Этничность, нация и политика. Критические очерки по этнополитологии - Эмиль Абрамович Паин

Венгрией, Израилем и Португалией[203].

В числе проблем «горизонтальных» межэтнических отношений сохраняются, хотя и выглядят менее болезненными, чем миграционные, взаимоотношения между русским населением и титульными этническими общностями в республиках. В таких отношениях можно выделить три основные проблемные сферы:

— социально-экономическое и социально-статусное неравенство. Исследования Института социологии РАН показывают, что при всех нюансах таких различий они имеют преимущественно психологическую природу. Как отмечает В. Коротеева, «люди склонны преувеличивать ущемленность собственной группы и преуменьшать ее привилегии»[204];

— изменение этнодемографической ситуации. В Российской империи и СССР до 1959 года численность русского населения в так называемых национальных окраинах росла, а затем стала сокращаться. И эта тенденция ныне характерна для большинства республик Российской Федерации. Сложившаяся этногеографическая ситуация и сама по себе воспринимается как неблагоприятная немалой частью русского населения в республиках, но также она порождает предпосылки для межэтнических конфликтов в ряде других сфер, например этноязыковой;

— этноязыковые отношения и проблемы. Они весьма характерны для взаимоотношений автохтонных этнических меньшинств и этнического большинства страны. В меньшей мере такие проблемы затрагивают отношения мигрантов и принимающего населения. Мигранты, как правило, осваивают язык принимающего сообщества, тогда как этнические меньшинства, исторически сложившиеся в той или иной стране, особенно те, которые сохранили свои этнические территории, обычно стремятся сохранить и родной язык. В Российской империи использование и преподавание языков меньшинств даже если не ограничивались законом, то не поощрялись. В Советском Союзе в 1920–1930‐х годах проводилась политика коренизации: осуществлялся переход делопроизводства с русского языка на языки других народов России, не только во всех советских республиках, но даже в сельских национальных районах. К 1937 году эта кампания была свернута и установилась норма, при которой меньшинствам необходимо было изучать и знать русский язык, а русским в большинстве республик СССР, не говоря уже об автономиях в составе РСФСР, не обязательно было знать язык народа, именем которого названа республика. Конституция России 1993 года закрепила изменение языковой политики: республики РФ получили право устанавливать свои государственные языки, а в некоторых из них они стали обязательными для изучения всеми гражданами вне зависимости от этнической принадлежности. В 2018 году этноязыковое законодательство фактически вновь вернулось к советской модели. 25 июля 2018 года Государственная дума приняла поправки к Федеральному закону «Об образовании в Российской Федерации», которые делают необязательным изучение государственных языков республик. Однако эти изменения в российской языковой политике вызывали протесты у части национальной интеллигенции и студенчества в Татарской, Башкирской, Чувашской Республиках, а также в Республике Коми. Проблемы, связанные с языками титульных национальностей республик Российской Федерации, способны оживить вертикальные конфликты суверенизации. Напомним, что в конце 1980‐х годов движение Балтийских республик к независимости началось с их требований к руководству СССР о возрождении национальных языков.

Весь комплекс этносоциальных и этноязыковых проблем в России развертывается на фоне значительного подъема интереса людей к этнической идентичности. Исследования Института социологии РАН свидетельствуют, что для второй декады XXI века характерны наивысшие показатели этих ценностей за 20 лет наблюдения. Этническая идентичность впервые оказалась значимой для 90 % граждан[205]. Почти всеобщий интерес граждан России к своей этнической идентичности не выглядит таким уж необычным для страны с почти 200 народами и одним из самых высоких в мире притоком мигрантов. Впрочем, во всем мире вырос интерес к этнической идентичности, хотя многие выдающиеся мыслители предрекали ее затухание и переход в эпоху постнационального мира. Вторая декада 2000‐х годов ознаменовалась взрывом национал-популизма, важную особенность которого подметил немецкий политолог Клаус Зегберс:

Во множестве стран люди активно начинают задумываться о том, что они именуют «политиками идентичности» — те видятся им более важными, чем экономическая политика. Политика идентичности — это то, что я чувствую себя обделенным, я чувствую себя маргинализированным, я чувствую себя утратившим политический голос, я чувствую себя разоренным. И единственный способ с этим справиться — чувство культурной идентичности[206].

Есть и другие важные причины роста общественного интереса к культурной (в том числе и этнической) идентичности. После террористических актов начала 2000‐х годов — в городах США, Париже, Лондоне и Стокгольме — значительно возросла потребность людей в национальном сплочении. И наконец, фактор глобализации вызывает не только усиление взаимосвязи стран мира, наций, людей, но и противоположный процесс роста интереса к своей стране, своей малой родине и своей этнонациональной идентичности. Возможно, существуют и другие факторы, вызывающие оживление этнической идентичности. Их анализ представляет немалый научный интерес, но в практическом отношении важнее то, что такая активизация и политизация этничности требует внимания общества и государства и умелого регулирования межэтнических отношений.

5. От государства имперского типа к государству-нации: новые подходы к анализу транзита и его российские особенности

Гражданская нация как субъект модернизации

В XIX — начале XX века авторы теорий социально-политических изменений были увлечены поиском того «локомотива», с помощью которого различные народы осуществляли переход от традиционных систем общественных отношений к новым, современным. В качестве ведущего фактора перемен Карл Маркс, как известно, рассматривал действие закона о соответствии производительных сил и производственных отношений, Макс Вебер — изменение структуры ценностей и культурных норм, разделяемых обществом, а Эмиль Дюркгейм — смену типов социальной солидарности.

В этом же ряду стоит и Рейнхард Бендикс, который первым обратил внимание на роль государств-наций как новой базовой единицы интегрального анализа экономической, политической и культурной жизни в современном мире.

Собственно, и саму политическую модернизацию Бендикс понимает прежде всего как процесс десакрализации и разрушения мифа о святости иерархической системы личной, авторитарной власти и утверждения новой идеологии народного мандата (власти от имени народа). Все это формируется в процессе перехода от государств имперско-монархического типа к государствам-нациям[207]. Казалось бы, речь идет об известной со времен Жан-Жака Руссо идее народного суверенитета, но новизна подхода Бендикса состоит в том, что он показал, как эта идеология была сконструирована новой элитой для победы над традиционной династической системой власти и как она повлияла на обеспечение большей свободы для экономического развития и научно-технического прогресса.

В современных условиях стало понятно, что значимость проекта гражданской нации неодинакова в разные периоды истории и она особенно возрастает в периоды срывов, откатов модернизации, когда вновь возрождается сакрализация государства и реанимируется культ лидеров-вождей, воспринимаемых если не как помазанники божьи, то как дар судьбы. В массовом сознании такие лидеры признаются незаменимыми и должны править без ограничения сроков их лидерства, поскольку в случае их ухода страну ждут большие потрясения или даже трагедии. Подобные настроения сами по себе могут рассматриваться как важный индикатор, как эмпирическое доказательство отсутствия