Неисторический материализм, или ананасы для врага народа - Елена Антонова

 После концерта участники собрались в деканате инфака. Туда заглянул и дед – поздравить. Физмату предстояло выступать через четыре дня. Дед пообещал догнать и перегнать, но потребовал, чтобы Сергей снабдил и его фонограммами. Ради справедливости. Насчет справедливости Сергей не возражал и пригласил всех заходить к нему домой запросто, дабы ознакомиться с чудесами советской техники.

Поэтому следующие несколько дней были днями открытых дверей. Махнув рукой на Акимова, – сам виноват, нечего было соглашаться, – он принимал гостей, показывал им компьютерные игры, мультики на видео, складывал и раскладывал диван, демонстрировал микроволновку, распахивал холодильник «Део», в прохладных недрах которого яркими прямоугольничками красовались салатики в прозрачных упаковках, йогурты и газировка в пластиковых бутылках. «Вражескую» кока-колу и пепси было решено пока попридержать.

Все вечера квартира была набита народом. Приходил дед со своими знакомыми – физиками, математиками и соседями. Приходили родственники и знакомые соседей по дому, робеющие студенты и совершенно ему незнакомые люди. По два-три человека сидели за компьютером и играли в DX-Ball и «Звездные войны». Диван стонал под желающими посмотреть мультики, «Гарри Поттера» (Барсов решил, что Роулинг не узнает) и «Кубанских казаков». Кто-нибудь требовал показать, что в микроволновке тарелка не нагревается вместе с едой, а остальные наливались на кухне газировкой.

Сергей изнывал от нашествия, а в лаборатории ребята не отрывались от экрана, выбирая Барсову фрагменты для прослушивания.

Барсов, прослушивая записи, тихо зверел.

– Обыватели! Мещане! Одурели со своими слониками!

– Анатолий Васильевич! – мягко укорял его Андрей. – Вы еще за герань их поругайте.

Барсов поворачивал к нему красное злое лицо.

– Вы только их послушайте, что они говорят. Перед ними – технические достижения, которые им и не снились, аналогов которым еще нет в их мире. А они больше всего восхищаются…

– Газировкой, – вздохнул Митя.

Действительно, газировка стала хитом номер один. Пустые бутылки уносили домой нарасхват, используя их вместо графинов и кувшинов. Барсов напрасно возмущался – унести компьютер было невозможно, а если бы и унесли, то не знали бы, что с ним делать. Разве что использовали в качестве подставки для цветов. С газировкой было понятнее и доступнее, а главное – куда проще в эксплуатации.

Владимир Иванович – дед Сергея – был единственным, кто не отлипал от компьютера. Сергей помог ему раскурочить пару электронных часов, чтобы он смог воочию увидеть жидкие кристаллы, и объяснял про микросхемы и микрочипы. Про микрочипы дед все понял легко. Ему гораздо сложнее было понять, почему он до сих пор ничего не знал про этот прорыв в технике.

– Отстал я от жизни в этой глуши! – восклицал он, двигая мышкой. – Но газеты! Да об этом надо было на каждой странице кричать!

Просто жалко было на человека смотреть.

А через два дня Сергея вызвал к себе парторг Булочкин. Вызвал не просто так, а через перепуганную секретаршу. Та передала ему служебную записку, в которой Сергею Александровичу Бахметьеву повелевалось явиться в большой перерыв и дать объяснения по поводу своего поведения. Записка, к ужасу секретарши, Сергея развеселила, и он с трудом дождался перемены.

Валерий Алексеевич сидел, набычившись, за столом, наклонив голову и глядя куда-то вниз. Видимо, предполагалось, что его лысина должна здорово пугать посетителей, а вся поза в целом – довольно неудобная, кстати, – изображать скорбь по поводу заблудшего воспитуемого.

– У вас шея болит? – сочувственно осведомился Сергей. Здороваться он не счел нужным, так как на предыдущей перемене они виделись мельком в коридоре.

Булочкин поднял голову и строго посмотрел на него, используя тот ледяной взгляд, который он приберегал для самых проштрафившихся. Сергей тем временем прошел вглубь кабинета мимо длинного стола и присел возле сердитого парторга. Булочкин осуждающе покашлял: предлагать ему садиться он не собирался, так как он больше любил распекать стоящих членов вверенной ему коммунистической партией паствы.

– Извольте объяснить, – сухо начал он, – по какому праву, не согласовав с парткомом, вы поете вместе со студентами безыдейные песни?

– Что-то я запамятовал, – беспечно сказал Сергей. – Какую песню вы имеете в виду?

– Ту, которую вы пели на «Студенческой весне»!

