Монах - Евгений Щепетнов

— Зачем? — усмехнулся, подойдя ближе, адепт — ну как зачем? Вот пусть все, кто замышляет против исчадий, видят, что бывает после того, как они совершат преступление. Невинны, говоришь? А нет невинных. Все виноваты. Их души нужны нрашему великому господину, и ты дал повод их забрать. И теперь, оставшееся до смерти время, думай, как ты стал причиной гибели такой прелестной девушки. Гляди, какая сладенькая…была!

И с этими словами адепт вынул из складок своего плаща небольшой кривой, как серп, нож, и воткнул его в подреберье отчаянно закричавшей девушке. Она сразу обмякла, потеряв сознание, а адепт распорол её поперёк, сунул в разрез руку, с усилием рванул что-то и вытащил из грудной клетки ещё сокращающийся красный комок — сердце. Он с торжеством поднял его и прокричал:

— Прими в жертву это сердце, Саган!

Он поднял над головой красный комок и потом бросил его на помост, рядом с Андреем. Сердце мокро шлёпнулось на грязный помост, и ещё продолжало вздрагивать, потом сокращения стали всё тише, тише, и, наконец, затихло, превратившись в кусок мяса.

Девушку подняли за руки и ноги, и как тушу убитой свиньи, сбросили к подножию помоста, в пыль.

— Давайте следующего! — крикнул возбуждённый адепт. Его глаза блестели, он поднял руки вверх и слизнул с обнажившегося локтя каплю крови длинным, как у змеи, языком.

Следующим был мальчишка, брат убитой девушки, он тонко кричал и плакал…потом они все слились в вереницу мёртвых тел и вырванных из них красных комков.

Андрей сейчас хотел умереть, но больше — хотел убить эту мерзкую тварь, наслаждавшуюся убийствами. Он дал себе зарок, что если выживет, всё равно найдёт этого урода, и убьёт его страшно и мучительно. И ещё решил — он пройдёт через все испытания, только бы достать этого гада, и его приспешников — ведь не зря же забросил его сюда Господь, чтобы он погиб так глупо и бесполезно? Ну не может же быть такого! И тут же заметил про себя — люди в фашистских концлагерях тоже думали, что такого быть не может, и что всё закончится хорошо…

После окончания обряда жертвоприношения весь народ отпустили, и они рассосались по своим домам, молчаливые и тихие, видимо под впечатлением от зрелища. Пока шли — обсуждали этого боголюба, по милости которого погибла вся семья купца и желали ему мучительной смерти, более мучительной, чем та, которая настигла несчастные жертвы.

Многие сходились на том, что хорошо бы, если бы его отправили на Круг — скоро праздник, зрелищ тоже хочется. Давно боголюбов не ловили, уже и забыли, когда в последний раз смотрели на арену, где их убивают бойцы.

Андрея погрузили в телегу и повезли по улицам города, в городскую тюрьму. По дороге прохожие, и люди в окнах домов кидали в него огрызками и нечистотами — одна пожилая дама умудрилась со второго этажа своего дома ловко облить его из ночного горшка, попав содержимым на колени, и теперь он благоухал застарелой мочой и дерьмом. Вот в таком виде он и попал в камеру городской тюрьмы.

В этой камере содержались все, кого ловили на улице — воры, убийцы, боголюбы и просто те, на кого показали, как на преступников, угрожающих устоям государства и религии Сатана.

Уголовники, конечно, были в привилегированном положении — за них могли внести выкуп сообщники, или они могли договориться со стражей о том, что сделают им какую-то услугу — они были в тюрьме как короли.

Камера представляла собой полутёмное огромное помещение, в котором за раз могло содержаться до двух сотен заключённых. Впрочем — содержаться — это громко сказано. Всё, что было тут из удобств, это огромные деревянные параши в дальнем углу, в которые опорожнялись все сидельцы. Нар не было — вместо нар полусгнившая солома, кишевшая насекомыми. В углах бегали крысы, за которыми от скуки и с голодухи охотились заключённые.

Андрея втолкнули в камеру, врезав пинком в поясницу так, что у него помутилось в глазах. Он свалился на мерзкую солому, потом с трудом поднялся на четвереньки. Встал, и пошёл разыскивать угол, в котором можно пристроиться и собраться с силами. Андрей знал, что ему придётся очень туго в этом заведении, и сразу пытался определить стиль поведения и разработать план того, как ему тут выжить. То, что это будет непросто, он не сомневался.

Найдя не занятый людьми участок пола у стены, он сел, опёршись спиной о холодную стену и замер, притянув колени к груди. Всё тело болело, как минимум два ребра были сломаны или треснуты, бровь рассечена и засохшая кровь залепила глаз, а перед глазами плавали чёрные мушки. «Крепко досталось» — подумал он — «Бывало и хуже. С перебитой ногой полз три километра, как Маресьев — и ничего, выжил. Главное — живой. Даст Бог ещё воздам по заслугам».

С этими мыслями он забылся тяжёлым сном — организм требовал восстановления после физической, и главное — психологической травмы. Быть непосредственным участником жертвоприношения, да ещё косвенным его виновником — это кого хочешь сломит. Ну — сломать это его не сломило, но потрясло основательно.

Проснулся он сразу, от того, что кто-то тряс его за плечо.

— Парень, не сиди на голом камне! Чахотку заработаешь враз! Здесь камни вытягивают здоровье. Подстели под себя солому и на стенку не облокачивайся.

Он открыл глаза и увидел перед собой лицо мужчины лет пятидесяти, похожего на пасечника, с грязной полуседой бородой.

— Очнулся? Давай переползай на солому, слышал что я тебе говорю? Давай, давай, ползи.

Андрей недоверчиво посмотрел на мужчину — не то место, чтобы кто-то о ком-то бескорыстно заботился, но не обнаружил подвоха и поднявшись, скривив рот в болезненной гримасе, подошёл к мужчине и сел рядом на охапку соломы.

— Ну что, давай знакомиться? — спросил мужчина — меня звать Марк, а тебя как?

— Я Андрей.

— Ты за что сюда попал? Нет — не хочешь, не отвечай — думаешь, меня специально к тебе подсадили, чтобы что-то вызнать? Нет, братец — мужчина усмехнулся — им не надо ничего вызнавать. Все тут — кроме уголовных, есть жертвы для алтаря. Вот уголовные могут выйти отсюда на волю, а мы нет — только трупами, или на алтарь.

— А откуда ты знаешь, может я уголовный? — хмуро, прокашлявшись и сплюнув, сказал Андрей.

— Видать, крепко тебя по башке приложили — сказал Марк — ты крестик-то свой спрячь. Никакой уголовный не будет таскать крест на шее. Ты типичный боголюб. Впрочем — я такой же как и ты. Не совсем такой, конечно — поправился он — крестик не ношу, это ты такой отчаянный, я простой купец, который сдуру попался под раздачу — искали кого-то для жертвы на алтарь — ну не местного же, взяли чужого купца — отобрали товары, а меня в тюрягу. Я уже тут год сижу.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});