Явилось в полночь море - Стив Эриксон

– Стерва чокнутая.

– Не верится, что я была за тобой замужем, – сказала Луиза. – Не верится, что только что я опять с тобой переспала.

– Ага, – проговорил Митч, натягивая одежду, – только ведь и ты, и я знаем, что тут намного больше замешано, не правда ли?

– В следующий раз я лучше просто спущусь на улицу и отсосу у первого же встречного. Это будет более возвышенно.

Он закончил одеваться.

– Я собираюсь завтра это сделать, – объявил Митч уходя.

– Что сделать?

– Ты знаешь что.

– О чем ты?

– Ты знаешь, о чем я.

Прошло минут пять после его ухода, когда телефон снова зазвонил. Было полчетвертого утра. Звонила Максси. Несколько лет назад, до ее более-менее успешной, но очень уж короткой карьеры певицы, голую Максси, привязанную к столу, анально изнасиловали несколько ряженых байкеров в одном из ранних фильмов Луизы и Митча.

– Митча здесь больше нет, – сказала ей Луиза.

Максси снова начала рыдать, пока Луиза наконец не сказала:

– Ой, прекрати. Он не стоит того.

Он свинья, сказала Максси.

Он хуже, чем свинья, сказала Луиза. Он чудовище.

– Я слышала о нем такие вещи, – сказала Максси.

– Все мы слышали о нем такие вещи.

– Я и о тебе то же слышала. – Возникла пауза, и Максси добавила: – У меня есть подруга, которая завтра собирается сняться у него. Я беспокоюсь.

– Ты должна предупредить ее.

– Я пыталась, но она не слушает.

– Ну, в следующий раз послушает.

– В какой следующий раз? – спросила Максси.

Ладно, вздохнула Луиза и спросила, где состоится съемка. Теперь, менее чем через сутки, снова у себя дома, не дождавшись звонка от Митча, она ожидала, что хоть Максси-то позвонит, и, глядя на его барахло в углу, решила, что если он не появится к утру, она все вышвырнет. Наконец, в два часа, она уснула и проснулась в восемь; ночь прошла спокойно. Запихав вещи Митча в мешок для мусора, Луиза вынесла его вниз на помойку, а по пути назад стащила из почтового ящика соседскую газету. Она сварила себе чашку кофе, засунула в тостер бублик, приняла душ, и газета пролежала у нее на кровати не меньше двух часов, прежде чем Луиза добралась до нее, и даже тогда она чуть не пропустила заметку на первой странице с городскими новостями. Большинство тошнотворных подробностей было опущено – «Нью-Йорк Тайме» всегда отличалась вкусом, – но в последующие дни Луиза собрала остальное по кускам, если можно так выразиться, не впадая в бестактность, так как Митчу начисто срезало всю верхнюю часть туловища вместе с головой, когда он стоя ехал в автомобиле с открытым верхом, пытаясь снять бог знает что, – Митч считал, что все, что он запечатлевал на пленке, было по определению гениально. Вероятно, он так и не увидел низкого навеса туннеля, пока его голова не влетела в витрину билетной кассы «Пан-Америкэн». В последующие дни многие размышляли о том, почему женщина за рулем не предупредила Митча о приближении туннеля, – возможно, она и пыталась, но он не услышал из-за транспортного шума. От удара, когда Митч налетел на туннель, машина врезалась в бетонную стену, а потом в грузовик, который сплющил автомобиль в гармошку. Погибшую в столкновении женщину за рулем газета называла Надин Сенкевич из Лудингтона, штат Мичиган. Какое-то время она работала «танцовщицей» и пела в панк-группе, и несколько лет ее знали под именем Максси Мараскино, а также – по давним слухам – как призрачную изгнанницу из «Шангри-Лас».

В семидесятых, когда Митчелл и Луиза Блюменталь снимали порнофильмы, ему показалось, что если он возьмет пот de cinema Митч Кристиан [41], это будет очень остроумно и эпатажно. В конце концов, он опережал свое время, когда дешевая ирония будет считаться артистическим видением. Митч «режиссировал» фильмы, а Луиза под псевдонимом Лулу Блю «писала сценарии».

Самым отвратительным результатом их сотрудничества были три картины, известные как «Трилогия о девственнице»: «Белая девственница», «Розовая девственница» и «Черная девственница». Если трилогия и была в чем-то замечательна, то только по двум причинам. Первая заключалась в том, что даже в анналах порнографии трилогия отличалась чуть ли не самой поразительной по нелепости киносъемкой. Вторая – что в последней части трилогии Митч и Луиза изобразили убийство молодой актрисы, и таким образом, хотя убийство было лишь инсценировано, «Черная девственница» была признана первой «снафф-картиной». Идея принадлежала Луизе. Все идеи принадлежали Луизе, она в те дни считала себя эротической террористкой, сексуальным эквивалентом Баадер-Майнхофской банды и делала все возможное, чтобы устроить массовый плотский беспредел просто ради пущего хаоса. Как прилежная студентка, в шестидесятых изучавшая философию в одном из нью-йоркских вузов, она так и не могла понять, и вправду ли она верила, что протесты того времени промахивались мимо некоего высшего смысла, или ей просто обрыдло все это ханжество. Понятие утопии не содержало никакого обаяния. По той или иной причине она до двадцати двух лет ждала Одной Большой Определяющей Идеи в своей жизни, и ровно в десять часов две минуты вечером 6 мая 1968 года, вот-вот ожидая наступления своего первого оргазма, что-то услышала.

