Тигровая шкура, или Пробуждение Грязнова - Фридрих Незнанский

— А невозможное?

— И невозможное тоже, — хмыкнула Мезенцева, по-своему расценив вопрос, видимо, настолько влиятельного и знаменитого в недалеком прошлом милицейского зубра, что даже сам начальник краевого управления внутренних дел самолично попросил «всячески содействовать товарищу Грязнову».

— Ну а говорить-то он скоро начнет?

— Не знаю, — призналась Мезенцева. — Делали все возможное, теперь вот за него примутся столичные светила. Кстати, — чисто по-женски спохватилась Мезенцева, — к Кричевскому мать прилетела. Днюет и ночует в его палате. Так что, если желаете, можете и с ней переговорить.

Вячеслав Иванович «желал». И первое, на что он обратил внимание, когда Мезенцева представила его невысокой миловидной брюнетке, это покрасневшие от бессонных ночей глаза, которые как бы жили своей обособленной жизнью.

— Кричевская Елена Борисовна, — бесцветным голосом произнесла она и, словно ища какой-то дополнительной поддержки, вскинула глаза на врача.

— Знаете что, — предложила Мезенцева, — располагайтесь в моем кабинете. А я пока больных обойду.

Когда она ушла, оставив на журнальном столике два стакана с чаем и кулем шоколадных конфет, Грязнов откашлялся, посмотрел на сгорбившуюся в кресле женщину. Несчастье с сыном надломило ее основательно, моментально состарив на десяток лет, и он невольно подумал о том, каково сейчас матери и жене Сергея Шаманина. Однако надо было как-то завязать разговор, и он произнес первое, что пришло в голову.

— Елена Борисовна, дорогая, я тоже москвич, не понаслышке знаю, что такое наши столичные светила, и могу вас заверить — Женя поднимется.

— Вы… вы настолько уверены? — с мольбой в глазах произнесла Кричевская, всматриваясь в лицо сидевшего перед ней человека, о котором, как ей рассказали еще в Москве, ходили легенды.

— Абсолютно! Кстати, Женя скоро поднимется на ноги, и ему понадобится одежда, к которой он привык. Это я по себе знаю, когда в госпитале с ранением лежал. А я как раз на днях возвращаюсь в Стожары и мог бы переслать в Москву его сумку с вещами, которая осталась в гостинице.

— Спасибо вам, спасибо, — мягко улыбнувшись, поблагодарила Кричевская. — Вы, наверное, хотите, чтобы я рассказала вам о сыне?

Вячеслав Иванович утвердительно кивнул.

— Да. И если можно, подробнее.

Кричевская взяла со столика свой стакан с чаем, задумавшись, отхлебнула глоток:

— Подробнее… А что именно вы хотели бы услышать?

— Что бы я хотел услышать? — переспросил Грязнов. — Да в общем-то мне все о нем интересно, но главное… Главное — это его работа в «Гринпис» и еще, пожалуй, жизненная позиция вашего сына.

— Жизненная позиция… Относительно экологии и нашей экосистемы? — уточнила Кричевская.

— Пожалуй, что так. И еще… Как он воспринял эту командировку на Дальний Восток? Я имею в виду информацию о шкуре уссурийского тигра для президента.

— Господи, как он ее воспринял?! Во-первых, обрадовался, потому что мечтал побывать в этих краях, ну а что касается тигра… Пожалуй, только и то, что сказал одну-единственную фразу: «Докатились, мать!»

Она обхватила ладонями стакан с чаем, словно хотела согреться в этот и без того теплый августовский день. А в сознании Грязнова вырисовывался образ взрослеющего парня с устоявшимися жизненными принципами, которых так не хватает в нынешнем обществе, за что на того, естественно, валились горы шишек. Да и мать порой ругала его, внушая ему «терпимое благоразумие», мол, не лезь, куда не надо, могут нос прищемить. А он только смеялся в ответ и говорил: «Хоть ты, мама, и умней меня, но тут я с тобой не согласен». В общем, если знал, что кто-то где-то ловчит, то говорил об этом вслух, а подобное, конечно, не каждому понравится, тем более столичному чиновнику.

Елена Борисовна замолчала, и Грязнов тут же задал вопрос, который уже давно не давал ему покоя:

— Насколько я понимаю, он и в «Гринпис» стал работать только затем, чтобы отстоять хоть капельку чистого воздуха, чистой воды и по возможности еще не изуродованной природы?

— Можно, конечно, сказать и так, — мать Кричевского кивнула. — Но главное, пожалуй… В общем, ему важно было доказать тому же чиновнику из администрации президента или правительства, что нельзя рубить сук, на котором мы все сидим. И этой рубки, когда сучья летят, не простят нам ни наши дети, ни, тем более, наши внуки и правнуки.

