Возвращение - Аркадий и Борис Стругацкие

Валькенштейн отвернулся. По его мнению, было совершенно безразлично, кто делает дело. Он поднялся и вышел в коридор. У кессонного люка он увидел незнакомого молодого человека с бритым загорелым лицом и бритым лоснящимся черепом. Валькенштейн остановился, оглядывая его с головы до ног.

– Кто вы такой? – спросил он неприветливо. Меньше всего он ожидал встретить на «Тариэле» незнакомого человека.

Молодой человек кривовато усмехнулся.

– Меня зовут Сидоров, – сказал он. – Я биолог и хочу видеть товарища Горбовского.

– Горбовский в поиске, – сказал Валькенштейн. – Как вы попали на корабль?

– Меня привез директор Бадер…

– А, – сказал Валькенштейн. Бадер прибыл на звездолет два часа назад.

– …и, вероятно, забыл про меня.

– Естественно, – сказал Валькенштейн. – Это вполне естественно для директора Бадера. Он весьма взволнован.

– Я понимаю. – Сидоров поглядел на носки своих ботинок и сказал: – Я хотел переговорить с товарищем Горбовским.

– Вам придется подождать, – сказал Валькенштейн. – Пойдемте, я провожу вас в кают-компанию.

Он проводил Сидорова в кают-компанию, положил перед ним пачку последних земных журналов и вернулся в рубку. Десантники улыбались, Бадер утирал пот со лба и тоже улыбался. На экране опять бились туманные всплески.

– Возвращается, – сказал Диксон. – Он сказал, что одного витка на первый раз достаточно.

– Конечно, достаточно, – сказал Валькенштейн.

– Вполне достаточно, – сказал Лю.

Через четверть часа Горбовский выкарабкался из кессона, на ходу расстегивая пилотский комбинезон. Был он рассеян и смотрел поверх голов.

– Ну что? – нетерпеливо спросил Лю.

– Все в порядке, – сказал Горбовский. Он остановился посредине коридора и стал вылезать из комбинезона. Он выпростал из комбинезона одну ногу, наступил на рукав и чуть не упал. – То есть, что я говорю – все в порядке… Все никуда не годится!

– А что именно? – осведомился Валькенштейн.

– Я есть хочу, – заявил Горбовский.

Он вылез наконец из комбинезона и направился в кают-компанию, волоча комбинезон по полу за рукав.

– Дурацкая планета! – сказал он. Валькенштейн отобрал у него комбинезон и пошел рядом.

– Дурацкая планета, – повторил Горбовский, глядя поверх голов.

– Это весьма трудная планета для высадки, – подтвердил Бадер, отчетливо выговаривая буквы.

– Дайте мне поесть, – сказал Горбовский.

В кают-компании он с довольным стенанием повалился на диван. Когда он вошел, Сидоров вскочил на ноги.

– Сидите, сидите, – благосклонно сказал Горбовский.

– Так что же случилось? – спросил Валькенштейн.

– Ничего особенного, – сказал Горбовский. – Наши боты не годятся для высадки.

– Почему?

– Не знаю. Фотонные корабли не годятся для высадки. Все время нарушается настройка магнитных ловушек в реакторе.

– Атмосферные магнитные поля, – сказал атмосферный физик Лю и потер руки, шурша ладонями.

– Может быть, – сказал Горбовский.

– Что ж, – неторопливо сказал Бадер, – я вам дам импульсную ракету. Или ионолет.

– Дайте, Август, – сказал Горбовский. – Дайте, пожалуйста, нам ионолет или импульсную ракету. И дайте мне поесть кто-нибудь.

– Господи, – сказал Валькенштейн, – да я уж и не помню, когда в последний раз водил импульсную ракету!

– Ничего, – сказал Горбовский, – вспомнишь. Послушайте, – ласково сказал он, – дадут мне сегодня покушать?

– Сейчас, – сказал Валькенштейн.

Он извинился перед Сидоровым, снял со стола журналы и накрыл стол хлорвиниловой скатертью. Затем он поставил на стол хлеб, масло, молоко и гречневую кашу. – Стол накрыт, Леонид Андреевич, – сказал он.

Горбовский нехотя поднялся с дивана.

– Всегда приходится подниматься, когда надо что-нибудь делать, – сказал он.

Он сел за стол, взял обеими руками чашку с молоком и выпил ее залпом. Затем он обеими руками придвинул к себе тарелку с кашей и взял ложку. Только когда он взял ложку, стало понятно, почему он брал чашку и тарелку обеими руками. У него тряслись руки. У него так сильно тряслись руки, что он два раза промахнулся, стараясь поддеть на кончик ножа кусок масла. Бадер, вытянув шею, глядел на руки Горбовского.

– Я постараюсь дать вам самую лучшую импульсную ракету, Леонид, – сказал он слабым голосом. – Наиболее лучшую.

– Дайте, Август, – сказал Горбовский. – Самую лучшую. А кто этот молодой человек?

– Это Сидоров, – объяснил Валькенштейн. – Он хотел говорить с вами.

