Зеленые млыны - Василь Земляк

Ужин был готов, Домирель торчал у ворот; заметив их на дороге, побежал разогревать петушков и нести на стол. Но Лелю Лельковичу пришло в голову остановиться и, воспользовавшись пустым двором, поучить Мальву езде на велосипеде. Мальва охотно согласилась, лучшего случая могло и не представиться. Учитель ссадил Мальву посреди двора и, прежде чем начать урок, решил показать, на что сгпособен он сам.

Разогнавшись, он принялся вытворять такое… Па совская ни за что не простила бы директору подобного мальчишества. Но Мальва была в восторге. Вот он поднялся на раме, как на турнике. Потом стал во весь рост и, балансируя, совершил круг. Наконец, стал вниз головой на седло и, балансируя уже ногами, сделал еще круг. Мальва смеялась, вызывая у Леля Лельковича охоту совершать все более виртуозные трюки. Но зритель в загоне, на которого они до сих пор не обращали внимания, не потерпел этой человеческой дерзости, перевернувшей все его представления о людях, сложившиеся еще на родине. Голландец весь напрягся, подал себе короткий боевой клич и одним прыжком очутился по эту сторону ограды загона, сбив с нее верхнюю перекладину. Лель Лелькович еще стоял на голове, когда из опрокинутого мира на него двинулось нечто непостижимо огромное и разъяренное…

— Бегите! — успела только крикнуть Мальва.

Лель Лелькович отделился от седла, секунду стоял растерянный, потом закричал: «Тунгус?!» И во весь дух понесся с площадки. Со страшным ревом Тунгус мчался за беглецом. Из глаз быка сыпались искры, готовые испепелить Леля Лельковича. Через минуту зверь догонит его, пришпилит рогами к земле. Мальва с ужасом подумала о бесславном конце Леля Лельковича, но в руках у нее была рабочая обувка, нечто вроде постолов, кожаных лаптей, поношенных, но еще крепких, и когда белая голова поравнялась снею, Мальва швырнула в нее их. И этого оказалось достаточно, чтобы животное остановилось, грозно повело глазами в ее сторону и, оставив Леля Лельковича, избрало себе новую жертву, которую до этого момента не собиралось трогать. Так Мальва оказалась с глазу на глаз с Тунгусом, одна посреди двора, тогда как Лель Лелькович, потеряв уже всякую надежду спастись на земле, со всех ног мчался к лупе, которая вот вот должна была приземлиться а районе мельницы.

Ему казалось, что бык у него за спиной, директор уже ощущал на затылке адское дыхание его раскрытой ласти, а до луны еще было бежать и бежать. Единственный, кто мог бы спасти своего директора от вне запной гибели, был Ярема, но он спал пол скирдой, подложив себе под голову свернутый ремень от молотилки.

Домирель прокрался с бокового крыльца и побежал к воротам. Петушки уже на столе, а гостей все нет и нет. Домирель выглянул на дорогу. Что за чертовщина?! По колхозному двору стремительно кружит велосипедист, а за ним носится по кругу что-то громадное и неуклюжее, с белой головой и большим хвостом, смахивающим на хвост кометы. Сюда же, к воротам, заторопился и Пасовский от вяза.

— Это не Лель Лелькович? — спросил его Домирель.

— Лель Лелькович только что пробежал туда, — Пасовский показал в сторону мельницы. — А это женщина, товарищ Домирель.

— Женщина?! — воскликнул тот в изумлении. — Тогда зовите Ярему.

Они, уже втроем, добежали до рва и залегли в бурьяне. Пасовский закашлялся.

— Тихо! — цыкнул на него Ярема. — Это Тунгус… Пасовский закашлялся еще громче.

С каждым кругом Тунгус пробегал все ближе к засаде, вот он, должно быть, ослепленный яростью, пошел уже было ко рву, но в последний момент повернул все же за Мальвой. Беглянка не умела вырваться из заколдованного круга, а Тунгусу там стало слишком тесно, и он помчался прямо на кашель в бурьяне. Ярема не выдержал, прыгнул в ров, Домирель прижался к земле, рискуя быть растоптанным, и только Пасовский, весь в белом, встал.

— Стой!

Тунгус не ожидал такого отпора, он осел на задние ноги, из пасти у него летела пена, глаза пылали, бык попробовал отскочить в сторону, но Пасовский, которому терять уже было нечего, успел схватить животное за кольцо в носу и почти повис на нем. Потом вывернул быку шею с отвисшим подгрудком. Тот не сопротивлялся, он совсем выбился из сил и покорно смотрел на победителя. Математик почувствовал это, дал голландцу босой ногой под брюхо и прогнал прочь. Тунгус, едва переставляя ноги, заковылял к загону.

А Мальва все не могла, не умела остановиться. Она впервые в жизни села на велосипед сама, да и то под страхом смерти. Домирель, поняв это, крикнул ей:

— Падайте! Не бойтесь!

