Имя Бога (готичный детектив) - Марк Вайс

– Готовились встретиться со своим даймоном. Умоляю – верните мне мой компьютер и аппарат! Время уходит, драгоценное время!

– Я поговорю с полицейскими, обещаю вам. А сейчас давайте уточним: они жили в пещере, постигали себя, а потом?

– В назначенный час они открывались Свету.

– Каким образом? Для чего служили копья в стене?

– Копье – это символ мысли, высшего проявления разума. Это ключ!

– То есть вы бросали этих людей на копья? Экспертиза показала, что они умерли именно от этого.

– Да нет же!!! Повторяю – я не убийца! Все они были счастливы встретиться со своим даймоном, они жаждали этого!

– Они сами бросались на копья?

– Конечно! Только так можно завершить посвящение и встретиться с Ним.

– Вы давали им наркотики?

– Древние обряды не могут быть изменены, иначе в них не останется смысла.

– Так, понятно. Значит, после того, как они встречались со Светом, вы отрезали им головы?

– Тело – это просто вместилище, Свет равнодушен к тленным оболочкам. А если вы читали Фрейда, то знаете, что любая органическая жизнь стремится как можно быстрее вернуться в свое первичное состояние, освободившись от непосильного для себя бремени – разума.

– Допустим. Теперь давайте поговорим о времени. Вы утверждаете, что его очень мало – почему?

– Поймите, только раз в четыре года Он принимает посланников. Лишь раз в четыре года! Но в случае смертельной опасности есть момент, когда он может принять вас…

– Без очереди?

– Если угодно. Это время рассчитано задолго до нас, и оно неизменимо. Умоляю…

– Так когда же наступает этот момент?

– В этом году41 – вечером тридцать первого декабря, в день лунного затмения.

– Уточните.

– В девятнадцать двадцать три по Гринвичу, в двадцать один двадцать три по местному42 – когда Солнце спустится в созвездие Козерога. Тогда даже Огонь отступит перед силой Земли.

– В этот момент потерпевший должен был броситься на копья?

– Его ждал Свет.

– А что дальше?

– Пожалуйста, пусть мне вернут мою собственность, и я смогу наглядно показать вам, что собираюсь сделать.

– Хорошо, мы обсудим этот вопрос с компетентными лицами, как вы и просили.

41. вечером тридцать первого декабря

42. 22.23 московского времени

И снова про связь

Когда адвокат вошел в зал заседаний, его, кроме нас с Кристи, нескольких человек в погонах и гражданских, профессия которых была ясна с первого взгляда без всяких погон, поджидали два десятка журналистов. Их немедленно выставили за дверь – а нас чуть было не выпихнули следом, но, к счастью, со мной был Кристиан, а ему никто не может отказать, если уж он что-то задумал. Так что мне повезло: я слышал эту запись собственными ушами.

Мы решили дождаться конца совещания, пригласить адвоката на кофе и расспросить как следует, и сидели, почти не дыша, чтобы нас не отправили в компанию к новостийщикам, но тут у меня завибрировал мобильный, и на дисплее высветился домашний номер Криса.

Я молча поднес трубку к уху.

– Она проснулась, Марк, – дребезжащим голосом сказала Клара.

Несколько слов о карте

Ляля ловко уклонилась от разговора о том, каким образом ей досталась эта карта, но я понял, что она добыла ее через своих интернетовских знакомых, фанатов-кладоискателей, и решил не форсировать события: Ляля выглядела еще слишком слабой да и не обязана была отчитываться передо мной – хотя у меня не оставалось сомнений в том, что рано или поздно она расскажет о своей мечте и о том, как собирается ее воплотить. Пока же я только знал, что под усадьбой Манука находился первый пункт длинного пути к кладам Децебала, и несмотря на все происшедшее, Ляля, по крайней мере, получила подтверждение своей версии и теперь была стопроцентно уверена, что двигается в правильном направлении.

Последняя ночь в Кишиневе

Будто бы кто-то ворожил нам: с билетами на самолет не было никаких проблем, ничего не случалось – даже мелких неприятностей, а погода стояла невероятная – золотая, ярко-синяя, истекающая свежестью.

– Слушай, а этот, с бородой – где он сейчас, интересно? – ни с того ни с сего вдруг спросил Крис.

– Да кто его знает? Копает где-то. Ищет золото даков, – я скосил глаза на Лялю.

Мы сидели на кухне у Кристи и ели потрясающе вкусный виноград. Крис сказал, что это новый сорт, генетически модифицированный и очень перспективный.

– Это же, наверное, плохо – такой виноград? – спросила Клара.

– Да что плохого? Просто подкорректировали, что там не додумали, – Крис ткнул пальцем в направлении потолка, – вот и все.

