Охота на Лань. История одной одержимости (СИ) - Линдт Нина

Юная Альба шла за руку со своим братом. На ней было темно-зеленое платье со скромной золотой вышивкой, а ее необыкновенные волосы разделены на две косы, которые спускались по бокам почти до пола. Если не думать о ней, как о грешнице, то можно только восхититься грацией ее движений. Вот она подняла голову и посмотрела на него. Тоска сжала сердце монаха. Как сражаться со всем злом сразу? Тем более с таким обольстительным и с виду невинным созданием… Но он-то знал ее мелкую душу. Все они одинаковые. Сердца красавиц лопаются от гордыни и тщеславия. Его не обманет напускная кротость. В Джованне Альба есть червоточина, как в красивом с виду спелом яблоке.

Наконец все сели. Савонарола подождал, когда все внимание слушателей переключится на него, и начал:

– Под Рождество пастыри говорят с нами о жизни. О рождении. Я же, возлюбленные мои в Иисусе Христе, хочу поговорить с вами о смерти. Нетрудное дело доказать человеку, что он умрет, мы видим это вокруг каждый день. Но весьма трудно заставить человека помнить о смерти постоянно.

Случается, что наше желание познания представляет нашему вожделению какую-нибудь вещь в виде такого наслаждения, что мы со всей страстностью следуем за ней, а иногда так пленяемся, что только о ней и думаем, не в силах отвлечься. Например: мужчина увидел где-нибудь женщину, и когда начал думать о ней, то желание быть близким с ней до такой степени овладевает им, что делает его как бы неподвижным, все его помыслы направлены к этой цели. Он уже не создает, не действует, он парализован желанием. То же случается, когда истинный христианин сильно возлюбит Бога, понимая, как много имеет от Него, тогда все мысли устремляются к Богу.

Итак, горячее желание становится началом любви, укрепляется и отстраняет все прочие мысли, так что человек думает только о предмете. И поскольку желание жить – совершенно естественная вещь, жизнь желанна для человека, то все заботы порой и мысли – о жизни, о том, как сохранить себя. И как влюбленному сложно помыслить об ином предмете, кроме объекта своей любви, то и человеку тяжело отойти от заботы о жизни и подумать о смерти. Более того… насколько человек любит жизнь, настолько он ненавидит смерть и бежит от нее.

Сегодня, солнечным, пусть и морозным утром, я хочу поговорить с вами о том, от чего вы бежите. Об искусстве хорошо умирать.

Говоря об одержимости женщиной, Савонарола следил за лицом Пико делла Мирандола. Философ нахмурился, внимательно глядя на кафедру. Потом закрыл лицо рукой, словно погрузился в размышления, а когда повернулся снова, Савонарола, нарочно поймав его взгляд, махнул в сторону семейства Альба, продолжая проповедь. Делла Мирандола проследил за его рукой и надолго задержал взгляд на Джованне.

– Первое правило: истинная мудрость состоит в том, чтобы помнить о смерти. Цель человеческой жизни – не здесь. Если ты будешь размышлять о смерти, то не только не будешь иметь сомнений в вере, но и утвердишься в ней. Посмотри на свои руки, – Савонарола протянул руки над публикой ладонями вверх. – Посмотри на свою плоть, ведь скоро она станет прахом. И тогда не важно будет, кто из нас молод, кто богат, кто красив, кто силен. Все мы превратимся в пепел. Помните, что дьявол играет с нами и ждет прихода нашей смерти, поэтому мы должны быть готовы. Помните, что мы умрем, тогда вы не совершите греха. Просите Света у Бога каждый день, чтобы жить хорошей жизнью.

Но мало просить. Надо желать. Поэтому второе правило: необходимо хотеть избежать греха.