Но она вместо этого зашла па новый круг и, летя прямо на них, раскинула руки.

— Ловите!

Но разве поймаешь на таком лету! Оба расступились, она проскочила между ними и вместе с велосипедом влетела в ров. Вытащили ее оттуда без чувств и на руках понесли в школу. Позади шел Ярема, ведя директорский велосипед.

Тем временем от мельницы двигалось ополчение, вооруженное кто чем — кольями, вальками, занозами от воловьих ярем, кто то взял просто дышло от телеги и теперь нес его высоко, чтобы Тунгус увидел и не совался в ту сторону. Вел ополчение сам Аристид Киндзя. Задержись мы с Паней на мельнице, и нам бы довелось оказаться в ополченцах.

Пасовский, увидав из ворот ратоборцев с дышлом, расхохотался, на что Мария Вильгельмовна крикнула ему с крыльца: «Не смейтесь, вам это вредно!» После семейных ссор она несколько дней обращается к мужу на «вы».

Из Одессы шел почтовый, змейкой проплывали окна, было два часа ночи. Машинист приветствовал Зелены Млыны веселым гудком.

Вслед за одной бедой уже на рассвете на школьный двор прикатила другая «беда» — на двух разных колесах, с дугой и белой лошадью в упряжке. Журба всю ночь скирдовал, в рыжих волосах — остюки, а глаза красные, как у Тунгуса, когда тот летел на Леля Лель ковича. Директор побоялся выходить к агроному и послал Домиреля. Тот еле успокоил Журбу, сказав, что не пройдет и нескольких дней, как Мальва вернется домой, — тут не столько ушибы, сколько нервное потрясение, так что главное сейчас уход п покой. Журба порывался зайти к Мальве, но Домирель так твердо стоял на крыльце и так горячо советовал не будить ее, что Федор отступился. Похоже было, что он еще не знал всех подробностей происшествия, а знал только, что Тунгус напал на Мальву и что потерпевшая очутилась здесь, на квартире у Леля Лельковича, поскольку тот как будто защитил и спас ее от разъяренного зверя. «А как чувствует себя Лель Лелькович?»— поинтересовался Журба. «Ничего», — улыбнулся Домирель. «Молодец, молодец», — сказал Журба и уехал.

А к утру уже и в самом деле ходили легенды о Леле Лельковиче, все говорили про то, какой он рыцарь и как спас женщину от смерти. Поговаривали даже, что он вскочил на Тунгуса и объезжал его, как объезжают диких жеребцов. Лемкам не терпелось увидеть героя, во двор стали являться целые депутации, требуя, чтобы он вышел на крыльцо. К ним всякий раз выходил Домирель, он принимал хвалу Лелю Лельковичу, который в это время, сгорая со стыда, стоял за дверью.

Терапевт, которого в тот же день привезли из Рай городка, пожилой, чуть ли еще не земский врач, не сказал ничего утешительного. Обнаружил перелом руки выше запястья и еще несколько ушибов в области грудной клетки. Руку то положат в гипс, а вот грудная клетка врача сильно обеспокоила. Оставляя больную, он поинтересовался, кто здесь ее муж — должно быть, хотел сообщить ему кое-что конфиденциально, — и вызвал этим замешательство среди присутствующих мужчин. Так как ни Лель Лелькович, ни Пасовский (рядом стоя " ла Мария Вильгельмовна) не отважились взять эту роль на себя, то сделал это Домирель. Мальва попыталась засмеяться, но тут же схватилась за грудь.

— Я серьезно спрашиваю, кто ее муж! — возмутился доктор и показал больной на Домиреля, который заметно спасовал. — Он?

Мальве" ничего не оставалось, как подтвердить. Доктор увел Домиреля в соседнюю комнату, и там произошел такой разговор:

— У нее в роду были чахоточные?

— Нет, не было… Кажется, не было…

— А точнее?

— Дальние родственники умирали, обычно…

— У нее все признаки туберкулеза. Так горят глаза у чахоточных. Боюсь, что от ушибов процесс может обостриться. К тому же мы не знаем, каковы эти ушибы. Непременно покажите мне больную через некоторое время. А сейчас уход, режим, мед, парное молоко. И — не отчаивайтесь. Сколько ей? Тридцать? — Тридцать.

— Плохой возраст. Переломный. Дети есть?

— Один сын…

— Жаль… сына. Но бывают отклонения. Вам тоже советую поостеречься. Вы как себя чувствуете?

— Я? Грех жаловаться…

— Вижу. Но это еще ни о чем не говорит. Идите к ней, пусть не думает, что у нас от нее какие то секреты. Гипс наложат завтра, я не знал, что здесь перелом. Хорошо бы, чтоб я в другом ошибся. Но вы муж и должны знать… Вы учитель?

— Да. Ботаник.

— Молодой еще. Переживешь… Домирель растрогался почти что до слез.