Записки хроноскописта - Игорь Забелин

После одного из таких сражений между соседними племенами и был выбит на стене хаирханской пещеры загадочный петроглиф.

Осторожно раздвинув кусты, я шагнул в холодный мрак пещеры. У входа еще лежали на полу зеленоватые пятна лунного света, но дальше темнота становилась непроницаемой.

Я зажег фонарь и направил луч на стену. Круг света последовательно вырвал из мрака, как из глубины веков, лучников, убитых, сломанные стрелы, копьеметателей… Еще раз мысленно перебрал я все известные нам факты, еще раз задумался над деталями, добытыми хроноскопом: вождь топором разбивает глиняный сосуд с пиктограммой молодого художника, старый художник высекает ту же пиктограмму на стене. Одну за другой отбрасывал я прежние гипотезы. Заключение перемирия? Нет, потому что после сломанных стрел изображены воинственные копьеметатели. Самовосхваление вождя? Едва ли, потому что ни сам вождь, ни его тотем не изображены. «Философская суть эпохи»? Но неолитическому человеку явно незачем было беспокоиться о ее выражении. Краткий мир, сменившийся войной? Предположение Сахарова отпадало, потому что позднее другой художник выбил на стене петроглиф.

И тогда возникала мысль, что петроглиф — это соглашение между двумя враждующими племенами, что в пещере, когда заключалось соглашение, находились два вождя. Один из них приказал сделать глиняный сосуд и нанести на него пиктограмму. Но когда сосуд с пиктограммой показали второму вождю, тот ударом каменного топора доказал, сколь непрочно это изделие, и велел своему художнику — старику-высечь петроглиф.

Но в чем же все-таки смысл его? Вечный мир? Нет, потому что и в начале и в конце пиктограммы, с какого конца ни читай ее, стоят вооруженные, готовые к бою воины, да и едва ли неолитические люди обладали отвлеченными понятиями о мире. Что-то сугубо практическое, жизненно важное должно было содержаться в пиктограмме-и в то же время связанное с войной: люди того времени не представляли себе, что можно жить не враждуя.

Луч света, скользнув вверх, остановился на олене, пораженном стрелами. Да, во времена неолита люди охотились с помощью лука и стрел. В жизни человечества изобретение лука составило целую эпоху — с ним легче охотиться, чем с копьями или дротиками, и, значит, лучше стало житься людям, реже голодали они. Однако лук не только охотничье, но и боевое оружие. Поразить человека стрелой тоже проще, чем дротиком Следовательно, с изобретением лука легче стало охотиться, но и легче стало убивать самих охотников, мужчин во время многочисленных сражений.

Я еще раз направил луч света на пиктограмму и остановил его на пораженных стрелами воинах. Потом — на воинственно поднятых копьях. Не означает ли это, что вожди договорились впредь не пользоваться стрелами как боевым оружием и сражаться одними копьями? Луч света вернулся на убитых. Их было четверо. Я вспомнил, что даже у некоторых современных папуасских племен все, что больше трех, называется «много». Очевидно, тот же смысл имело изображение четырех убитых. Значит, древний мастер хотел сказать, что стрелы, столь полезные на охоте, убивают слишком много людей, и вожди соседних племен договорились не пользоваться ими в бою и сражаться, как в прежние времена, копьями. А чтобы завет их навеки остался в силе, чтоб знали о нем все, кто посетит хаирханскую пещеру, и был выбит петроглиф на каменной стене.

Воображение живо рисовало мне, как сидят вокруг пылающего костра суровые бородатые воины с каменными топорами и копьями, как вожди их торжественно обещают не воевать стрелами.

— Да будет так! — должно быть, сказал на своем наречии вождь, приказавший сделать пиктограмму на глиняном сосуде.

— Будет! — в тон ему ответил на своем наречии вождь, приказавший выбить петроглиф на стене хаирханской пещеры…

Каменная баба

Глава пятая

в которой повествуется о дальнейших спелеологических исследованиях Хаирханского массива, рассказывается о каменной бабе и о том, что находилось около нее

В дни молодости, опробуя на золото реки Куртушибинского хребта, я встретил однажды в безлюдном ущелье конного тувинца. Мы остановили лошадей, и после традиционных приветствий и вопросов я услышал от него рассказ о самом себе, о случившемся со мной однажды приключении на берегу Енисея. В памяти моей этот забавный случай остался самым ярким примером пресловутого, всячески обыгранного в литературе «телеграфа кочевников» — узун-кулака. Впрочем, это присказка.

