О, Путник! - Александр Арбеков

Впереди показались холмы, вдали за ними всё также простирались степь и поля, но затем они плавно переходили в возвышенность, за которой виднелись величественные горы.

Наш маленький отряд внезапно остановился. Послышались возбужденные голоса, дверь кареты открылась, передо мною возник БАРОН. Он был облачён в легкую кольчугу, густые седые волосы, освобождённые от шлема, свободно падали на плечи, светло-голубые глаза улыбались и искрились в лучах солнца.

— Сир! — начал он, поперхнулся, затем продолжил тихим голосом. — Извините, ПУТНИК, впереди нечто интересное, не пожелаете ли взглянуть?

Я вышел из кареты, подошёл к арьергарду. Воины столпились около огромного раскидистого дерева, росшего на обочине дороги. К одной из его ветвей был привязан за ноги человек. Мужчина среднего возраста… Руки связаны за спиной, лицо налилось кровью, слегка распухло, вокруг кружатся и злобно жужжат жирные и чем-то недовольные мухи. Глаза у незнакомца, как ни странно, открыты, вполне осмысленны, ясны и даже слегка ироничны и насмешливы. Одет страдалец вполне сносно, не без определенного изящества и стиля.

При моём приближении воины почтительно поклонились, быстро отошли в сторону. Я подошёл к незнакомцу, скрестил руки на груди и произнёс довольно банальную, но самую подходящую в этой ситуации фразу:

— Давно висим, сударь?

— О, Милорд, не очень давно, вернее, сравнительно недавно. Сложно дать точный ответ в такой ситуации. Всё в этом мире относительно, знаете ли… Как видите, пока ещё я нахожусь в довольно приличной и сносной форме, значит, подвешен был всё-таки не так и давно. Конечно, было бы неплохо поменять, так сказать, диспозицию, ибо настоящее мое положение не дает оказать Вам достойные Вашей персоны почести, да и, знаете ли, горло пересохло, и перекусить бы не помешало. И мухи надоели. У, суки проклятые, вонючие! Ненавижу! Всех их следует истребить!

Позади меня произошло какое-то движение, раздался легкий смех, повеяло запахом тонких духов. Он был слегка терпким и полностью гармонировал с несколько грубоватым запахом осенних трав.

— О, боже, что за прекрасное существо я вижу за Вашей спиной, Милорд! В ангелов я не верю, но обычная женщина так выглядеть не может! Кто же она, какими неведомыми путями попала на нашу грешную, суетную, пыльную и грязную землю? Может быть она всего лишь нематериальное порождение и воплощение вселенской фантазии о вечном и бесконечном совершенстве!? О, благословенное помутнение разума, о, счастье созерцания истинной красоты перед лицом грядущего небытия! Мои последние часы или, возможно, минуты, а то и секунды скрашены в полной мере этим ангельским созданием! О Боже, спасибо тебе за счастье увидеть твою посланницу! — подвешенный забился в конвульсиях, изображая, очевидно, высшую форму экстаза и его страшную силу.

ГРАФИНЯ за моей спиной засмеялась легко, весело и громко:

— ПУТНИК, не изволите ли пожалеть беднягу? Он, однако, довольно забавный малый!

— Снимите этого клоуна, — небрежно обратился я в сторону своей новоявленной свиты.

БАРОН, не торопясь, подъехал к дереву, внимательно и пристально вгляделся в лицо мужчины, набычился, нахмурился, некоторое время помедлил, потом как-то странно усмехнулся, приподнялся на стременах и рассёк кинжалом верёвку, не забыв слегка поддержать освобождённого мученика.

Тот тяжело плюхнулся вниз, громко застонал, некоторое время бессильно, но с каким-то, видимо, прирожденным артистизмом, возлежал на земле, не отвлекаясь на мух, возмущённо кружащихся над его лицом и, видимо, ещё не потерявших надежду на лёгкую поживу. Потом мужчина с определённым трудом поднялся, склонился передо мною довольно изящно в глубоком поклоне и произнёс:

— К Вашим услугам, Милорд. Перед Вами — поэт, философ, писатель, актёр, мастер иллюзий, живописец, скульптор, музыкант и прочее, прочее, прочее… Но, смею заверить, преобладает во мне прежде всего поэтический дар. Если говорить честно, то, как и писатель, и актёр, и живописец, и скульптор я вполне зауряден. Судить обо мне, как о философе сложно потому, что для этого нужен ещё более глубокий философ. Музыкант я неплохой, очень неплохой, но моя поэтическая сущность высится, словно огромная гора, над другими сравнительно скромными талантами. Да, всё-таки поэзия воистину вершина всех искусств, достичь которой суждено лишь избранным любимцам Бога!

— О, как, однако, завернул! — хмыкнул я.

— Ах, поэзия, поэзия… Вечно иллюзорная сладость для изголодавшейся души, — усмехнулась ГРАФИНЯ. — Ну, а если вы действительно неплохой поэт, то зачем же в таком случае заниматься писательством, актёрством, живописью и иными видами интеллектуальной деятельности, если вы в них не особо преуспеваете? О философии я не говорю вообще, так как не считаю её наукой, как и психологию. Любого, самого бесталанного, можно научить писать, считать, соединять вещества, выращивать растения, лечить людей и животных, добывать руду, плавить металлы и так далее. Пусть потом это будет делаться даже кое-как, но научить вполне возможно. А вот научить человека умению познавать и анализировать все глубинные процессы, протекающие в этом мире, и быть способным к формулированию на этой основе законов развития природы и общества, интуитивно и потому успешно разгадывать самые запутанные загадки, задаваемые нам мирозданием, то есть научить философствовать, — это абсолютно безуспешное занятие в том случае, когда человек просто по природе своей не философ! — ГРАФИНЯ внимательно и насмешливо посмотрела на меня и продолжила. — То же касается и психологии. Нельзя вот так просто научить любого индивидуума разбираться в хитросплетении психики человека, если он не имеет на то особых врожденных способностей, а иными словами, глубоко заложенных в нас задатков! Увольте меня! Человек от рождения своего или философ и психолог, или нет, третьего не дано!

Спасённый нами незнакомец хотел, видимо, что-то возразить, но ГРАФИНЯ прервала его и голос её прозвучал неожиданно жёстко, раздражённо и громко:

— Глупо учить человека философствовать. Глупы попытки сделать из него тонкого психолога, если отсутствуют врождённые и особые, данные свыше, задатки. Главный учитель для будущих философов и психологов — это жизнь, практика. Я совершенно не исключаю возможности воспользоваться книгой, или поучаствовать в каком-нибудь диспуте, или просто с кем-либо поспорить, в результате чего развить свои природные способности.

Я кашлянул и внимательно посмотрел на девушку. Да, однако, — каждый раз что-то новое… Ах, какая всё-таки красавица! Глазки блестят, бровки нахмурились, на щеках румянец, упругая и полная грудь вот-вот разорвёт платье. Хочу эту женщину, нет мочи более!