Сидоров встал опять. Горбовский благожелательно поглядел на него снизу вверх и сказал:

– Садитесь, пожалуйста.

– О, – сказал Бадер, – я совершенно забыл! Простите меня. Леонид, товарищи, позвольте представить вам…

– Я Сидоров, – сказал Сидоров, неловко усмехаясь, потому что все глядели на него. – Михаил Альбертович. Биолог.

– Уэлкам, Михаил Альбертович, – сказал волосатый Диксон.

– Ладно, – сказал Горбовский. – Сейчас я поем, Михаил Альбертович, и мы пойдем в мою каюту. Там есть диван. Здесь тоже есть диван… – он понизил голос до конфиденциального шепота, – но на нем расселся Бадер, а он директор.

– Не вздумайте взять его, – сказал Валькенштейн по-китайски. – Мне он не нравится.

– Почему? – спросил Горбовский.

Горбовский возлежал на диване, Валькенштейн и Сидоров сидели у стола. На столе валялись блестящие мотки лент видеофонографа.

– Не вздумайте взять его, – повторил Валькенштейн.

Горбовский закинул руки за голову.

– Родных у меня нет, – сказал Сидоров. (Горбовский поглядел на него сочувственно.) – Плакать по мне некому.

– Почему – плакать? – спросил Горбовский. Сидоров нахмурился.

– Я хочу сказать, что знаю, на что иду. Мне необходима информация. На Земле меня ждут. Я сижу здесь над Владиславой уже год. Год потратил почти зря…

– Да, это обидно, – сказал Горбовский. Сидоров сцепил пальцы.

– Очень обидно, Леонид Андреевич. Я думал, на Владиславу высадятся скоро. Я вовсе не лезу в первооткрыватели. Мне просто нужна информация, понимаете?

– Понимаю, – сказал Горбовский. – Еще бы. Вы ведь, кажется, биолог…

– Да. Кроме того, я проходил курсы пилотов-космогаторов и получил диплом с отличием. Вы у меня экзамены принимали, Леонид Андреевич. Ну, вы меня, конечно, не помните. В конце концов, я прежде всего биолог, и я больше не хочу ждать. Меня обещал взять с собой Квиппа. Но он попытался два раза высадиться и отказался. Потом прилетел Стринг. Вот это был настоящий смельчак! Но он тоже не взял меня с собой. Не успел. Он пошел на посадку со второй попытки и не вернулся.

– Вот чудак! – сказал Горбовский, глядя в потолок. – На такой планете надо делать по крайней мере десять попыток. Как, вы говорите, его фамилия? Стринг?

– Стринг, – ответил Сидоров.

– Чудак, – сказал Горбовский. – Неумный чудак.

Валькенштейн поглядел на лицо Сидорова и проворчал:

– Понятно, это тоже герой-удалец. Сидоров покраснел.

– Нет, – сказал он, – я не герой. Стринг – вот это герой. А я биолог, и мне нужна информация.

– Сколько информации вы получили от Стринга? – спросил Валькенштейн.

– От Стринга? Нисколько, – сказал Сидоров. – Ведь он погиб.

– Так почему же вы им так восхищаетесь?

Сидоров пожал плечами. Он не понимал этих странных людей. Это очень странные люди – Горбовский, Валькенштейн и их друзья, наверное. Назвать замечательного смельчака Стринга неумным чудаком… Он вспомнил Стринга, высокого, широкоплечего, с раскатистым беззаботным смехом и уверенными движениями. И как Стринг сказал Бадеру: «Осторожные сидят на Земле, Август-Иоганн. Специфика работы, Август-Иоганн!» – и щелкнул пальцами. «Неумный чудак»…

«Ладно, – подумал Сидоров, – это их дело. Но что делать мне? Опять сидеть сложа руки и радировать на Землю, что очередная обойма киберразведчиков сгорела в атмосфере; что очередная попытка высадиться не удалась; что очередной отряд исследователей-межпланетников отказывается брать меня в поиск; что я еще раз вдребезги разругался с Бадером и Бадер еще раз подтвердил, что планетолет мне не доверит, но за „систематическую дерзость“ вышлет меня из „вверенного ему участка Пространства“? И опять добрый старый Рудольф Крейцер в Ленинграде, тряся академической ермолкой, будет приводить свои интуитивные соображения в пользу существования жизни в системах голубых звезд, а неистовый Гаджибеков будет громить его испытанными доводами против существования жизни в системах голубых звезд; и опять Рудольф Крейцер будет говорить все о тех же восемнадцати бактериях, выловленных экспедицией Квиппа в атмосфере планеты Владиславы, а Гаджибеков будет отрицать какую бы то ни было связь между этими восемнадцатью бактериями и атмосферой планеты Владиславы, с полным основанием ссылаясь на сложность идентификации в конкретных условиях данного эксперимента. И опять Академия Космобиологии оставит открытым вопрос о существовании жизни в системах голубых звезд. А эта жизнь есть, есть, есть, и нужно только до нее дотянуться. Дотянуться до Владиславы, планеты голубой звезды ЕН 17».