Два процента от Бога. Роман-сказка - Михаил Лекс

Мы сидели вшестером за столом. Все, кроме меня, естественно, жрали. Странный обычай, Фёдор Михайлович, сейчас на Земле установился. Обязательно почему-то, когда в гости приходите друг к другу, прежде всего пожрать надо. Но да ладно. Обычаи Земли – это не моё дело. Я с тоской наблюдал, как Киреев с трудом пережёвывал большой кусок жареной говядины, как Кира своими вставными фарфоровыми зубами грызла куриную лапу, одной рукой держа куриную лапу, а другой бутерброд со шпротами, как Витёк чавкал ветчиной, а страшный ребёнок Киреева, тридцатилетие которого, как выяснилось, мы и отмечали сегодня, подъедал уже третью тарелку студня. Ели один час. Киреев старший пил водку, Кира – красное креплёное вино, к которому пристрастилась ещё в эпоху развитого социализма. Слава Ивану Иванычу, хоть дети не пили, хотя младший Киреев и посматривал косо в сторону бутылки с пивом, но не рисковал.

Я смотрел на них и мне становилось грустно. Честно говоря, я никогда особо не верил в то, что человек… Ладно, не буду про это. В конце концов, это не моё дело. Иван Иваныч заварил всю эту кашу, ему и расхлёбывать. Но вот глядя на то, как эта кампания ест, скажу честно, я страдал. Они ещё меня спрашивали, чего это, мол, я не ем? Я ничего им на то не отвечал. Глупо на моём месте отвечать на глупые вопросы. Почему я не ем? С таким же успехом меня можно было спросить, почему я не бросаюсь под поезд или почему я не вскрываю себе вены в ванной. На такое ответить нечего и я ничего и не говорил, а только молча наблюдал за ними. Я решил дождаться того момента, когда они насытятся. И часа не прошло, как в них уже ничего не лезло. Не совру, если скажу, что они съели за это время как минимум недельную норму. Как в них всё это влезло? В первую очередь, конечно же, мне было жаль детей. Но и взрослых мне тоже было жаль…

После решили перекурить и курили после того уже не переставая. Предлагали и мне. Отказался. Сказал, что бросил, что решил заняться здоровьем. Хотя на эти слова мало кто, а точнее сказать, никто не обратил никакого внимания. Они выкурили уже две пачки сигарет, когда я решил, что хватит и пора действовать.

– Киреев, – начал я, – давно хотел тебя спросить, да всё не решался. Ты, Киреев, почему до сих пор не развёлся?

– Я тебя не совсем понял, – сказал Киреев.

Его жена испуганно смотрела на меня, а моя жена, т. е. жена его друга, испуганно смотрела на Киреева, а наши дети в это время лакали пиво прямо из бутылки, благо на них не обращали внимания.

– Я тебя совсем не понял, – уже громче произнёс Киреев. При этом он встал и, сжав кулаки, пошёл на меня. Я не дал ему возможность напасть первым. Не вставая с кресла, я швырнул в него мраморную пепельницу и попал ему в голову. Киреев упал на ковёр и умер.

– Ты с ума сошёл, – заорала Кира Бабадрач. – Ты с ума сошёл, ты же покалечил его, – нервно вопила она своим противным, писклявым голосом.

– А тебе, Кира, я вот что скажу, – с этими словами я встал и взял Киру за воротник и сильно дёрнул его на себя, да так, что все пуговицы на её блузке с треском разлетелись в разные стороны. – Если я ещё раз узнаю, что ты мне изменяешь, я тебя ночью задушу. Что касается его, – я показал на Киреева, – то ты ошибаешься. Я его не покалечил, а убил. Можешь убедиться.

Кира убедилась в том, что Киреев мёртв. В этом убедились и другие. Жена Киреева сразу стала звонить в скорую, но я порекомендовал ей не беспокоить их зря, потому как Кирееву уже не помочь и вообще, лучше ей никуда вовсе не звонить, а то я и её прибью. Жена Киреева послушала меня и смирно уселась на тахту в ожидании дальнейших моих распоряжений. Сын Киреева вёл себя ну уж совсем недостойно. Схватив огромный тесак со стола, каким обычно режут огромные арбузы, он почему-то бросился с ним на меня. Хорошо я вовремя увернулся и, схватив его за кисть руки, в которой был тесак, резко вывернул её и воткнул тесак ему в сердце. Сорок сантиметров лезвия вошли в грудь как в кусок варёной свинины – не без труда, но с приятным характерным звуком. Сын Киреева упал рядом с отцом, его рука крепко сжимала рукоятку тесака, торчащую из его груди. Всё произошло так быстро, всё это было так скверно, всё это носило характер непредвиденный. Верите, Фёдор Михайлович? А что мне оставалось делать? Что, как просто не убить его? Сына я убивать не собирался. Я собирался убить только отца. Сын сам виноват. Я сидел за столом и думал. Надо было что-то решать. Но что? Два трупа плюс две женщины и сын Бабадрачей. Первое, что мне пришло в голову, было желание убить и всех остальных. Да я бы так и сделал. Зачем им жить? К тому же они и не живут. Они только едят и пьют, они курят, Бабадрач младший ещё к тому же и наркоман, а сын Киреева к тому же имеет проблемы со своей сексуальной ориентацией. Зачем, спрашивается, им жить? Нет, действительно, надо было их всех прибить прямо там. Да я бы так и сделал. Но появился ближайший правый сподвижник Стефан и всё расставил по своим местам. Покойников оживил, а меня отправил назад.

