Преодолевая препятствия - Памела Робертс

— Знаешь, Хэнк, я когда-то брал ей учительницу. Появилась у нас в Хоупе одна леди из Бостона. Бог знает, как она тут оказалась и почему — дама была неразговорчивая, — но прожила почти два года. Габби ходила к ней заниматься. И та тоже говорила, что у нее талант… Но с дальнейшей учебой не сложилось, так только, от случая к случаю. Фортепиано мне было не потянуть, но я купил Габби гитару, и она самостоятельно ее освоила, а вскоре и петь начала. И знаешь, что я тебе скажу, Хэнк? Красивее инструмента, чем человеческий голос, я не представляю себе. Никакое пианино, никакая скрипка, на мой лично взгляд, в сравнение с ним не идут. Они — творение рук человеческих, а голос — он от Бога…

Габриелла, вернувшаяся с гитарой, прервала его хвалебную речь и запела. Ее сегодняшний репертуар отличался от того, что Хэнк слышал раньше. Сейчас она пела не о несчастной любви, разлуке и смерти, а старинные мексиканские песни и баллады, любимые ее отцом, — о родине, о страданиях, о свободе…

— Спасибо, малышка, — утирая влажные глаза, с чувством произнес старик. — Уж потешила ты мою душу. Когда я был пацаном, у нас в деревне так пели. Я ведь в Мексике родился, — пояснил он, повернувшись к Хэнку. — Сюда, в Штаты, мы с матерью перебрались, когда мне почти тринадцать исполнилось…

— Полно, отец, — остановила его Габриелла. — Ты про Мексику можешь до утра проговорить, но уже поздно. Нам всем надо отдохнуть.

К ее крайнему удивлению, он не заспорил, а сразу же согласился.

— Да-да, конечно. Хэнк, рад был познакомиться с тобой. Если еще задержишься у нас, загляни ко мне как-нибудь, поговорим, если не скучно.

— Непременно. — Хэнк поднялся, пожал протянутую ему руку. — Спасибо вам, мистер Маскадо, за приглашение. Габриелла, ужин был изумительный, а пение еще лучше.

Он вежливо склонил голову в знак признания, распрощался и спустился вниз, пылко надеясь, что она поняла его красноречивый взгляд.

И не ошибся.

Прошло, правда, около часа, и он уже начал было терять надежду, когда раздался легкий стук, дверь отворилась… и он задохнулся.

Окутанная почти прозрачным облаком нежнейшего персикового кружева Габриелла тихо, на цыпочках приблизилась, словно подплыла, к кровати, остановилась в ногах и посмотрела на него таким взглядом, что все его тело мгновенно отозвалось на него. Медленно-медленно она высунула кончик языка и все так же медленно провела им по верхней губе. Хэнк потянулся к ней, но она остановила его движением руки и тихим «не спеши».

Потянула за ленту и едва уловимым движением плеча скинула одеяние. Под ним оказалось еще одно — длинная, до самого пола, полупрозрачная ночная сорочка, так маняще драпирующая ее тело, что эффект был более возбуждающим, чем от наготы.

Габриелла подняла руку, провела ею по шее, позволила пальцам сбежать ниже и, не отрывая глаз от восхищенного, задыхающегося от вожделения любовника, погладила грудь и начала играть с затвердевшим соском, дразня, соблазняя, искушая, приглашая…

Это переполнило чашу его терпения. Со стоном Хэнк упал к ее ногам, обхватил одной рукой тонкую талию, а второй начал ласкать стройные бедра, одновременно покрывая быстрыми, опаляющими поцелуями ее живот.

Она выгнулась навстречу, отпустила сосок и кончиками пальцев начала приподнимать край сорочки, обнажая длинную ногу.

Его руки последовали за ее, а губы за руками. Они трогали, ласкали, целовали и упивались ее даром — этим роскошным, полным неутоленного, внушенного им и только им желания телом.

— Габби, Габби, Габби… — Он шептал ее имя как молитву, как заклинание, держался за него, как за спасительную нить, что выведет его из темного запутанного лабиринта жизни на светлый путь к единственному настоящему счастью.

Она опустилась на ковер рядом с ним и тоже стала покрывать поцелуями его тело, и тоже шептала имя — его имя!

Он обезумел, услышав этот тихий полувздох-полустон «Хэнк, о, Хэнк». Для него он прозвучал признанием в любви, стал символом его победы. Хэнк, а не Арти! Она пришла к нему, именно к нему, потому что любит его, а не просто хочет. Он завоевал ее!

Они любили друг друга то яростно, страстно и исступленно, то медленно, невыносимо нежно, почти печально. Они длили это упоение так долго, как только могли, и поднимались на вершину страсти, и, утомленные, спускались вниз и засыпали, но вскоре снова пробуждались и опять тянулись друг к другу.

И даже когда их неистовая жажда была утолена, они не пожелали расстаться, уступив усталости и сну, а долго лежали и разговаривали.

Габриелла, счастливая и блаженствующая, рассказала ему о себе, обо всей своей жизни, не скрыв ничего — ни подробностей злосчастной страсти к Арти Дилану, ни того, как и почему она завершилась.

— Вот так и закончилась моя помолвка, — вздохнула она.

Хэнк прижал ее к себе, уткнулся носом в пышные, рассыпанные по подушке волосы, вдохнул их запах и шепнул ей на ухо:

— Я никогда тебя не брошу. Никогда,

Габби тихо засмеялась, потом чмокнула его в нос и сказала:

— Никогда — это очень-очень долго. Хорошо, если еще хотя бы три дня. Ты уедешь, я останусь…

Он внезапно приподнялся на локте и непонимающе взглянул на нее.

— Уеду? Куда я уеду?

— Как это куда? Разве ты не помнишь, куда едешь? В Калифорнию, кажется…

И ведь верно, он забыл. Напрочь, совершенно, словно начал жизнь заново, с чистого листа, откинув все, что было до вчерашней ночи…

— Да, не помню… Я помню теперь только тебя. Габби, любовь моя… Я хочу быть с тобой всегда, вечно… только с тобой… с тобой… с тобой… — уже засыпая, продолжал повторять Хэнк.

А она еще лежала рядом и любовалась его красивым лицом, гладила широкие плечи, трепала светлые шелковистые волосы и мечтала, чтобы то, что он бормотал, погружаясь в сон, сбылось.

Наутро, когда Габриелла, едва успевшая подняться к себе до пробуждения отца, снова спустилась вниз, Хэнка уже не было. Наверное, к Дугу отправился, подумала она, вернулась на второй этаж и занялась привычными делами. Но сегодня они не вызывали у нее ни скуки, ни раздражения. Душа ее была настолько переполнена ликованием и счастьем, что остальным чувствам не оставалось места.

Настолько, что, несмотря на прошлый печальный опыт, молодая женщина верила — или надеялась? — нет, верила, что на сей раз все будет иначе. Было в Хэнке нечто надежное, сильное, твердое, что заставляло безоговорочно доверять ему. Уж он-то не обманет, не променяет ее на карьеру, на положение, на дочь кого-то влиятельного и могущественного.

Он сам так сказал! Сам!

Сияя от радости, которую не в силах была скрыть, Габби вошла в спальню к отцу и обнаружила, что тот, против своего обыкновения, сидит не в постели, а в кресле.