Оборотный город - Андрей Белянин

Араб испуганно прижал уши, покаянно опустил голову, сделав вид, будто чувствует себя страшно виноватым и полон раскаяния вкупе с желанием загладить и искупить…

— Ладно, хватит ваньку валять, всё равно я твоей хитрой морде ни на грош не верю. Думаешь, я не слышал, как ты мне вслед из конюшни ржал издевательски, стоило отвернуться? Что молчишь, не было такого? Было! И главное, что другие кони тебя поддерживали, словно бы зная, над чем ржёшь! Разболтал небось?

Дядюшкин конь сделал круглые глаза, честно изображая чересчур искреннее недоумение. Вот ить подлец обаятельный… Зуб даю, что разболтал, ну не может надо мной ни с того ни с сего потешаться вся конюшня — от молоденьких кобыл до старых меринов…

Я отвесил скакуну лёгкий подзатыльник, он насмешливо фыркнул мне в нос. Ну и как на такого можно всерьёз сердиться?

— Эй, казачок, что ж ты с лошадью разговариваешь, ты бы со мной поговорил, — мелодично раздалось слева, и, обернувшись, я увидел выглядывающую из воды девушку.

Обычная речная русалка, каких много, — белая кожа, дворянские черты лица, покатые плечи и восхитительная грудь, заманившая в глубокий омут уже не одного раскатавшего губы бедолагу. Это если смотреть обычным человеческим взглядом, но я-то мог её видеть и по-другому…

— Пошла прочь, шалава!

— А-ах… — Русалка картинно опрокинулась на спину, подняв тучу брызг и демонстрируя налитое девичье тело, облепленное мокрой рубашкой. Типа так соблазнительнее…

— Плыви отсюда, кому сказал! — уже значительно строже прикрикнул я. — Знаем, как вы мужиков в воду тащите, глазки строите, ресничками хлопаете, сиськами трясёте, и вот пошёл он, сердешный, за рыбьими поцелуями куда поглубже. Да только я твою личину насквозь вижу!

— Неужто?! — сразу вскинулась она. — И чем же я не хороша, не прекрасна, лицом али фигурой не задалась? Или в ласках моих сомневаешься, так ты хоть руку сперва протяни, сам пощупай, где да как…

Ага, делать мне больше нечего. Иным зрением я отлично видел старую, рыхлую бабищу с сомовьим ртом, блёклыми, как у воблы, глазками, двумя длиннющими грудями, которые она попросту забрасывала себе за спину, и потёртым щучьим хвостом. Потому и о личине позаботилась на славу, видать, не одну девку утопила, прежде чем такой образ себе определила…

— О чём задумался, казачок? Да ты не думай, ты ко мне иди, уж я твои думки нежностью развею, я в ласках горяча-я… буль-бульк!

Пользуясь тем, что русалка подплыла поближе, мой араб просто поднял переднее копыто и аккуратно наступил ей на темечко. Не убил, разумеется, он хоть и скотина, а не зверь. Так, притопил носом в иле. Слегка, чисто в воспитательных целях.

Я одобрительно похлопал его по крутой шее, вспрыгнул на мокрую спину, и мы лёгкой рысью вернулись в село. Не получившая добычи прекрасная русалка грязно ругалась нам вслед, отплёвываясь песком и ракушками…

У конюшни меня ждал Прохор. Денщик заботливо принял коня, а мне велел немедля отправляться к дядюшке:

— Иди, не бойся, зазря не беспокойся. Ругаться не станет. На службу поставит. Глядишь, к своей чести, заслужишь и крестик!

— Прохор, я на награды не ведусь, ты же знаешь. Что у него там с народом получилось?

— Да разогнали всех, — подмигнув, широко улыбнулся денщик. — Василий Дмитриевич в настроении был, ему, вишь, от самого императора какую-то цацку золотую пожаловали. Так он, в душевнейшем расположении, и не стал никого взашей посылать. Самолично вышел, всех выслушал, а опосля уж…

— За нагайку?

— Ну не без этого, — пожал плечами старый казак, разворачивая меня в нужную сторону. — Да ведь сам видал небось, стояли там двое-трое шибко озабоченных. И то им поведай, и об энтом расскажи, и от бед грядущих избавь, и корову подари, а кого и приласкай со всем мужским старанием… Деревенские бабы крепки, как ухабы, им всё видней, они ж как репей! Прилипнут к штанам и орут: «Не отдам!»

В принципе большего мне сейчас знать и не надобно. Дядя выкрутился, теперь моя очередь. А в этом деле у меня, как ни верти, огромный опыт, нахватался за службу, знаете ли…

Усатый ординарец ждал у входа весь на нервах и дёрганый, как кукольный Полишинель на ниточках во французском театре марионеток. Но при всём при том злой, как среднерусский чёрт!

— Где тя лешие за химок носят, морда Иловайская?!!

— Хм, а дядя в курсе, что у него та же фамилия? — словно бы невзначай уточнил я.