Марко с тоской слушал проповедь. Ему было тяжело видеть, как люди попадают под гипнотическое очарование Савонаролы. Монах был действительно хорош: его движения приковывали внимание, постоянно меняющийся ритм проповеди не давал отвлечься. Он говорил доступным для каждого языком: для более просвещенных цитировал мудрецов и апостолов, для более простых граждан пояснял все на будничных примерах. Но Марко чувствовал, что к хорошему это подчинение умов не приведет. В нем все противилось духовному лекарю. Он знал как врач, что пациент, думающий о смерти постоянно, умрет. А пациент, верящий в жизнь, имеет шансы на выздоровление. Но приходилось сидеть смирно и слушать, раз уж он дал себя затащить сюда семейству Альба. Марко находился позади Джованны. Тысячу раз он мысленно положил ладони на ее плечи, сотню раз поцеловал в шею. И миллион раз накручивал на палец в своем воображении тонкую рыжую прядь, блестевшую в солнечных лучах на зеленой парче ее платья.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Было ли это грехом или не было – его не волновало.

Почувствовал ли Марко перелом в мирной с виду проповеди или потом уже домысливал свои ощущения? Сложно было сказать. Но в какой-то момент Марко услышал в голосе монаха напряжение, какое бывает в воздухе перед бурей. И она разразилась.

– …Но мало просить. Надо желать. Поэтому второе правило: необходимо хотеть избежать греха. Потому что, если правитель надменен, алчен и развратен – как он может хотеть избежать греха? Каждый его выдох смердит серой. Никто не должен возвеличивать себя и говорить: Флоренция моя. Она Божия, и если кто поступит вопреки этому, того Бог изгонит. Вместо того, чтобы сказать себе: «Мне придется выстрадать наказание, если я не решал дела по совести», – тиран будет продолжать пить кровь из своего города, а когда он будет умирать… а он умрет и совсем скоро, то бесы соберутся у его одра, а не ангелы! Запомните!

Марко передернуло. Савонарола, как ворон, чувствовавший скорую падаль, кружился вокруг Лоренцо Медичи. То, что тот болен и серьезно, было видно, не нужно быть провидцем, чтобы догадаться, но нападать в открытую…

Марко было не видно Великолепного, но по гулу он понял, что по Медичи это ударило сильно. И тут краем глаза увидел, как Лоренцо встал. Сегодня утром он не мог разогнуться, такая боль грызла его изнутри. И Марко знал, что приступы становятся все более длительными. Поэтому происходящее сейчас глубоко потрясло его. Лоренцо стоял ровно, был бледен, пот бисеринками блестел на его лбу. Но никто не мог догадаться о том, как ему больно. Правитель Флоренции улыбался. Очень элегантно повернувшись, он прошествовал вон из собора, раскланиваясь по дороге со знакомыми. Он сделал так, что на мгновение все забыли о монахе на кафедре. Лоренцо Медичи покинул собор королем, смеющимся над беснующимся фра Савонарола.

Вслед за Лоренцо поднялось все его семейство и вышло. И только тогда внимание паствы вернулось к монаху.

Но тот, выждав, когда осядет гул, продолжил, не растеряв пыла своей речи.

– Если духовное лицо, вместо того чтобы наставлять и поучать, бросается в разврат и обнимает беса похоти, то и ему не думается о смерти. Она тоже застанет его врасплох. Пусть он считает себя всесильным правителем и наставником Церкви, посланником Господа на земле, но его безобразию тоже наступит конец!

Это был камень в огород самого Папы. Лоренцо ткнул Марко в бок; кажется, красавчика Альба это все забавляло. А вот Марко было невесело.

– И ты, женщина, вышла из себя для суеты, излишеств и разнообразных низостей! Вспомни о смерти, иначе будешь осуждена навеки и умрешь, как собака!

Это было нападение на Альбертину, сидящую чуть поодаль. Красавица осталась верна обычаю знатных женщин наряжаться в церковь. Марко скрипнул зубами. Что за нахал! Он их всех макает носом в лужу, не считаясь ни с положением, ни с влиянием. Савонарола не боится никого, потому что считает себя в своем праве. И что самое страшное – многие одобряли его.

Но тут Савонарола повернулся к Альба.

– Юноша! Когда ты будешь возбужден к совершению греха, вспомни, что тебе предстоит умереть, отдай себя всего служению Христу с чистотою сердца и тела! Особенно если грех твой – кровосмесительный и оттого еще более страшный.

Дышать стало нечем. Лица прихожан повернулись к тем, на кого смотрел монах. А Лань и ее брата знали все. Марко попытался сглотнуть, но во рту было сухо. Брат и сестра держались за руки, словно не верили еще, что удар пришелся по ним.