— То есть… — Грязнов хотел было уточнить тот круг проблем, в которых был задействован Евгений, но ему не дала договорить Елена Борисовна. Ее лицо снова исказила гримаса долго сдерживаемой боли, и она негромко произнесла:

— Простите, ради бога. Но я до сих пор не знаю, как все это случилось… Я имею в виду моего Женьку и того… второго, парашютиста Шаманина.

— Как, спрашиваете, случилось? — вздохнул Грязнов. — Должен признаться, что пока и сам толком не знаю. Но есть предположение, что он бросился на помощь Шаманину, когда услышал выстрел и, возможно, крик.

По лицу Кричевской вновь пробежала гримаса боли.

— Я так и думала.

— Почему? — удивился Грязнов.

— Да понимаете, в этом весь Женька.

Распрощавшись с Мезенцевой и матерью Кричевского, Вячеслав Иванович сдал халат в приемной и вышел на залитый солнцем двор. Позади остались больничные корпуса, а он мысленно прокручивал заново рассказ Кричевской, который, в общем-то, подтверждал версию, выдвинутую майором Мотченко.

Проводив Шаманина до кедровника, Кричевский повернул к гостинице, но, услышав выстрелы, которые, видимо, не могли его не насторожить, бросился обратно. Подбежав к тому месту, где был добит вторым выстрелом Шаманин, он бросился в кедровник и, услышав треск сучьев под ногами убегающего человека, кинулся за ним… Это было именно в его характере, он и не мог бы поступить иначе.

Учитывая тот факт, что над Стожарами тем вечером стояла полная луна и на небе не было ни единой тучки, Женя, видимо, рассчитывал догнать преступника. И, вероятно, догнал его, что было более чем странным. Крути не крути, а по логике вещей получалось, что он просто не мог бы догнать убийцу, который прекрасно ориентировался на местности. К тому же у того была довольно приличная фора по времени. И если человек, застреливший Шаманина, не хромоногий инвалид и не дряхлый старец, то кто же он?

«Ну да ладно, об этом потом, — стараясь не растекаться мыслями, осадил себя Грязнов. — Главное, можно точно воспроизвести хронологию того, что случилось тем вечером в кедровнике. Точнее говоря, ночью».

Наткнувшись на распластанного у дороги Шаманина и убедившись, что он мертв, — на это показывает кровь Шаманина, засохшая на руках Кричевского, — гринписовец бросился на шум ломанувшегося через кедровник преступника, для которого, судя по всему, появление Кричевского было полной неожиданностью.

Женя, видимо, почти догнал убегающего, когда тот выстрелил в него из пистолета и промазал, о чем и говорит пуля, извлеченная из ствола кедра недалеко от того места, где утром следующего дня нашли Кричевского.

Возможно, Кричевский успел ударить стрелявшего в него, о чем свидетельствует кровь еще одной группы на костяшках его кулака. И вот тогда-то в него выстрелили второй раз, причем стреляли в голову, чтобы уж наверняка.

«Так, и что мы с этого имеем? — задался очередным вопросом Грязнов. — Да в общем-то ничего. Кроме того, пожалуй, что преступник, в силу каких-то причин, бежал гораздо медленнее, чем Кричевский».

Глава 13

Осунувшийся, с трясущимися руками, Кургузое мерил шагами камеру стожаровского СИЗО, куда его этапировали после задержания в Хабаровске, и лихорадочно пытался сообразить, что же такое произошло с ним. Но главное, убит Шаманин! Кем? За что? Еще не полностью оправившись после месячной пьянки, оттого путающийся в собственных рассуждениях, он пытался связать концы с концами и ничего не мог поделать.

— Господи! — обхватив голову руками, раскачивался он на жестком топчане. — За что?!

Выходит, именно его, Семена Кургузова, подозревают в том, что именно он убил Шаманина! Так и заявил следователь прокуратуры, что допрашивал его три часа кряду. Он ему и показания Сохатого зачитал, где тот якобы признался в том, что именно он, Семен Кургузов, грозился «пришить парашютиста за то, что тот по рукояти самодельного ножа узнал хозяина землянки». А про пистолет сказал, что это ему опять же Кургузый подсунул «по старой дружбе», когда тот на полу без памяти валялся. Мол, тень на плетень хотел навести. А из этого самого «Вальтера» Шаманина и шлепнули, когда он вечером домой возвращался. А потом, мол, он, Семен, в Хабаровск свалил, чтобы, значит, временно на дно залечь и позже безвинно-несчастного Сохатого под вышак подвести.

— Господи-и-и… — едва не выл Семен, сжимая голову руками. — За что ж меня так?