Звук пришел извне, через открытое окно ее квартиры в Вест-Виллидже, откуда-то издалека, из такой дали, что было невозможно сказать откуда, и был он таким зловещим, что ее готовый вот-вот наступить оргазм оказался мертворожденным.

– Ты слышал? – спросила Луиза.

Митч продолжал трахать ее, отказываясь задумываться о происходящем и не обращая на вопрос ни малейшего внимания.

– Ты слышал? – снова спросила она, приподнявшись на локтях и вслушиваясь.

– Ну елки-палки, – не веря, простонал Митч, когда Луиза оттолкнула его.

Она встала, подошла к окну и, голая, выглянула в ночь. Митч сидел на кровати, обхватив голову руками.

– Было похоже на выстрел, – сказала Луиза.

Чего она не любила в жизни, так это неожиданностей, а звук выстрела в ночи был неожиданностью, и более того, поскольку она была двадцатидвухлетней студенткой, изучавшей философию, то склонялась к мысли, что ночной выстрел в момент ее первого оргазма явился своего рода озарением. Это был сезон выстрелов: за месяц до того раздался роковой выстрел в Мемфисе, а через месяц прозвучит выстрел в Лос-Анджелесе. [42] Луиза отошла от окна и стала мерить шагами комнату, обдумывая происходящее со всех сторон. Обеспокоенная, она закурила сигарету, поняв, что ничего не проясняется.

– Может быть, мы закончим? – сказал сидевший на кровати Митч.

– Кончай сам, – ответила Луиза.

– Господи, зачем мне это все. Мне могло бы гораздо больше повезти где-нибудь еще.

– Так иди куда-нибудь еще.

Конечно же, в тот период своей жизни где-нибудь еще ему повезло бы еще меньше. Он был некрасивым и неприятным, и они с Луизой не провели и четырех месяцев вместе, когда она начала задумываться, как это вообще спуталась с ним. Тогда, весной 1968 года, она бы удивилась, узнав, что сможет провести с ним год, не говоря уж о десяти, не говоря уж о том, чтобы выйти за него замуж. Его очарование, решила она несколько позже, заключалось в его нелепой наглости. Какой-то внутренний голос в ней восхищался тем, как он оскорбляет всех и каждого, в том числе даже ее. Она изумлялась тому, как непринужденно он смог перерасти себя, а его абсолютная бравада при полном отсутствии таланта просто завораживала. Дело же заключалось в следующем (как она поняла лишь гораздо позже): она видела, что ему больше ни с кем так не повезет, и какое-то отвращение к себе убеждало ее, будто и ей самой нечего думать о том, что ей с кем-то повезет больше, чем с ним. Голая, сидя на стуле и куря сигарету, Луиза попыталась подумать об услышанном звуке, но поняла, что рядом с Митчем серьезно думать о чем-либо невозможно. Она налила себе вина и поставила пластинку.

– «Странные дни нашли нас».

Как зверь в капкане, Митч заревел при звуке первых же нот:

– Нет, нет, нет, нет!

– «Странные дни выследили нас» . [43]

– Как ты можешь снова слушать эту пластинку. Ты уже шесть месяцев не слушаешь ничего, кроме этой пластинки.

– Шесть месяцев назад мы не знали друг друга, – ответила Луиза. – Ты понятия не имеешь, что я слушала шесть месяцев назад.

– Ну давай, скажи, что шесть месяцев назад ты эту пластинку не слушала, – сказал Митч.

Она на мгновение задумалась, затянувшись сигаретой, и в конечном итоге согласилась:

– Ты прав. Шесть месяцев назад я ее слушала.

Ее брат Билли Пейджел познакомился с Митчем год назад в Лос-Анджелесе, где оба записались на курсы по киносъемке, которых ни тот, ни другой не закончили. В свои двадцать семь лет Билли был на целых три года старше самого старшего из остальных студентов; не питая особого интереса к кинематографу, так же как к образованию и диплому вообще, он приехал в Лос-Анджелес в уверенности, что, как он слышал, хиппушки, шляясь по Сансет-Стрип, дают с таким бешеным темпом, что в те задумчивые моменты глубоких сомнений, с которыми рано или поздно сталкивается каждый мужчина, его единственная забота – сумеет ли он управиться со всеми. Со своей стороны, Митча, который недавно перевелся туда из колледжа в окрестностях Сан-Франциско, злила угнетающая идея, что в кино может понадобиться определенное количество дисциплины, а возможно, даже умения. Видел он все эти французские фильмы и знал, как и что надо на самом деле, и проделал четыреста миль не для того, чтобы замарать свой блеск снобистским стремлением к компетентности.