Подлодки адмирала Макарова - Анатолий Матвиенко

После ужаса, пережитого перед носом торгового парохода, офицеры начали общаться накоротке, если рядом не было рядового состава.

Глава девятая

17 октября 1871 года подводная лодка «Александр Первый» пришвартовалась у бочки на рейде Либавы. Духовая резинно-брезентовая шлюпка, пополнившая спасательные снасти субмарины, отвезла Берга и старпома на берег.

Капитан-лейтенант, освободившись от дел у портового начальства, отправился в лютеранскую церковь Святой Анны. Вряд ли без Божьей помощи переход «Александровки» увенчался бы успехом.

Из аккумуляторной ямы ныне вели тонкие трубочки, на концах которых в особых сосудах горел водород. Матросы посматривали на огоньки с суеверным страхом, хоть им растолковано — пока язычки пламени пляшут, опасный водород не накопится.

Новый электромотор работал как часы, зато старый заискрил уже на втором погружении. Замкнувшаяся обмотка вспыхнула что сухая солома. Пожар в машинном тушили на полном всплытии, машинист сгоряча плеснул водой, отчего гальванические шины окутались молниями. Слава богу, якорь не заклинил. Посему в надводном движении работали обе паровые машины.

Берг умышленно тормозил завершение «Мурены» и «Барракуды», желая накопить опыт на «Александре». Где тонко, там и рвется. Опыт большой лодки показал это с совершенной очевидностью.

Переход из Кронштадта в Либаву — большой успех для опытовой субмарины. Единственно, имея подводный ход на одном моторе, капитан решил на обратном пути не рисковать и погрузиться лишь разок ближе к базе. Макарову отправилось телеграфическое сообщение: по возвращении снова режем корму и меняем двигатель.

В храме оказалось малолюдно. В составе России Курляндия медленно клонилась к православию.

На выходе Берга остановил знакомый голос:

— Гутен таг, герр Алекс.

В дорогом партикулярном платье и с моноклем в глазу Джон Рейнс ничем не напоминал ни ковбоя Малыша Джона, ни флотского лейтенанта. Александр словно в стену влетел. С этим человеком столько связано, не передать. Без него лодки бы не построил, а скорее всего, остался бы лежать с дыркой во лбу на рельсах Западной Виргинии. И он же поломал построенное дело дурной шуткой с великим князем.

Бывший ковбой уловил колебания.

— Не бросайтесь мне на шею, герр Алекс. За вами могут наблюдать. За мной — вряд ли, я здесь свой. Неподалеку есть ресторация. Поедим, поговорим.

Грубые каменные стены, толстые доски стола, кованый светильник над ним. Казалось бы, недавно вырвались из средневековой дикости и к благам уюта привыкли. Нет же, тянет людей к суровой романтике рыцарских времен.

— Пиво рекомендую темное, оно здесь отменное. Что я говорю, сейчас весь заказ сделаю сам, — Джон подозвал полового и велел подать плотный обед на двоих. — Рассказывай, как после моей дури выкрутился.

Его немецкий язык был куда лучше русского, акцент можно всегда списать на долгое пребывание на чужбине.

— С должности выкинули, но при лодках оставили — весь сказ. Зря ты сбежал.

— Да ну?

— Дело закрыли. Мне выговор объявили за нерадение. Не проследил, словом, что матрос должен был князю ручку подать, тот случайно оступился и замочил парик в воде. Тома выпустили за день до твоего побега.

— Думаешь, вам сошло и мне тоже обломилось? Ни черта. В жандармской канцелярии случаем разговор подслушал: непонятно, что с ним делать. Отпустить негоже, много тайн знает. И держать не пристало, коли князь велел с ним закончить. Говорили — вот бы я сам на себя руки наложил. Или застрелить при попытке к бегству. Ну, я им радости не доставил.

— Сам виноват.

Джон сдул пену и с удовольствием отхлебнул густой темный напиток из высокой кружки.

— Кто же спорит. Но и в спину стрелять — нужно быть последним шайзе.[8] Хорошо хоть денег вдосталь. Конвоирам по головкам настучал и был таков. Здесь я уважаемый горожанин, вернувшийся в Курляндию после долгого вояжа. Судно купил, небольшое. Живу тихо. Веришь ли, из «кольта» палю по одним воронам.

— Стареешь, стало быть? А что не в Соединенных Штатах? Там, поди, забыли твои подвиги.

— Рано, дружище. Лет пять-семь посижу в Европе, поскучаю.

Мясо оказалось не хуже пива. На прощание Джон сказал:

— Привет угольку, Алекс.

— Не выйдет, прости.

— Чего так?

— Я обязан сдать тебя жандармам. Если Тому проболтаюсь, он обязан донести, что я тебя не выдал. Зачем ему это?

— Сложная страна — Россия. Нигде не просто. Бог даст, увидимся.

