Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тем временем внизу Джеймс сооружал книжные полки; книг в доме практически не было, но Фелисити потребовалось место, куда поставить цветы в горшках и какие-то там безделушки. Визги электрической дрели прерывали мое чтение, как неверно расставленные знаки препинания.
Огромная важность этой рукописи была самоочевидна. За те недели, что я промариновался в сестрицыном доме, мое самосознание пришло в полный упадок. Здесь, на аккуратно напечатанных страницах, было все, чего мне недоставало. Я снова вошел в контакт с самим собой.
Теперь, при перечитывании, меня поражала тонкость некоторых наблюдений и высказываний, мысли подавались ясно и недвусмысленно, все повествование в целом отличалось редкой самосогласованностью. С каждой прочитанной страницей моя уверенность в себе укреплялась. Я снова начал жить — подобно тому, как прежде, летом, я жил через процесс сочинительства. Я познавал истины подобно тому, как прежде я их творил. И самое главное, я ощущал созданных мною персонажей и обстановку, куда я их поместил, как полную реальность.
Взять, к примеру, Фелисити; дети, муж, домашние заботы изменили ее до полной неузнаваемости, а здесь, под именем Каля, она была вполне понятной и объяснимой. Джеймс фигурировал где-то на задворках повествования как Яллоу. Грация была Сери. Я снова жил в городе Джетра, в квартире с видом на море и острова. Я сидел за приставленным к окну столом в доме Фелисити, глядя поверх крыш Шеффилда на далекие, тусклые вересковые пустоши, точно так же, как в заключительных пассажах рукописи я стоял на центральном холме Сеньорити-парка, глядя поверх крыш на море.
Подобно Пеннинским горам, острова Архипелага были нейтральной территорией, простором для странствий, разделом между прошлым и настоящим, шансом на побег.
Я прочитал рукопись до конца, до того последнего, незаконченного предложения и спустился вниз, чтобы помочь Джеймсу в его плотницких работах. Настроение у меня было хорошее, и у всех окружающих, видимо, тоже. Позднее, когда детей отправили спать, Фелисити сказала, что на ближний уик-энд стоило бы съездить в Каслтон, немного развеяться.
Все последующие дни я пребывал в радостном нетерпении. Утром Фелисити собрала еду в дорогу, сказав, что, если будет дождь, можно будет поесть прямо в машине, но вообще-то там, рядом с поселком, есть площадка для пикников. Я предвкушал свободу, возможность побродить, не выбирая пути и не задумываясь о цели, и что никто не будет дергать меня указаниями и напоминаниями. Джеймс проехал через суматошный центр Шеффилда и направился в Пеннины по дороге на Шапель-ан-ле-Фрит, мимо мокрых ярко-зеленых холмов и откосов из раскрошившегося известняка. Ветер, едва не сносивший машину, приводил меня в полный восторг. И ведь это было не что-нибудь, а горы на горизонте, очертания которых всегда маячили где-то вдали, на самом краю моей жизни. Я сидел на заднем сиденье, между Аланом и Тамсин, слушая вполуха, что говорит Фелисити. Собака свернулась за моей спиной в багажном отсеке.
Мы нашли на окраине Каслтона удобное место для парковки и вылезли из машины. Ветер завывал, гнул деревья и швырял в нас пригоршни дождя. Дети кутались в непромокаемые-непродуваемые анораки и глазели по сторонам; Тамсин тут же попросилась в уборную. Джеймс запер машину и для верности подергал ручку.
— Пойду-ка я прогуляюсь, — сказал я.
— Иди, — пожала плечами Фелисити. — Только не забудь про обед. А мы пойдем смотреть пещеры.
Они направились прочь, вполне, как видно, довольные избавиться от меня. Джеймс опирался о массивную трость, Джаспер носился вокруг него кругами.
Я стоял, глубоко засунув руки в карманы, и оглядывался в раздумье, куда бы пойти. На парковочной площадке стояла еще одна машина — зеленый, с оспинами ржавчины, «триумф-геральд». Сидевшая за рулем женщина смотрела на меня, потом она вышла из машины и встала так, что я мог ее видеть.
— Привет, Питер, — сказала женщина, и только тогда я ее узнал.
11
Темные волосы, темные глаза — это-то я заметил сразу. Ветер сносил пряди с ее лица, открывая довольно высокий лоб и большие, глубоко посаженные глаза. Грация всегда была тощевата, и этот ветер отнюдь ей не льстил. На ней была старенькая шуба, купленная нами как-то летом в Кэмден-Лок на развале. Подкладка у шубы давно расползлась, под мышками зияли прорехи. Как и всегда, Грация ее не застегнула, а придерживала запахнутой, засунув руки в карманы. Однако стояла она прямо и гордо, не отворачиваясь от ветра. Она была такая же, как всегда: высокая, с угловатым лицом, небрежная и даже чуть встрепанная, явно не приспособленная к деревенской жизни. В городе она была своя, легко сливалась с нагромождениями кирпича и камня, а здесь выпирала как нечто чужеродное. Несмотря на примесь цыганской крови, Грация почти безвылазно жила в Лондоне, дальние дороги ничуть ее не манили.
