Убийство с продолжением - Виктор Васильевич Юнак

и нашелся».

– То есть, если я правильно вас поняла, вы мне предлагаете радоваться тому, что мать моя где-то пропадала, а теперь нашлась?

– Ты все правильно поняла.

– Но я с этим не согласна. Ее не было в мои самые лучшие детские годы. А теперь я могу и без матери обойтись.

– Да что ты такое говоришь, Света! Мне, вон, уже за тридцать, а мама моя умерла, и знаешь, как мне ее сейчас не хватает!

Глаза у Ихменевой покраснели, стали слезиться, она все-таки чихнула, едва успев прикрыться салфеткой.

– Послушай! Ты же заболеваешь. Ч-черт, что мне с тобой делать?

И тут взгляд его зацепился за стеклянную дверцу бара, в котором стояло несколько бутылок коньяка, вина и водки. Он открыл дверцу, достал початую бутылку водки, отвинтил крышку, понюхал – не выдохлась ли.

– Ну-ка, пойдем в комнату.

– Зачем? – спросила она, вставая и следуя за учителем.

– Лечить тебя буду.

– Водкой? – засмеялась она.

– Спирта, к сожалению, у меня нет. Но и водка пойдет для растирания.

Он достал из шкафа теплый шерстяной плед, подойдя к дивану, он переложил подушку с середины в конец, повернулся к Ихменевой. Вздохнул, кивнул головой на диван.

– Скидывай халат и ложись на живот. Я отвернусь.

Но не успел он отвернуться, как Светлана с готовностью распахнула халат, и он моментально сполз на пол. Она стояла перед ним в одних трусиках. Маленькая девичья грудь ее от частого сердцебиения то вздымалась вверх, то резко опускалась вниз. То ли от начинающейся болезни, то ли от стеснения лицо девушки покраснело. А у самого Достоевского комок подкатил к горлу.

– Ложись, я сказал, – еле выдавил он из себя.

Ихменева послушно легла на живот, Достоевский взбрызнул немного водки себе на ладонь, поставил бутылку на пол и стал довольно ловко, будто занимался этим каждый день, втирать жидкость в тело.

– А у вас есть женщина, Илья Иванович? – после нескольких минут прервала молчание Ихменева.

– Нет, но в данном случае это никакого значения не имеет.

Он снова полил себе на руки и стал втирать водку с еще большим усердием.

– Какие у вас сильные руки.

– Больно, что ли?

– Немного.

– Извини.

Он стал водить ладонями по спине немного потише. Вдруг зазвонил его мобильник. Он даже вздрогнул от неожиданности.

– Ч-черт! Лежи, не вставай, тебе нужно согреться.

Он поднял с пола халат, накрыл девушку, сверху набросил плед, подошел к столу, где лежал продолжавший трезвонить телефон, взял его в руку, глянул на высветивший номер и нажал на кнопку вызова.

– Да, алло!.. Привет! Работаю, а ты как?

Он оглянулся на Ихменеву, погрозил ей пальцем, чтобы не вставала, и вышел из комнаты на кухню. Светлана пару минут послушно лежала, затем ей захотелось переменить позу, она хотела опереться одной рукой об пол, чтобы повернуться другим боком – лицом не в диван, а в комнату, но рука ее наткнулась на бутылку. Она подняла ее, поднесла к глазам. Водки оставалось еще где-то чуть меньше трети. Она взболтала бутылку, глядя на появившиеся пузырьки, и улыбнулась. И тут ей пришла в голову шальная мысль: зачем переводить добро? Эта жидкость ведь не для наружного, а для внутреннего применения. Она перевернулась на спину, продолжая кутаться в халат и плед, присела, поджав ноги, и поднесла к губам горлышко бутылки. Водка обожгла ей нёбо и гортань и едва не вылилась обратно в бутылку – пока еще не понятно было, готов ли ее организм принять зелье или нет. Но она крепко стиснула зубы, чтобы не выпустить водку обратно. Наконец все ушло внутрь. Второй и третий глотки пошли живее. Она снова глянула на бутылку – водки немного осталось на самом дне. К тому же она поняла, что Достоевский закончил разговор и возвращается в комнату. Она быстро поставила бутылку на пол, а сама стала переворачиваться на живот. И тут поняла, что теперь ей это сделать гораздо труднее. От этого ей стало смешно. Вернувший в комнату Достоевский увидел барахтающуюся Ихменеву и тут же прикрикнул на нее.

– Я же сказал тебе лежать спокойно.

– А у меня… живот заболел, хотелось позу поменять.

Светлана почувствовала, как в голове у нее появились какие-то шумы и рот уже не так чутко реагировал на ее мысли.

Достоевский подошел к дивану, помог девушке лечь поудобнее, отбросил на ноги плед и плеснул на руки остатки водки.

– Не понял? – удивился он, подняв опустевшую бутылку. – Здесь было водки еще довольно много.

– Наверное, испарилась, – хихикнула Ихменева, тяжело шевеля языком. – Вы же забыли… закрыть бутылку.

Он присел на корточки так, что его лицо оказалось рядом с ее лицом.

– Ну-ка, дыхни.

– Зачем?

– Дыхни, я сказал.

Она выдохнула, и алкогольные пары заставили Достоевского поморщиться.

– Ты дура, что ли? На кой ляд ты ее пила, горе луковое?

– А мне жалко, что вы ее так… используете.

Он негромко чертыхнулся и стал втирать оставшуюся водку. Закончив процедуру, он накрыл ее едва не с головой, завернув в плед, словно ребенка. Пошел в прихожую, снял с вешалки ее пуховик и свое пальто и все это положил сверху на девушку.

– Теперь послушай меня: тебе надо заснуть и хорошо пропотеть. Поэтому не вздумай встать. Поняла?

– Поняла. А вы где спать будете?

– Не твоя забота! Все! Я выключаю свет.

Он вышел на кухню. Руки его дрожали то ли от перенапряжения после втирания, то ли от волнения. Он снова включил уже остывший электрочайник. Затем пил чай с печеньем, обжигаясь и думая, как ему выпутаться из всей этой истории. Затем вспомнил бессмертную сказочную поговорку про утро, которое вечера мудренее, и решил до утра этим не заморачиваться. Делай как знаешь, и будь что будет.

Ихменева открыла глаза. Хмурое небо, затянутое облаками, тем не менее, говорило о том, что утро уже наступило. Она повела глазами по комнате, вспоминая, что с ней было, почему она закутана в одеяла и куртки и почему у нее слегка побаливает голова? К тому же тело ее было влажным от пота. Наконец глаза ее наткнулись на спавшего в кресле учителя. Голова его была опрокинута на спинку кресла, ноги лежали на приставленном стуле. Накрыт он был пальто, из-под которого торчали ноги, одетые в голубые шерстяные носки.

Ихменева зашевелилась, стала по очереди освобождаться от своих покрывал, словно птенец от яичной скорлупы. Услышав это, Достоевский открыл глаза, посмотрел на Ихменеву, улыбнулся.

– Как спалось? Как ты себя чувствуешь?

– Голова немного побаливает да тело все потное.

– Ну, то, что голова побаливает, мне понятно. А