На следующий день перед отплытием Берга поймал немецкий репортер, закидавший вопросами о подлодке. Александр заявил, что судно не погружается. Оно, как американский «Монитор», глубоко сидит в воде для защиты от снарядов, но не вооружено.

— Жаль, — огорчился газетчик. — Ходят слухи, что русский флот имеет лодки как «Наутилус» капитана Немо.

— Мне тем более жаль, — заверил его Берг, понимая несбыточность надежд на долгое сохранение тайны.

Обратная дорога без погружений получилась куда более быстрой. Просторная по сравнению со «Щукой» лодка несла двадцать человек экипажа. Для небольших походов в учебных целях и тридцать может принять. В такой сравнительно крупной команде надо и людьми командовать, а не только за лодкой следить. Главное — отсеивать ненадежных личностей вроде первого экипажа Герна, запалившего под водой топливные брикеты.

Когда до Толбухиного маяка на западной оконечности Котлина осталось миль тридцать, Берг отдал команду «По местам к погружению стоять!». Подлодка ушла под перископ. Тут бы и провести плановое погружение на большую глубину, задействовав электромотор, но старпом через окуляр увидел сбывшийся кошмар подводников: с попутным восточным ветром со стороны Невы бесшумно приближался здоровенный барк на всех парусах, экономя уголь.

— От него какой-то шум вообще есть? — спросил капитан. — Скрип корпуса, плеск воды. Подвсплываем, чтоб он нас видел, и расходимся справа.

Лодка подняла над водой рубку. Когда до парусника осталась сотня саженей, Берг распорядился:

— Стоп, машина. Полная тишина. Слушать в отсеках.

«Александровка» по инерции скользила к левому борту парусника. Внутри ее замерли движения и звуки, остались лишь тихое шипение пара в машине да стук сердец.

Парусник саженях в двадцати отозвался тихим шелестом воды и нудными скрипами корпуса, когда оказался на левом траверзе.

— Средний вперед. К прискорбию, услышать загодя парусное судно мы не в силах. То бишь всплытие на перископную глубину всегда есть лотерея, — озвучил Берг неприятный вывод.

— Ваше благородие, разрешите пройти в центральный пост? — обратился кто-то из матросов носового отсека.

Ничем не примечательный боцманат держал врачебный саквояж. Капитан припомнил, что в обязанности этого члена экипажа по совместительству входит фельдшерство. Из сумки тот достал стетоскоп.

— Так что прикажите дать стоп машине и приложите трубку к борту лодки, ваше благородие. Море в ней слышно.

Берг прислонил стетоскоп и прижал ухо. В него ворвался грохот машин.

— Стоп, машина. Полная тишина.

Звуки моря, не заглушаемые двигателем, зашептали на многие голоса. Капитан уловил винты не менее двух пароходов, находящихся вдали. Причем он слушает стенку, выходящую не наружу, а в воду главного балласта.

— Средний вперед. Всплытие, — Берг вернул стетоскоп матросу. — За находчивость хвалю, братец. Получишь награду.

По возвращении к заводской стенке «Александровка» немедленно пошла на Мортонов эллинг для снятия горелого мотора, а Макаров потащил коллегу к «Щуке», на которую подготовили торпедные аппараты под отечественное шестнадцатидюймовое изделие Пилкина и компании.

— Глядите, Александр Маврикиевич. Нужно ваше знание лодки, дабы правильно распределить нагрузку. С «Ерша» торпеду сниму, он с ней едва ходит под водой, кренится, как убогий. Чаю, «Щука» торпедную стрельбу освоит, тогда у нее станется и минное, и торпедное вооружение.

После большой лодки «щучьи» отсеки показались тесными. И все же от нее повеяло чем-то родным. Первую подлодку, как и первую женщину, не забыть.

До замерзания Балтики успели провести учебные пуски русских торпед с духовыми движками и отправить их на доработку. «Александровка» сходила на новом электромоторе до Гельсингфорса и обратно. Берг скрепя сердце согласился поставить по паре кронштадтских пятидесятисильных моторов на «Мурену» и «Барракуду». На этом трудный сезон 1871 года завершился.

Незадолго до Рождества к подводникам пробился странноватый человек с добрым, немного насмешливым лицом, украшенным пышными закрученными усами.

— Александр Николаевич Лодыгин, изобретатель, — представился гость и едва не был послан Макаровым в голубые дали. Бесноватых выдумщиков вокруг подводников крутились целые стаи. Однако у Лодыгина нашелся документ, из-за которого его пришлось хотя бы выслушать, — личное рекомендательное письмо адмирала Литке. Оказывается, изобретатель вел свой род от самого кого бы вы думали? Андрея Кобылы! По совместительству родоначальника дома Романовых, что придавало творениям Лодыгина несомненную практическую весомость.