Временно - Лейхтер Хилари

Я ползу по нему, словно мышь, пачкая локти в земле. Туннель расширяется и сужается, расширяется и сжимается, и вновь расширяется, чтобы пролить тонкие струйки света, озаряющие мой путь.

Я ползу.

Из небожительницы я стала подземной тварью.

Туннель мягкий и мокрый. Земля забивается под ногти. Превращает ли земля под ногтями ногти в когти? Затем появляются камни, затем я поворачиваю направо и земля меняется, под коленями хлюпают сточные воды с разводами масла и мусором, бесконечные пещеры со следами других коленей и других когтей, с другим уже запахом, нет, вонью, и я понимаю, что все, что это обходной путь, фальшивый туннель, туннельный синдром, это полое изнутри тело, а не настоящий туннель; возможно, это тупик, и что я тогда буду делать, куда я пойду, как выживу, особенно если погаснет свет?

Свет гаснет.

В этой полной тьме я совершенно спокойна и даже почти счастлива. Я чувствую парящую радость мира без стен, без тела, без дней, без единой называемой вещи. Я чувствую свое лицо и не знаю, где оно находится относительно солнца. Это отсутствие перспективы почему-то вселяет в меня надежду. Я — это семя, что еще не взошло. Кажется, я даже улыбаюсь. Кажется, я даже сплю.

Время движется и не движется. Тьма создает расписание для иллюзии движения, иллюзии замирания, может, назад, а может, вперед, карты учета времени пробивают и распробивают назад. Путешествие во времени — мой новейший навык, в кротовой норе, в грязи и дерьме, среди червей, в тишине я держусь земной компании.

Думаю, я даже сплю, потом просыпаюсь и сплю еще немного.

Возможно, проходят минуты, возможно — месяцы.

Прямо над моей головой, а может, прямо из-под меня появляется рука, хватает за воротник и дергает, пока колени не отвечают, пока мои сведенные судорогой конечности не распрямляются и я не понимаю, что теперь могу стоять прямо. Я встряхиваюсь. Стряхиваю животное, которым стала, вытягиваю позвоночник, пока не выпрямляюсь совсем и не начинаю идти, пошаркивая, едва переставляя ноги. Рука расправляет мне плечи, поднимает запястье, чтобы я взялась за перила лестницы, и, держась почти надежно, с небольшой помощью со стороны, я поднимаю ногу и подбородок. Я забираюсь в пещеру ведьмы.

Бумажная работа

— Фактически я не ведьма, — говорит она, — предпочитаю называться директором листовок.

Она протягивает мне визитную карточку и говорит:

— Вот, возьми еще одну.

Для руководителя она слишком молода, измотана, смешлива, и волосы у нее сияют, как поток благотворительных вложений.

Она дает мне стопку листовок для изучения. На них больно смотреть, они жгут руки. На пальцах остаются тонкие порезы, и я невольно задумываюсь: есть ли у них зубы? Может, они заколдованы?

— Больно, — говорю я.

— Листовки могут причинять боль, — отвечает она, поглаживая одну жестким, узловатым пальцем. — Мы делаем больно друг другу. Мы нужны друг другу. — Нос у нее точеный — прямой и тонкий.

— Я ищу новое назначение, — говорю я и злюсь сама на себя.

Даже без Фаррен я мечусь от работы к работе. Стабильность избегает меня, и я ничего не могу с этим сделать. Вижу работу и просто не могу за нее не взяться.

— Думаю, мне не помешают еще одни руки, — говорит она. — В эти дни нужно разнести довольно много информации. Убийцы на свободе. Бомбы в небе. Опасные времена!

Пещера сырая и холодная, и она здесь совсем одна, директор листовок с листовками на столе, плесенью на стенах, влажной, темной, страшной, и я представляю, что ее легкие заполнены этой же плесенью. Я чувствую ее одиночество, точно сталактит, вырастающий у меня во рту. Она складывает новые листовки, ярко-розовые и зеленовато-желтые, и ее пальцы сплошь покрыты ожогами и порезами.

— Где мы? — спрашиваю я.

— Это коридор для магии печатных изданий фирмы.

Она ведет меня ко входу в пещеру и указывает на улицу. Выглядит как обычная улица.