Более я ничего не знаю о Кирееве. Меня отстранили от него. Меня посадили на восемьсот лет в тюрьму, где я и сижу, откуда и пишу Вам всё это. К сожалению, здесь не амнистируют. Прошла неделя с тех пор, как за моей спиной захлопнулась дверь одиночной камеры. Но Вы, Фёдор Михайлович, особо-то за меня не волнуйтесь. Мне не привыкать. Ведь это не первое моё заключение. Были и другие, были и более суровые наказания. Как-нибудь при встрече, конечно, за кружкой яблочного компота, я расскажу Вам о них. А пока прощайте. В ближайшие восемьсот лет нам с Вами вряд ли придётся встретиться. Удивляюсь, как это до Вас письмо моё дошло? Откуда знаю, что дошло? Чувствую, Ивана Иваныча и Ваша, Фёдор Михайлович, воля на всё. Будьте здоровы. Привет Кирееву.

Фёдор Михайлович довольный собой решил, что пора бы выпить и закусить. С кухни, на большом подносе, приволокли зажаренную живьём, на костре, огромную свинью. Фёдор Михайлович отрезал от неё голову и положил себе на большую тарелку. После налил себе водки, выпил и стал не спеша кушать. Гости последовали примеру хозяина. Каждому достался его кусок жареной свинятины.

– Я этот пример привёл, – утирая губы галстуком, сказал хозяин, – дабы вы увидели, что и у них не всё всегда получается. Проблем и там хватает. Но что нам с вами их проблемы. У нас здесь своих хватает. А потому я продолжу. Вы можете слушать и есть, я не возражаю. И вообще, ведите себя свободней. Так вам будет проще усваивать материал. Итак. На чём это я остановился? Ах да, я остановился на том, что религии решают проблемы абсолютного и хорошо в этом преуспевают, хотя и у них бывают проблемы.

13

Прежде чем продолжить, Фёдор Михайлович какое-то время искал страницу, на которой он прервался. Найдя её, он продолжил.

– Но ничего плохого не будет в том, если часть проблем человеческих возьму на себя я, – продолжал Фёдор Михайлович. – Тем более, что все от этих проблем отнекиваются, а те, кто не отнекивается, ещё больше путают. Это я к тому, что ни религия, ни философия, ни психология вместе с психиатрией, ни наука не занимаются решением проблемы достижения человеком своих целей. В лучшем случае, они могут высказать своё мнение по этому поводу, не больше, и в большинстве случаев, это мнение есть чушь несусветная. Только без обид. Согласитесь, что у пекаря глупо спрашивать совет, как дом строить. Но почему-то не глупым считается требование к церквям решать мелкие Земные проблемы, не говоря уже о том, чтобы Иван Иванович помог стать финансово независимым.

Согласитесь, что человек рождается с какой-то целью. И эта цель не сводится к тому, чтобы вечно угождать Ивану Иванычу и его церкви или своим родителям, родным и близким. Не может быть целью человека и жизнь только ради своего супруга. Я уж не говорю о том, что не цель и рожать детей. Во всяком случае не у всех. Хотя кто-то именно детей своих и видит своей основной целью. Я скорее называю это обязанностью, но никак не целью. Да, человек обязан заботиться о своих близких, рожать, если может, и воспитывать детей. Но это обязанность, а не цель. В противном случае, человек не был бы человеком. Рожать детей – дело нужное, заботиться о своих родителях – тоже неплохо, но это не цель человека. А уж тем более не цель – посвящать всего себя Ивану Иванычу или мне. Да-да, друзья мои, я и себя имею в виду, когда говорю о том, что человек готов служить кому угодно, готов быть честным, покорным и исполнительным рабом.

И чему удивляться, если в конце жизни родители испытывают разочарование и в себе, и в своих детях. Разочарование – это следствие несбывшегося в ожидании. А чего, собственно, они ожидали? Ожидали, что сын, например, станет великим композитором, а он стал посредственным грузчиком? Так и становились бы сами композиторами, тогда и сын стал бы не грузчиком, а может быть, великим художником. Но художником он не стал и не станет, потому как сам уже стал отцом и живёт исключительно надеждами на то, что его две дочери, если, конечно, на то будет воля Ивана Иваныча, закончат художественную школу и тем порадуют своего отца. А дочки между тем хотят хитрить и обманывать людей на бирже, но… Так можно продолжать до бесконечности. И редко, кто может вырваться из этой порочной цепи преемственного непонимания ни себя, ни своей цели.