— Ох и нарываешься ты, хорунжий, — едва не поперхнулся ординарец. — Ведёшь себя круче самого государя, а эполеты, поди, поскромнее носишь. Бают, характерник ты?

— Всё возможно, чуден мир божий и неисповедимы проявления его, — значимо ответил я, подняв вверх большой палец.

Ординарец нехотя перекрестил меня и пропустил к дяде. А уж тот ждал меня едва ли не с распростёртыми объятиями…

— Ну заходи, заходи, Иловайский, сукин ты сын! Настал твой час, долго я терпел, но ныне нет моей мочи! Что ты там с народом сельским учинил, злодей мой единоутробный, а?!

Вот тут, конечно, дядю бы следовало приостановить, уж кем-кем, а единоутробным родственником он мне ни разу ни в какие ворота не являлся. Однако, когда у него в руке нагайка, особо разводить филологические дебаты как-то не слишком разумно…

— Видит бог, я с местными и близко не якшался! Ну подошёл ко мне их староста, спросил, кто тут Иловайский? Естественно, я сказал, что вы! Как можно указывать на себя, если рядом мой непосредственный начальник и глава нашего рода, логично же?!

— А то! — Дядюшка так ловко взмахнул плетью, что я и опомниться не успел, как словил хлещущий удар по бедру. Больно-о-о, жуть! — Вот мне-то удивления было, когда они меня «молодым казачком» назвали да в ногах валяться начали, об услугах умолять… И каких?! Нечисть овинную забороть, пропажу вернуть, от прыщей избавить, дуре одной, восьмидесятилетней, забеременеть помочь! Дескать, всем селом стока лет и так и эдак старались, а никак, вот к Иловайскому пришли чудес просить…

— Но я-то здесь при чём?! Я их звал? Я, вообще, себя на людях никак не рекламирую, а уж за таким, прости господи, умением… Деньги предлагали хоть?

— А то! — опять нездорово хихикнул дядя, покручивая плетью уже всерьёз. — Целый рубль целковый по пятакам насобирали, да отдадут через девять месяцев, чтоб результат с гарантией. Ну-ка поворотись сюда, чудотворец!

Два раза я увернулся, на третий он меня достал, и ох как доста-ал… Горница-то маленькая, особенно убегать некуда, двери ординарец держит, а сдачи дать нельзя — он старший, он не бьёт, он учит.

— Да за что ж на меня-то такие напасти?! Это всё Прохор, с непонятного энтузиазма, пел на всё село, что «Иловайский, хлопчик, всех вампиров топчет!». Откуда он это взял, с какого бодуна, когда я при нём хоть одного вампира потоптал, как петух курицу… Ай! Ну больно же!

— А то! — Дядюшка, похоже, увлёкся. — Подзатыльники тебе уж не по чину давать, а задницей Богу не молиться, по ней можно! Будешь ещё чудесами хвастать? Будешь казачью честь на смех выставлять? Будешь из меня на старости лет шута горохового строить?!

Я совершил абсолютно нереальный акробатический трюк, с разбегу, рыбкой выпрыгнув в окно, чудом не свернув шею и удирая через двор едва ли не на четвереньках.

— Иловайский, вернись! Я с тобой ещё разговор воспитательный не закончил! — орал вслед мой знаменитый родственник, но мне показалось правильнее мягко прекратить наш непродуктивный диалог. Слишком уж рука у дяди тяжёлая, и разумные аргументы он не всегда воспринимает с должной адекватностью и уважением к мнению оппонента…

* * *

Приходил в себя уже на конюшне, почёсываясь, морщась и строя планы мести. В первую очередь, конечно, болтуну Прохору, во вторую… тоже Прохору! Это он во всём виноват, с его подачи началась вся эта безумная свистопляска. «Иди, не бойся, ругаться не будет, службу даст, крест Георгиевский заработаешь…» Ага! Заработал! И не один, аж на груди не умещаются, пришлось спину подставлять! Припомню я ему это, ох припомню…

Арабский жеребец, чуя мою печаль и запах боли, осторожно теребил плюшевыми губами мой рукав и сострадательно вздыхал, пару раз кивая мне умной мордой в сторону кормушки с овсом — дескать, угощайся, брат, заедай горе…

— Чего приуныл, сокол ясный с мордой красной? — весело раздался неунывающий голос моего денщика. — Поднимайся-ка, ваше благородие, Василий Дмитриевич кличет!

— Виделись, — сухо ответил я. — И уже обо всём побеседовали, я полон впечатлений, добавки не надо, и так даже на соломе сидеть больно…

— Да уж так Господь судил — солнцу сиять, облакам летать, птицам петь, а казаку терпеть!

— Спасибо, утешил. То есть все претензии за сегодняшнюю порку в письменном виде самому Господу, так, что ли?!

— Ну извиняй, хлопчик, — наконец снизошёл денщик. — Я ж не ведал, что генерал на тебя так неровно дышит. Однако всё, отпустило его, выкричался уже, пойдём, видать, и вправду служба ждёт.