Воевода заморских земель - Андрей Посняков

— Стой! — Олег Иваныч еле успел остановить размахнувшегося топором Гришу, которого неосторожно пропустил вперед. Тот недоумевающе обернулся.

— Там, над ручьем, видишь? Ветка сломана.

— Да мало ли…

— Нет, Гриша, не мало. Я сам в юности на байдарках сплавлялся по подобным речкам. Видишь, там, с левого берега — коряги. А справа камни. Только посередине лодка пройдет — но и там ей ветки мешают. Их, видно, приподняли осторожно — а самая тонкая не выдержала, сломалась. Вон, излом-то совсем свежий!

Григорий, не снимая сапог, ухнул в ручей. Добрался до искомой ветки, внимательно осмотрел:

— Правда твоя, Олег Иваныч. Действительно, недавно сломана. Но как ты ее отыскал, тут же не видать ни черта?

— Просто я знал, что искать, — усмехнулся Олег Иваныч. — Значит, ситуация такая — увезли твою Ульянку на лодке. Думаю, наши «друзья» индейцы.

— Кто?!

— Ну, эти. Тлинкиты. Вопрос — зачем? Думаю — не затем, чтобы зажарить на костре и съесть. Да не делай ты такое лицо! Они для этого, по-моему, слишком цивилизованны, да и не нужно им то. А нужно другое — чтобы мы скорее отсюда убрались, о чем нас так нагло просил вчера тот молодой Чингачгук… Тьфу. Ну, Чайак, кажется, так его зовут. — Олег Иваныч протянул Грише руку, помогая выбраться на берег. — Экий ты мокрый, — засмеялся он, а потом продолжил:

— Значит, я так полагаю — со дня на день нужно ждать тлинкитских посланцев. С предложением — мы вам девушку обратно, а вы… ну, ясно, что.

— Твои бы слова, Олег Иваныч, да богу в уши! — воспрянул духом Гриша, но тут же погрустнел: — А вдруг не так все?

— Ну, гадать не будем. А чую я, нужно нам на тот берег сего острова наведаться. На утлой лодчонке, Гришаня, по морю далеко не уплывешь! Вдоль берега только, и то, если волн больших нет. Смекаешь, о чем я?

Гриша кивнул. Еще бы! Есть шансы, что похищенная Ульянка здесь же, на острове. Они дошли по ручью до самого озера. Обратно возвращались лесом, встретив по пути Геронтия с Ваней.

— Я тоже думаю, что это местные, — выслушав Олега Иваныча, кивнул Геронтий. — К тому же расскажи-ка, Ваня, что мы встретили на том берегу озерка?

— Силки! — воскликнул отрок. — Он вытянулся за зиму, только сильно исхудал — на успевшем загореть лице проступали скулы. Впрочем, серо-голубые глаза смотрели бодро: — Силки, Олег Иваныч! Видно, охотой промышляют местные.

— Силки, говоришь… — Олег Иваныч задумался. — На мелкого зверя… На птицу? А ты место, где они стоят, хорошо запомнил, а?

Молодой вождь Чайак — Красный орел — сын старого тойона Котлеаха, вернулся домой с пленницей, красивой как солнце! Всю дорогу он гладил связанную девушку по спине и улыбался. Нет, он вовсе не был злым человеком, этот молодой тлинкитский вождь, и свои действия вовсе не считал чем-то плохим. Вообще, идея захватить пленника возникла у них с Кав-аком спонтанно. Когда подплыли к запруде, услыхали плеск — бобры так не плещутся. Вместо того чтоб свернуть в протоку, быстро вытащили челн на берег, полюбовались обнаженной нимфой, переглянулись, нырнули… Ну, а дальше уж дело техники.

— Отец, я привез себе жену! — входя в вигвам из оленьих шкур, обрадовал старика-тойона Чайак. Он весело улыбался, показывая ослепительно белые зубы. Мощные мускулы перекатывались под коричневой кожей, в длинные черные волосы были вплетены два пера — орла и ворона. Чайак звался Красным Орлом, а его род — род старика Котлеаха — был родом Ворона. Деревянный тотемный столб, изображавший мудрую птицу, горделиво возвышался перед вигвамом вождя. Возле столба сидела на корточках старуха с седыми распущенными волосами, курила трубку, и, покачиваясь, напевала что-то себе под нос. Кутханга Таат — Звезда Ночи — так звали старуху — приходилась Чайаку двоюродной бабкой и, поговаривали, была колдуньей. Отличаясь едким языком и злобным нравом, старая Кутханга не очень-то располагала к себе людей рода Ворона. С возрастом характер ее все больше портился, хотя, казалось, куда уж хуже… Вот и сидела сейчас одна, ждала, авось пройдет кто мимо, зацепится языком. Что сказать — надежда была слабая, а поговорить уж очень хотелось.

— Здравствуй, бабушка Кутханга. Толст ли твой нос? — Выйдя из отцовского вигвама, почтительно приветствовал старуху Чайак. «Толст ли твой нос?» — было традиционной формулой пожелания здоровья: считалось, что чем здоровей человек, чем лучше он живет и питается — тем больше жира откладывается в носу. Нос старой ведьмы — длинный, костистый и крючковатый — вряд ли можно было бы назвать толстым.

— А, мальчик мой Чайак, — прошамкала беззубым ртом старуха. — Что нового в мире?

— Бобров нынче много, бабушка Кутханга. Промысел будет богатым.