Выйдя из пещеры с загадочным петроглифом, где столь пышно расцвела моя фантазия, я увидел Сахарова, который тоже ушел от костра и стоял у скалы, положив на остывший камень большую длинную руку. Сахаров смотрел вдаль, в темноту; луна светила ему в затылок, и его крупная, чуть запрокинутая назад голова казалась еще больше, тяжелее. Я почему-то подумал, что сейчас он похож на одного из тех наших далеких предков, по следам которых мы шли. Шаги мои Сахаров услышал сразу же.

— Вы очень обижены на меня? — спросил он. — Вот видите, до чего доводит увлеченность. Конечно, без увлеченности настоящие дела не делаются, но часто приходится страдать посторонним…

— Вы — о петроглифе? — в свою очередь спросил я. — Если хотите, я поведаю вам еще одну гипотезу… Сахаров, слушая меня, все так же смотрел вдаль, и я не знал, слушает он меня или прислушивается к своему внутреннему голосу, но, когда я кончил, он сказал:

— Знаете, только ради этой версии стоило лететь сюда, лезть в пещеру и думать, думать. — Теперь глаза его светились, и он смотрел в упор на меня. Если хотите, пещеры — это копилки человеческого опыта. Представьте себе, сколько десятков тысячелетий прожили в них наши предки!.. А что мы знаем о пещерах? Что там есть сталактиты? Что там живут летучие мыши?.. Воздух-покорен. Океан-покоряют. А подземный мир?.. Я убежден, что когда-нибудь в подземных пустотах возникнут промышленные предприятия… города, санатории… Там будут жить люди. Но они уже жили в пещерах, и опыт их-бесценен!

«Фанатик», — вспомнил я слова Дягилева и улыбнулся. — Да, фанатик, влюбленный в загадочный подземный мир».

В моем воображении как-то не укладывалось житье-бытье под землей, но я понимал, что сейчас не время высказывать свои мысли Сахарову, да и слишком мало я думал. об этом, чтобы выступать со своим мнением.

Определеннее я знал другое: Сахаров, пожалуй, с излишней поспешностью принял мою расшифровку петроглифа. Сам я не, считал ее окончательной, да и Березкин отнесся к ней весьма сдержанно.

Мы собирались покинуть лагерь спелеологов, чтобы отправиться к подножию Танну-Ола уже на следующее утро. Но вечером у костра я рассказал Сахарову и его товарищам легенду о пастухе-тувинце и невольно стал виновником последующих событий. Дело в том, что Хаирхан успел разочаровать спелеологов: пещера, в которой они обнаружили глиняные черепки и петроглиф, оказалась совсем не такой большой, как предполагал ранее Сахаров: в ней имелся еще только один зал (в него вел узкий проход). Спелеологи побывали в зале еще до нашего приезда, все тщательно осмотрели, но ничего интересного не нашли. По их словам, зал был невысоким они не могли стоять в нем во весь рост — и не очень длинным. Как и во многих других карстовых пещерах, с потолка там свешивались сталактиты, а на полу, навстречу им, «росли» сталагмиты-маленькие, ничем не примечательные. Когда спелеологи рассказывали нам о пещере, в словах их звучало откровенное неудовольствие. Они мечтали о бесконечных таинственных подземельях — и вдруг всего два небольших зала!

Легенда о пастухе, заблудившемся в хаирханской пещере, оказалась очень кстати. Спелеологи принялись спорить о достоверности легенд, приводили бесконечные примеры «за» и «против», и, пока спорили, большинство склонялось к тому, что легенды врут, но, когда дело дошло до Хаирхана, решили не спешить с выводами и поискать другую пещеру.

Поскольку я сам сказал, что пастух-тувинец увидел в пещере нечто такое, от чего помутился его разум, спелеологи предложили мне и Березкину задержаться дня на два, на три.

Утром Сахаров предложил осмотреть вместе с ним второй зал пещеры, мы все надеялись, что при первом посещении спелеологи просто не нашли хода в следующий зал.

Увы, надежды не сбылись. Мы, не ограничиваясь осмотром, в буквальном смысле слова прощупали каждую пядь. Нам удалось найти несколько трещин, но таких узких, что в них с трудом проходила рука; вели они куда-нибудь или нет-мы так и не узнали.

Поиски наших товарищей, отправившихся разыскивать в Хаирханском массиве другую пещеру, тоже ни к чему не привели. Удивляться этому не приходилось: не так-то просто найти среди скал пещеру. Вечером у костра царило мрачное настроение. Все понимали, что на детальное обследование Хаирхана уйдет слишком много времени, а надежды на счастливую случайность были очень уж призрачны.