Поскольку Сергей продолжал изображать непонимание, Булочкину пришлось процитировать: «Жил да был черный кот за углом!»

Он швырнул авторучку на стол – несколько неудачно, поскольку она упала на чистую четвертушку бумаги и заляпала ее чернилами. Но Булочкин в данный момент был выше этого. Он лишь незаметно скосил глаза на свою грудь, помещенную в чистую белую рубашку, и убедился, что она не запачкана.

– Правда, отличная песня? – радостно спросил Сергей. – Я рад, что вы ее запомнили.

– Отличная? – прогремел Булочкин. – Это безыдейная песня! Нельзя же петь такие вещи без согласования с парткомом.

– А с согласованием можно? – наивно переспросил Сергей.

– И с согласованием нельзя.

– Так зачем же согласовывать?

Булочкин немного подумал.

– Чтобы получить запрещение.

Сергей развеселился:

– Вот здорово! Очередь за запрещениями! Вы не находите, что это нонсенс?

Булочкин немного подумал. Про Канта он слышал, а про Нонсенса – нет. Но признаться в этом безыдейному члену партии он не мог.

– Читали мы вашего Нонсенса. Нет у него никакой коммунистической убежденности, – сказал он твердо.

Сергей пришел в полный восторг. Глядя на его радостную физиономию, Булочкин осторожно взял забрызгавшуюся ручку и постучал ею по столу – правда, тут же об этом пожалел, потому что его пальцы запачкались чернилами.

– Вы мне тут демагогию не разводите! Что это за черные коты? В то время как весь наш народ занят на народных стройках и борется с мировой буржуазией, у вас что, идейно выдержанных песен не нашлось?

Сергей принял серьезный вид:

– Одну секундочку. Это песня находится в списке запрещенных?

Булочкин попытался припомнить, спускал ли ему кто-нибудь сверху список запрещенных песен. Выходило, что не спускал.

– Вы сами, раз вы коммунист, должны были понимать, что эта песня развращает, расслабляет... – Булочкин почувствовал себя в сфере привычных понятий и поэтому уверенно перешел на крик, – …и отвлекает внимание от важных мировых проблем! – уже на высоких нотах закончил он.

Сергей разозлился. Орать на себя он не собирался позволять даже члену партии.

– Ах так? – также зло спросил он. – Тогда перестаньте смотреть на свою рубашку и отвлекаться от мировых проблем.

– При чем тут моя рубашка?!

– При том, что она – не мировая проблема, а вы все время думаете о том, запачкалась она чернилами или нет, – объяснил Сергей. Не дав Булочкину опомниться, он продолжал.

– Скажите, я тут, может быть, несколько не в курсе. А русские народные песни что, тоже запретили?

– Какие русские народные? Почему запретили?

– Ну как же! Они же безыдейные, все про любовь, а то и вовсе про какую-то березоньку да калинку-малинку. «Во поле березонька стояла», например. А «Калинка-малинка» вообще ни в какие ворота не лезет – скрестили дерево с ягодой! Это просто издевательство над нашей советской академией сельского хозяйства! Вы уж будьте добры, вывесьте в следующий раз перед концертом список запрещенных к исполнению произведений. Во избежание недоразумений.

Булочкин напряженно размышлял. То, что он больше всего хотел понять, – это кто кого сейчас отчитывает. По всему выходило, что разговор для Булочкина не сложился.

На всякий случай он предпринял еще одну попытку:

– И, кстати, что за сборища у вас дома? Фильмы какие-то смотрите. Без одобрения…

– Ну-ну! – укоризненно сказал Сергей. – По-вашему, русские фильмы будут производиться без соответствующего согласования? Это уж, позвольте, чересчур! Подвергать сомнению деятельность центральных органов!..

Тут прозвенел звонок.

Сергей поднялся:

– Извините, у меня занятия.

И он вышел, оставив Булочкина размышлять, каким образом он допустил, что Бахметьев до сих пор на свободе.

XII

На следующий день на факультет наведался работник НКВД для беседы с сотрудниками. Он послонялся по коридорам, останавливая студентов и тихонько с ними о чем-то разговаривая. Потом без стука вошел в деканат. Деканша, сидя за столом, увлеченно спорила с физруком, обсуждая предстоящие соревнования по волейболу.

– Вы к кому, товарищ? – недовольно спросила она человека неопределенного возраста с блестящими залысинами.

Человек, блеснув залысинами, осклабился.

– К вам, конечно, – не останавливаясь, ответил он и прошел к столу. Он уселся на стул и посмотрел на физрука с таким видом, который показывал, что физрук тут слишком засиделся. Онемевшая от такой бестактности деканша собралась выплеснуть на него свое возмущение.