— Если не будет таких безруких охотников, как твой дружок Светлый Глаз — Кав-ак Тлеет. Лучше б его звали, как в детстве — Ниц Тлек-Каячин — Безрукая Морская Репка! Больше бы ему подошло. Видят боги, я ведь предупреждала его отца — зря он женился на пленнице — Светлоокой Тучке. Ну, кто такая была Светлоокая Тучка? Не наша, не нашего тлинкинтского племени — из пришлых людей-«новгородчей», все сидела, неизвестно о чем думала — даже бобра нормально разделать не могла, хорошо боги прибрали. И этот твой Кав-ак — такой же безрукий и ни на что не годный. А я ведь…

— Бабушка Кутханга! — взмолился Чайак. — У меня ведь к тебе дело.

— Какое еще дело? — Старуха подозрительно уставилась на молодого вождя. — Не иначе, замыслил набег за невестами к соседям, в род Морской Выдры? Молодец, если так. Знаю я там хорошую девушку — и тебе посоветую — внучка моей умершей подруги, зовут Тыйс Кхааша — Лунная Голова, вот уж, поистине, добрая девушка, смирная, работящая, такая жена и нужна настоящему воину, вот, помнится, приезжали они три года назад на палвай…

Чайак, кивал, слушая разговорившуюся старуху вполуха. Знал он эту Тыйс, что расхваливала сейчас бабка. Страшная, как обглоданный сивуч! Да и из носа вечно течет — так и зовут все ее — Съим Текль — Худой Дождь. Нет уж — есть у него теперь кое-кто получше! Чайак усмехнулся про себя и поинтересовался — не хочет ли бабушка Кутханга несколько оленьих шкур, перекрыть вигвам.

— Ва? — Старуха приложила руку к уху, хотя прекрасно слышала. — Что ты говоришь, Чайак? Оленьи шкуры? Хм… Да, неплохо бы было. А что, у тебя есть лишние?

— Да неужели не найдутся для такой разумной женщины, как ты, бабушка Кутханга?! И друзья найдутся, которые тебе вигвам враз перекроют.

— Только не безрукий Кав-ак!

— Нет-нет, не он — другие, — поспешно успокоил вождь. — А дело-то пустячное — девку одну посторожить да приструнить немножко.

— Приструнить? — оживилась ведьма. — Это можно. Давай, веди, показывай девку. Э, впрочем, нет. Сначала неси шкуры…

Чайак ушел, по пути подмигнув девушкам, раскладывающим на траве свежие оленьи шкуры — просушить. Те рассмеялись. Вот бы взял кого из них в жены Красный Орел. Парень — хоть куда: и красив, и удачлив. Сын вождя к тому же. Ничего были девки — темненькие, фигуристые, глазки блестят, ресницы веером.

Вернулся Чайак быстро. Да не один — верный Кав-ак тащил три шкуры. Да умудрился по пути споткнуться, чуть не упал, неловкий — видно, на девчонок засмотрелся. А те и рады — засмеялись разом. Кав-ак, конечно, не Красный Орел, но тоже ничего, симпатичный. Правда, светлый и несуразный какой-то. Тощий. К тому ж — вечно в какую-нибудь историю вляпается — то пчелы его покусают, то сверстники побьют. В общем, никакого авторитета — хоть и исполнилось недавно шестнадцать — самое время жениться. Кав-ак уж и невесту присмотрел — молоденькую, естественно, младше себя — Цыйн Каккаан — Солнышко в дымке. Чайак его выбор не одобрял — молода больно Цыйн да тоща, вертлява — веретено, не девка. А уж смешлива: палец покажи — на три дня смеху! Цыйн тоже отличалась от всех в роде Ворона — может, потому и сдружилась с Кав-аком? Только, если Кав-ак был светлым, то Цыйн совсем наоборот. Ее волосы были невозможно черными, а кожа — краснее, чем у остальных. А глаза… Ох, уж эти глаза. Нигде и ни у кого не видел Кав-ак таких удивительных глаз — зеленоватых, вытянутых к вискам, загадочных. Ее выловили в море лет шесть назад — охотники на бобров увидали после шторма большой плот с мачтой. Никого не было на плоту, лишь в шалаше из пальмовых листьев, что располагался посередине, у мачты, обнаружили плачущую девочку. Охотник по имени Кленовая Рука удочерил ее — жена была бездетной, в ребенке души не чаяли. А Цыйн — так назвали девочку, ибо, когда она улыбалась, вокруг словно становилось светлее — росла веселой. Быстро забыла все свои горести, лишь иногда вскрикивала во сне, да, забываясь, произносила некоторые слова не так, как говорили здесь: воду называла — атль, змею — коуатль, лань — мазатль. Еще одно слово было — Уицилапочтли. Слово это произнесла Цыйн со страхом, увидев несколько убитых змей. Что ей там почудилось, что вспомнила — никому не рассказывала, даже Кав-аку. Только нарисовала на песке изображение злобного демона с широким лицом и суровыми глазами, опутанного змеями, с ожерельем из человеческих лиц и оскаленной пастью. «Уицилапочтли, — с ужасом произнесла она. — Жестокий бог теночков. Бойся его, Кав-ак!» И сразу же стерла рисунок… С тех пор еще больше сблизились Кав-ак и Цыйн. Правда, над девчонкой подружки смеяться начали. Тоже, выбрала жениха, ну надо же! Даже перьев красивых не подарит подружке — где этакому неумехе птицу добыть. Однако Чайак все же в стан бледнолицых взял именно Кав-ака. Тот хорошо знал язык «новгородчей» — еще в детстве научила покойная мать, теперь вот пригодилось. Да и — об этом тоже знал молодой вождь — не таким уж и неумехой был Светлый Глаз. Просто привыкли все его дразнить — а ведь и ловким был Кав-ак, и упорным, и, когда надо, хитрым…