Она была все той же прежней Грацией, и это удивляло меня ничуть не меньше, чем само ее здесь появление; я направился к ней, ничего не думая, а только замечая. Был неловкий момент, когда мы стояли у ее машины, оцепенело глядя друг на друга, но затем оцепенение прошло, и мы обнялись. Мы не целовались, а только прижимались лицами; щеки у нее были холодные, а шуба совсем мокрая. На меня накатило счастливое облегчение, я был рад, что с ней ничего не случилось, и ликовал, что мы снова вместе. Я обнимал ее и обнимал, не в силах выпустить из рук нежданную реальность ее хрупкого тела, и вскоре так вышло, что мы оба с ней плакали. Прежде такого не случалось, я никогда не плакал из-за Грации, и она из-за меня — тоже. В Лондоне мы щеголяли своей искушенностью, что бы оно, это слово, ни значило, хотя в конце, еще за месяцы до того, как мы расстались, в нас наметилась некая напряженность, бывшая, как я теперь понимаю, внешним проявлением загнанных вглубь эмоций. Взаимная холодность вошла у нас в привычку, стала само собой разумеющейся. Мы слишком уж долго знали друг друга, чтобы менять стиль своего поведения.
И тут вдруг пришло осознание, что той Сери, через которую я пытался понять Грацию, никогда не существовало. Грация, обнимавшая меня так же крепко, как я обнимал ее, не поддавалась определению. Грация была Грацией: смешная, сладко пахнущая, непредсказуемая и изменчивая, как погода. Я мог определить Грацию только через свое пребывание с ней, так что фактически через нее я определял самого себя. Я обнял ее еще крепче, прижимаясь губами к белой шее, пробуя ее на вкус. Когда она подняла руки, чтобы обнять меня, шуба распахнулась, и теперь я ощущал сквозь блузу и юбку ее хрупкое тело; на ней была та же самая одежда, что и в тот последний раз в конце прошлой зимы.
Прошло сколько-то времени, и я разжал объятия и немного отодвинулся, но продолжал держать ее за руки. Грация стояла, глядя в мокрую землю, а затем высвободила свои руки и высморкалась в бумажный носовой платок. После этого ей понадобился новый платок, она достала из машины сумочку и хлопнула дверцей. Я снова обнял ее, только на этот раз легко, почти не прижимая к себе. Она чмокнула меня в губы, и мы рассмеялись.
— Откуда ты взялась? — спросил я. — Я уж и не думал увидеть тебя снова.
— Я тоже не думала тебя увидеть. И долго не хотела.
— А где ты жила?
— Съехалась с одной подружкой. — На какое-то мгновение ее глаза метнулись в сторону. — А как насчет тебя?
— Какое-то время я жил в деревне. Хотел разобраться в себе и в жизни. Ну а потом переехал к Фелисити.
— Я знаю. Она мне говорила.
— Так, значит, поэтому?..
— Да, — кивнула Грация, взглянув на Джеймсов «вольво». — Фелисити сказала мне, что вы все будете здесь. Мне хотелось тебя увидеть.
Все стало ясно: нашу встречу организовала Фелисити. После того уик-энда, когда я привозил Грацию в Шеффилд, Фелисити буквально из кожи вон лезла, чтобы с ней подружиться. Однако они так и не стали подругами в обычном смысле этого слова. Дружелюбие Фелисити было не то чтобы показным, но вполне обдуманным, значимым. Сестрица видела в Грации жертву моих недостатков; помогая Грации, она выражала мне свое неодобрение, а заодно демонстрировала и нечто более общее — свое высокое чувство ответственности и женскую солидарность. Было весьма показательно, что Фелисити не подстроила нам встречу в Гринуэй-Парке. Можно сказать с почти полной уверенностью, что она презирала Грацию, презирала и сама о том не подозревая. Грация была для нее чем-то вроде раненой птицы, существом, которому нужно помочь — привязать к лапе щепку, налить молока в блюдечко. Ну как же не побеспокоиться о бедненькой птичке, если ранил ее твой родной, никудышный брат?
Мы пошли в поселок, держась за руки и тесно прижимаясь плечами, не обращая внимания на холод и ветер. Я внутренне ожил, ощутил, что делаю новый шаг вперед. Я не ощущал ничего подобного с того, пожалуй, момента, как узнал о смерти отца. Слишком уж долго я был одержим своим прошлым, слишком уж я увлекался самим собой. А теперь вдруг все, что во мне назревало, нашло себе выход: вернулась Грация, часть моего прошлого.
- Ключи к декабрю - Пол Андерсон - Социально-психологическая
- Безработный робот (сборник) - Эрик Рассел - Социально-психологическая
- Живые тени ваянг - Стеллa Странник - Социально-психологическая
- Включи мое сердце на «пять» - Саймон Стивенсон - Научная Фантастика / Социально-психологическая
- Юрей теу - Дин Сухов - Социально-психологическая
- Мир, где приносят в жертву планеты - Виталий Вавикин - Социально-психологическая
- Бесноватые - Кристофер Фаулер - Социально-психологическая
- Фантастические басни - Амброз Бирс - Социально-психологическая
- Рассказ старого мойщика - Анна Михайловна Семашкина - Боевая фантастика / Научная Фантастика / Социально-психологическая
- Волчица (СИ) - Андрей Мансуров - Социально-психологическая