Заклинатель - Фиона Хиггинс

Так я взрослел — но не рос. И в конце концов пополз слух, будто я вовсе не сын своей матери, а подкидыш, будто меня подменили горные духи — подбросили вместо родного ребенка, которого утащили к себе. Жители нашей деревни забеспокоились: они захотели узнать наверняка, так это или нет.

„Отправляйся на Кахир-Фаза“, — сказали они мне.

Высоко-высоко, на самом гребне Спины Дьявола, стоял древний пень. В дерево, от которого он остался, в вековой дуб, много лет назад ударила молния, и сохранилась только обугленная культя. Самое странное — в том, что дерево обгорело весьма необычным образом: по форме пень был невероятно похож на трон, даже с двумя подлокотниками, четырьмя крепкими ножками и высокой спинкой. Этот-то деревянный трон люди и прозвали Кахир-Фаза, что значит „кресло познания“. Существовало поверье: ежели человек проведет на нем целую ночь, от заката и до рассвета, а утром сможет спуститься с горы на своих ногах — значит, он дитя горных духов, а в награду он получит поэтический дар и неутолимую тягу к странствиям.

Родители предупредили меня, что это очень опасно. Последний, кто осмелился сесть на Кахир-Фаза, вернулся калекой и даже не мог внятно говорить. Из уст его вместо поэзии изливался бред, а странствия его завершились в ближайшем доме для умалишенных. Не стану отрицать, мне было очень страшно — но и смертельно любопытно. Однажды ранней осенью, достигнув зрелого возраста — мне исполнилось десять, — вскоре после полудня я простился с родной деревней и двинулся в путь, вверх по склону Спины Дьявола.

Небо было синим и совершенно безоблачным; дни становились короче, деревья желтели и теряли листву. Холод уже покусывал щеки и нос, но настроение у меня было превосходное. Близилась середина пути, местность начинала меняться. Казалось, зима пришла раньше времени. Деревьев почти не стало, а те, что все же встречались мне на пути, скорбно тянули к небу совершенно голые ветви; ноги мои все чаще ступали на голый камень и реже — на траву. Небо налилось свинцом, — казалось, вот-вот хлынет дождь. Ветер усиливался. Море — такое синее, когда я покидал деревню, — буквально почернело и вздулось пенистыми белыми хлопьями валов. По мере того как солнце близилось к горизонту, уверенность покидала меня.

В то самое мгновение, как последний луч солнца скрылся за горизонтом — границей ведомого мне мира, — я ступил на вершину Спины Дьявола. До чего же там было холодно и уныло! Гребень у горы был совсем узкий — не более пяти шагов в ширину; на нем, прямо посредине тропы, возвышался Кахир-Фаза. Я думал, что увижу, как сам дьявол восседает на нем, ибо только ему подошел бы такой черный, обугленный трон. Я приблизился к пню, сел и стал ждать, уповая на лучшее.

Что ж, скажу я вам, никогда еще в моей жизни не случалось такой жуткой ночи, и я очень надеюсь, что больше никогда не случится.

Природа направила все свои силы на то, чтобы помешать мне осуществить задуманное. На землю опустился холод, который жестоко кусал мои нош и щеки острыми, словно бритва, зубами. Ветер выл и стенал, нашептывая мне в самые уши ужасные мысли, от которых я едва не лишился рассудка. Меня страшно трясло, и я всеми силами цеплялся за подлокотники трона. Порывы ледяного ветра были до того мощными, что казалось, он вот-вот поднимет меня в воздух и яростно скинет с горы. Затем по крутым склонам на Спину Дьявола стал наползать плотный туман; он обложил меня со всех сторон и наконец поглотил. А потом хлынул дождь — я промок до костей.

Я совершенно потерял счет времени; возможно, прошел всего час, а быть может, четыре; наконец ветер утих, ливень иссяк, обратившись в мелкую морось. И тогда я решил: самое страшное позади. Как вдруг начались эти звуки. Вой и хруст, лай и стенания. С обеих сторон от меня раздавались оглушительные удары — будто топот великанских ног. Но и это не все: были и другие ощущения. Наверняка хулиганили злобные духи: они гладили меня по лицу и касались ушей ледяными губами. Мне казалось, я и вправду на грани безумия. Клянусь трехногим табуретом великого барда Порика О'Лалли: я чувствовал, как чьи-то руки хватают меня за одежду и тянут куда-то, пытаются сбросить со стула. Последнее, что я помню о той ночи, — это как передо мною предстал сам дьявол с копытами, озаренный внезапной вспышкой раздвоенной молнии.

Очнулся я под звуки самой прекрасной мелодии, какую только слышал в жизни. Пела птица. А вслед за благословенной песней явился и свет. Сквозь тьму из-за моря пробился луч солнца. Я почувствовал (именно так — не увидел!), как духи, живущие на гребне горы, поспешно прячутся от утренней зари. Ликование охватило все мое существо — и одновременно невыразимая усталость.

Когда я доковылял наконец до деревни, взорам односельчан предстало печальное зрелище. Я совсем обессилел и был с ног до головы заляпан грязью, одежда превратилась в лохмотья, ботинки исчезли, кожа была ободрана и сочилась кровью, словно меня всю ночь стегали плетьми.

Все повыбежали из своих домов, чтобы поглазеть на меня.

„У него получилось! — удивленно восклицали они. — Получилось!“

„Но какой ценой!“ — воскликнула моя мать, подхватила меня на руки и, полумертвого, унесла в дом, уложила в постель, накормила мясом и пышками. У меня началась лихорадка; долго я пролежал, не открывая глаз и беспокойно метаясь по подушке. Три дня и три ночи я непрестанно бормотал что-то на никому не понятном языке. На четвертый же день я очнулся и увидел отца и мать, братьев и односельчан: они стояли вокруг моей постели и не сводили с меня глаз.

„Ну? — спросил отец; он так стиснул руки от нетерпения, что костяшки его пальцев побелели. — Что ты нам скажешь?“

И с моих опаленных жаром лихорадки губ сорвались слова — слова неведомого языка: „Neel ain tintawn mar duh hintawn fain“.

„Он получил знание!“ — радостно воскликнули все и стали хлопать отца по спине, поздравляя.

Разумеется, будучи сыном горного духа — а это теперь считалось доказанным и не вызывало ни малейших сомнений, — я не мог оставаться в деревне. Я должен был двинуться в путь — на поиски удачи. Вот так-то и вышло, что сегодня я оказался здесь, перед вами. И пусть знают все: может быть, я и зарабатываю себе на хлеб метанием картошки, но всегда буду помнить, что я, Бьяг Гикори, выжил в ту ночь на Кахир-Фаза и наградой за этот подвиг мне стала поэзия».

Бьяг отвесил поклон и улыбнулся. Слушатели восторженно зааплодировали.

Алуф Заболткинс даже встал и воскликнул:

— Браво! Браво! Бьяг, это было прекрасно! Рассказ замечательный. Верю безоговорочно, что если кто и мог пережить ночь на той самой горе, так это ты!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});