Беседы об искусстве (сборник) - Огюст Роден

Это необходимая практика. Весна – сезон юности, робости, инициации. Ведь невозможно сразу исполниться созидательной силы, да это и нежелательно.

Этот пейзаж теперь на исходе дня раскинулся под небесами с несравненным, великолепным богатством: небо Константинополя чистой синевы, с облаками, разбросанными на розовых стягах.

1

Шатле-Ан-Бри

(путевые заметки)

Какая глубокая радость для пожилого человека подвести жизненные итоги, живя чудесным!

Природа, каждая ее грань прекрасна. Чтобы проникнуть в ее секрет, достаточно любить. Только любовная мысль, любовь к Природе оправдывает мою жизнь.

На дороге вступили в противоборство три силы: ветер, облако, солнце. Ветер и облако есть аккумуляция ревности и насилия против одинокого солнца, я ощущаю скопившуюся вокруг него неприязнь этих двух врагов.

В блеклой глубине серого и голубого шелка зимние деревья сплетают свое кружево. Это состояние печали!.. А между тем это весна.

Деревья то почернеют, как роща, то посветлеют, как бы расступаясь. Для кого играют этот спектакль? Ни для кого… Для одинокого прохожего на дороге. Сама дорога приукрашена дымкой.

Вдалеке окружающие деревья слились в черный контур: это лес. Свинцово-темные облака, подцвеченные серым, влажные, велят нам вернуться, попирая торжественное величие этой дороги – триумфального пути пешеходов и погонщиков.

На момент солнце уклоняется от дороги. Но возвращается, и я ощущаю позади себя вздох. Дорога то посверкивает, то затухает в зависимости от прихоти темных либо светлых облаков. Это день в крапинку, сияющий, как серебро, стиль Людовика XIV.

Деревня на солнце, почти вплотную прижавшаяся к земле…

Теперь небо темное, а земля блеклая, светлая. Солнце роняет белую улыбку, и деревья и плющ трепещут.

На берегах Луары

Луара – аорта нашей Франции!

Поток света, нежно-счастливой жизни!

Это утро спокойно до самых далей горизонта. Все дышит покоем. Всюду царит медлительность, порядок. Повсюду благополучие. Цветная дымка, проливающая бальзам хорошей погоды.

Есть ли где-либо, кроме этих краев, эта успокоительная и бодрящая ровность воздуха и освещения?

Этот изысканно-серый нежный тон Луары под облаками, эти серые крыши города, серый мост, сложенный из старых камней…

Солнце нерешительно и прихотливо освещает пейзаж.

В этот раз я не видел собора, но видел чашу неба, налитую синим счастьем. Облака, похожие на листья аканта, собрались справа, перемещаясь легкими скачками, напоминающими полет готических ангелов.

И главное – юность этого неба! Его тон, его синева и нежное оживление его белых обитателей – облаков!

Ко мне возвращается давно минувшее счастье.

Дорога, обрамленная тенями, что вела сюда, уходит вдаль вместе с деревьями.

Луара, как шарф, как серебряная лента, затенена ивняком и тополями. Зелень на первом плане. На лугу крепости из тополей! – Желтая пена гармоничным пятном оплывает камень и подернутое серым дерево.

Дома на широкой равнине, не напоминают ли они мирно пасущихся коров? А те, вытянувшиеся длинной линией, – быков, бредущих цепью…

Равнина столь прекрасна, порядок столь ясен и велик! Листве передается это настроение, здесь и там она торжественно тяжела. Я обнаруживаю ту же смесь, ту же гармонию и у местных жителей, особенно у женщин: в чертах их лиц, в акценте речи.

Три аллеи старых лип. Это совершенно как в трехнефном соборе.

До этого я сидел, теперь поднимаюсь, – половина пейзажа до этого была не видна: там простирался огромный луг изумрудного цвета, очаровательные деревья и мост через медленную реку, мост, в котором есть нечто от египетского храма, посвященного Луне…

Упрощение пейзажа из-за тумана, в котором растворяются луга, листва, творит грандиозные эффекты. Эти природные барельефы не понравятся тем, кого чаруют дорогие материалы – золото, серебро, камни, – эти творения адресованы духу, высшему чувству, ощущающему геометрию форм. – Геометрия божественна. Она обращена к нашему сердцу, поскольку основана на коренном принципе сущего.

Подобно тому как долго вглядываешься в черты возлюбленной, перед тем как разлучиться с нею, как много раз оборачиваешься, чтобы увидеть ее еще, так и я покидаю этот дивный пейзаж, как бы отрывая его от сердца, влюбленного, любящего. Я оставляю природу в полном блеске!