— Доставка прямо к двери, — говорит она. — Ты же знаешь, что такое учеба на практике, правда? Вот твоя форма.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Она накидывает мне на плечи какое-то пончо со множеством карманов, чтобы носить множество листовок. Улыбается.

— Не составите мне компанию на первый раз? — спрашиваю я, предполагая, что мне нужно, чтоб кто-то присматривал за мной.

— Нет, — смеется она, — я не могу все оставить.

— Да, простите.

— Не позволяй мне уходить, — выдыхает она, внезапно хватая меня за руку, — и не возвращайся, пока каждая листовка не найдет свой дом.

— Каждая листовка?

— Необходимо, — говорит она, — раздать их все до одной. Если ты не раздашь все листовки, случится страшное.

— Что именно?

— О, это не важно!

И я отправляюсь в мир с назначением, на которое сама себя назначила.

И вот она я, обивательница порогов. Вот она я, разносчица листовок. Узнаете этого мужчину? Знаете, как защитить себя в случае нападения? Вы что-нибудь видели или что-то говорили?

— Не важно, что ты предлагаешь, — со смехом произносит директор листовок, — не важно, что говоришь. Главное, что они берут твои листовки.

И вот она я, пришла обивать ваш порог. Пожалуйста, возьмите эту листовку, и, пожалуйста, вот это вот все. Директор просит всегда добавлять слово «пожалуйста».

— Это звучит складно и в разы увеличивает шанс, что листовку возьмут, — говорит она.

Пожалуйста, можно я займу немного вашего времени, сложенного, спрессованного в недели, как моя еженедельная листовка? Можно я немного расскажу вам о том, что мы делаем? Можно передать вам жалобу на шум от соседей? Можно я расскажу вам о будущем? В будущем вы возьмете листовку. Можно я сложу листовку гармошкой и сыграю вам песню? Можно я сложу ее веером и помашу вам на лицо? Можно я суну ее вам в карман, пока вы не видите, суну карман в стирку, закопаю листовку в специальный грунт и потом восстановлю ее по кусочкам? Хотите купить печенье? Что ж, как и мы все.

Для начала, сколько людей живет в вашем доме и хотите ли вы поддержать наше дело? Купите ли вы немного цитрусовых? Ознакомитесь ли с нашим исследованием? Примете ли во внимание числа? Продолжите ли игнорировать факты? Когда вы займете четкую позицию? Почему бы вам не присесть? Интересуют ли вас книги?

Вот она я, чтобы просить, чтобы стучаться в ваши сердца, дергать вас за рукав, и, сэр, не найдется ли у вас минутки обсудить ваши жизненные цели? Состояние экономики? Состояние независимости отдельных государств? Состояние волос? А состояние приливов и отливов? Режим прекращения огня, огонь в лесах и новый, огненный, вкус крендельков? Интерпретацию сегодняшних газетных заголовков? Истории о том, как мир рухнет — как мир зародился — что это вообще за мир такой — или, может, ту самую команду, которая играет в ту самую спортивную игру? Что скажете об окружающей среде? Экономике? Ванной? К слову, могу ли я воспользоваться вашей? А вы любите комедии?

Не хотите ли изучить список винтажных сувениров, с которыми вы играли в детстве? Списочек конфеточек, которые вы ели, когда были ребенком? Историю вашего внутреннего ребенка? Историю о ребенке в ванне? Историю ребенка выдры и ребенка жирафа и их невероятной дружбы?

— Можете просто пропустить все истории и дать мне листовку? — говорит один человек.

Я с радостью даю ему листовку, и он кладет ее на стопку других листовок от других компаний, на удобный столик для листовок в прихожей его дома, своеобразная эдикула, куда он прячет свои печатные тайны.

— Для листовок, — говорит он, указывая на стол, — для вырезок, — он указывает снова, — и для всего мимолетного.

Я стою на углу и раздаю листовки, поток их не иссякает; на ходу, почти рефлекторно прохожие хватают мои бумажки, от мелких порезов их ладони краснеют, они бегут дальше, а сверху, с небес, с высоты дирижабля видно, как листовки разбегаются, расползаются по улицам, точно конфетти с острыми краями, рассекающие город вопросами и любопытством.

Я возвращаюсь в пещеру совершенно пустая.