– Точнее, вмешались в естественный ход вещей?

– Все зависит от точки зрения, – парировал Крис, – разве естественно, чтобы людям не хватало еды? Может, этот виноград спасет от голода всю Африку? Он даже там сможет без полива расти, и приживается почти что на голых камнях.

Пока Клара собиралась с мыслями, чтобы ответить, мой друг – как всегда, очень к месту – добавил:

– А знаешь, что, брат? Я, кстати, заметил, что ты кашлять перестал – ну, знаешь, как ты делаешь, когда бесишься? – и спишь как убитый! Видать, Алекс тебя вылечил? Или не Алекс? – Кристи скроил невинную физиономию.

Нет, ну это просто невероятно! Хотя после того, как я дважды вырвался из горы, слово «невероятно» придется, видимо, исключить из своего лексикона. Однако Кристиан, как всегда, поймал меня: пока все обсуждали супервиноград, я думал о своем сегодняшнем сне. В него опять пробрался волк с пушистыми ресницами – пришел попрощаться.

Когда он показался из-за сумрачных деревьев, все кругом снова казалось размытым, печальным и траурным. Однако страшным этот мир больше не был, и я видел, что где-то там, в самой сердцевине лилового тумана, рождается новый, очень хрупкий, бледно-розовый свет – вроде того, что получается когда смотришь на солнце сквозь лепестки цветов абрикоса. Или на сияющее лицо невесты через густую фату… Волк высунул язык и ушел в предутренний сумрак, таща в зубах пустую змеиную броню и размахивая хвостом, как простая собака. А я впервые за много лет оказался на волшебном лугу – наверное, каждый из вас побывал там хотя бы раз – и смог, подпрыгнув на цыпочках, пролететь несколько сантиметров…

Но, как вы уже поняли, Кристи не из тех, кто смущается, если долго не отвечаешь. Он упорно гнул свое:

– Слушай, я вот не помню, брат: говорил я тебе, что тот мой кум, у которого мы на даче были, – полиграфист? Делает нам винную этикетку. А еще занимается визитками и всякой такой чепухой. Он и пригласительных на свадьбу может наваять! Если скажешь, что ты от меня, он тебе по блату сделает вообще почти даром. И у него такие стильные есть – закачаешься! Лично мне нравятся – видел, может? – которые будто старинная рукопись: лентой перевязана, а внутрь можно засунуть какую-нибудь фигню – ну типа символический подарок для гостей.

– Ты хочешь получить что-то конкретное, Кристиансен?

– Эммм… ну да. Золотую монету из того клада, который вы откопаете. Вы ж поедете его искать, правда? Ну, чтоб хватило на две свадьбы: и в Москве этой вашей – так, по быстрому, а потом здесь, у нас – уже по-человечески. И вообще, ни у кого из моих знакомых нет дачи в Трансильвании, так что давайте, делайте что-нибудь.

Не сговариваясь, мы с Лялей кинули в Криса по генетически модифицированной виноградине.

Эпилог

В конце концов, большая часть материалов дела профессора так и осталось засекреченной. Думаю, это правильно – иначе, скорее всего, получилось бы как с собакой художника Абакука. Однако кое-что все-таки просочилось благодаря вездесущим СМИ – то есть вернулось на просторы Интернета, страницы газет и экраны телевизоров.

Впрочем, Ляля говорит, что тревожиться из-за этого – то же самое, что беспокоиться по поводу фармацевтической промышленности: что для одних – лекарство, для других – наркотик, яд, но выдавать по рецептам абсолютно все – невозможно, потому что тогда огромное количество людей будет мучительно решать, можно ли делиться тем или иным препаратом (читай, информацией) с остальными – или нельзя? И это будет глупо, громоздко и совершенно несправедливо.

Я пока не решил, соглашаться с ней или нет. И потому, что сам не знаю, кто из нас прав, и потому, что слишком дорожу нашими отношениями, чтобы бесконечно дебатировать даже по самым важным вопросам, и потому, что с красивыми женщинами вообще сложно спорить. Может, это слабость – такая позиция? Не знаю…

Кишинев, 2009

Приложение. Некоторые материалы дела № 367-3541

Газетная вырезка

В глазу умершего человека возникают изображение того, что он видел перед собой в момент смерти. Это объясняли тем, что под действием света на сетчатке глаза происходит разложение зрительного пурпура – родопсина. Этот зрительный пигмент под действием попадающего на сетчатку света разлагается и меняет ионный транспорт в фоторецепторе. Разлагающийся родопсин постоянно восстанавливается притекающей кровью. В случае смерти человека притока крови, а следовательно, и восстановления пурпура не происходит, и на сетчатке остается изображение того, что проецировалось хрусталиком.