет-нет, подожди, – шептала она и смеялась, вцепившись в его большую руку. – Мне нужно привести себя в порядок. Давай встретимся часов в восемь, ладно? Где-нибудь в городе, хорошо?

– Хорошо, тогда в «Европе». Ты знаешь гостиницу «Европа»? Я там живу.

– Так ты не из этого города?

– Нет. Это что-то меняет?

Вероника, разумеется, знала «Европу». Это была лучшая гостиница в самом центре города, недавно выстроенная, огромная, как Эверест. Или как Эльбрус, кто их разберет. Еще три года назад Вера, прогуливаясь с сестрой и мамой по главной пешеходной улице города, провинциальному Арбату, видела, как возле входа остановился бесконечно длинный автомобиль, и из него, переваливаясь, выбрался последний генеральный секретарь и первый президент канувшего в Лету государства. Вера Ивановна, которая всегда была неравнодушна к его бархатному мужскому шарму, решила взять автограф, но ее аккуратно оттеснил в сторону человек в плохо сидящем костюме.. Впрочем, экс-президент заметил ее, «и в гроб сходя благословил», как потом цинично заметила Вика. Пожал руку, дал автограф на записной книжке, ласково улыбнулся и прошел в гостиницу. И вот теперь в «Европу» отправится Вероника. Гостиницы в родном городе всегда окутаны каким-то флером загадочности.

– Вера! Так ты придешь? Номер семьдесят второй, но скорей всего я буду ждать тебя внизу, в холле. Придешь?

– Да. Да, конечно.

И он обнял ее за плечи, очень осторожно, словно боясь спугнуть, и прикоснулся губами к ее запрокинутому, ждущему лицу, к бархатным щекам, к опущенным векам, к трогательно-холодному носику, и напоследок – изысканное лакомство, горьковато-сладкое дыхание, мятный холодок зубов – к губам. Рынок вокруг исчез в жемчужной дымке, из нее только-только стали выстраиваться заколдованные замки Фата-Морганы, волшебный лес, единорог на изумрудной поляне... Когда Алексей отстранился, Вера судорожно вздохнула – не уходи, не оставляй меня, здесь сквозняк, и холодно, и толкают, и слитное жужжание рынка раздражает к иным звукам приноровившийся слух.

– Я жду. До встречи.

– До встречи...

И он ушел, быстро, не оглядываясь. А Вера еще чуть-чуть постояла возле щедротелых селянок, принесших ей обещанное счастье, и пошла к себе.

– Вероник, у тебе чего, запор, че ли? Ты где была-то? Я на два лотка разрываюсь, как жучка, а она улыбается еще! Чего я тут тебе, прислуживаться взялась? Вероника! Да что с тобой такое? Заболела?

Тамара Тимофеевна смотрела на соседку удивленно и рассерженно – никогда не видела у нее такого растерянно-счастливого лица.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});