2

Окрестности Маньи

Церковь Монтьяву

В портале этой церкви есть что-то от римской триумфальной арки, но эта арка более простая, квадратных очертаний, как бы прислоненная к церкви.

Какое изящество! В центре, в тимпане – Дева Мария. Человеку свойственно восхищаться дубом, заложенным в желуде: воплощение Сына Божия и материнство; юность и зрелость, соединяющиеся в Марии. В ее лице мы восхищаемся одновременно Матерью и Девой.

Перед этим изгибом арки в Монтьяву я осознал глубокую красноречивость арочной конструкции.

В очерченных полукружиях, ниспадающих на округлые консоли, мне увиделась орбита спутника звезды. Колонны, на которые опираются полукружия, выглядят ныне столь благородно! Все это подчеркнуто резьбой, тонкой, как у греков. На фризе наверху еще более выявлен этот танец растений, перекрещивающихся гирлянд.

В рисунке резьбы угнездились черные вороны.

Это не Парфенон, это краса и слава Франции.

По мере приближения различаешь дивные детали. Божественный Ренессанс, не питавший благоговения перед столицей, – эпоха, когда для крестьян строили столь же прекрасно, как и для королей.

Я счастливый свидетель этих чудес. Они близки мне, они сопровождают мои размышления, мои восторги, мои дни.

И какое воздействие оказывают на меня, работающего снаружи, эти доносящиеся из глубины церкви песнопения!

Гармонии, всегда одни и те же, применяемые испокон веков, величественны, как стиль, который не меняется, который организовывал и сопутствовал жизни народа. Великий французский народ, внушающий восхищение и поныне, благодаря своим мыслителям, благодаря истинным художникам, чей отблеск подобен сиянию заходящего солнца!

О родина, люблю тебя, люблю твою природу, века твоей славы. Придешь ли ты в упадок, погибнешь ли?.. Нет.

Угаснет ли мир, как угасли великие художники, что говорят теперь с нами лишь на языке камня?

По крайней мере, пока длится их жизнь, нам не будут чужды те чудеса, коими процветал Запад; в них сокрыты все тончайшие оттенки подлинной тайны и энергии.

Французский темперамент нашел воплощение в совершенстве, но он набросил на него вуаль скромности. Историк ничего не увидит – необходимо свидетельство художника.

Скромность французского темперамента – это скромность самой французской природы. Поклонники искусства во Франции находят убежище повсеместно.

Утро первого причастия: заморозки, сияющий туман.

Ни шороха, ни звука: слышишь лишь себя.

Дорога, небеса, громадные полосы земли похожи на потертые ковры или дорожки. В отсутствие солнца все связывает неощутимый воздух. На равнине хлещет и завывает ветер. Его назначение очистить все преходящее. Жуткий ветер для несчастных.

Это дерево столько раз захлестывало порывами ветра, что теперь оно несет профиль невзгоды.

Сквозь его рисунок проглядывает нежность дня.

Водовороты, завихрения повсюду, нежная рябь напоминают морское побережье Атлантики. Земля, как ветер, – смиренна. <…>

3

Божанси

…Облокотившись на подоконник моего гостиничного номера, я, как Бог Отец, свысока и издалека взираю на мир и сужу его.

Вижу, как проезжает двуколка, запряженная осликом. В двуколке целое семейство: мать, еще молодая, девочки, мальчики и стареющий отец – святой Иосиф… На всех нарядные платья, и я любуюсь их элегантностью. Поскольку все эти наряды – и маленькой семьи, и людей, идущих мимо двуколки, – кажутся мне элегантными. В большинстве своем это блузы, чьи складки говорят о теле и ремесле тех, кто их носит.

Какие мягкие серые тона окутывают весь этот городок – деревья и дома, одежду, гармоничные движения людей, животных! – Проходят торжествующие девушки, гордость земли и расы…

Я отправляю свою грозную должность судии благожелательно; пропускаю всех направо как праведных. Вот люди, которые и не догадываются о своем счастье… Но разве они и в самом деле несчастливы без моего участия? Они безмятежны, и их жизнь течет почти в тишине. Они как эта весна, такая бледная, еще совсем близкая к зиме, с затаенным солнцем и теплом.

Этот народ очень кроток, совершенно чужд суровой эпохе, когда родился его романский собор. Однако толпа, отлученная от Церкви фармацевтами и учеными, все же сохранила вкус к камню. Как раз в церковь и направляется скромная семья в двуколке: входя, она с уважением оценит потрясающую перспективу и угадает за ней небо.