Осторожно, спойлеры! - Оливия Дейд

я буду заниматься морским коктейлем.

На маленькой веранде они вдвоем будут осаждать старый угольный гриль, дружелюбно споря, работая на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Еще одна версия их танца. Пылкое танго в отличие от идеального утреннего вальса. Его родители все делали вместе. Всегда, сколько Маркус себя помнил.

Вместе готовили. Вместе носили голубые рубашки и бесконечные брюки хаки. Вместе мыли и вытирали посуду. Вместе гуляли после ужина. Вместе читали статьи в академических журналах. Вместе переводили древние тексты. Вместе спорили о явном превосходстве греческого – в ее случае – и латыни – в его случае. Вместе до самой пенсии преподавали в престижной частной школе на кафедре иностранных языков, когда Дебре больше не надо было учить Маркуса дома.

Давным-давно по ночам они вместе недостаточно тихо обсуждали сына, совпадая в своем растущем беспокойстве, досаде и решимости помочь ему добиться успеха. Подталкивать его сильнее. Заставить понять важность образования, превосходство книг над внешностью, а серьезности над легкомысленностью.

Их написанные в соавторстве статьи о книгах и сериале «Боги Врат» говорили о том, что это их убеждение никуда не делось, к большому ликованию журналистов.

Так что да, он собирался им соврать. Он обратил ко всем непринужденную сверкающую улыбку, не фокусируясь на ком-то или чем-то конкретном.

– Спасибо за приглашение, но сегодняшний вечер у меня занят. – объявил он и, откинув волосы отработанным легким движением, подмигнул матери. – Такая красота требует усилий, знаете ли. С этими вездесущими смартфонами и камерами в наше время.

Мать поджала губы и обратила взгляд на мужа. Маркус отодвинул свою тарелку на дюйм или два, оставив недоеденный кусок курицы в соусе. В их «Зеленой королеве» всегда не хватало остроты или кислинки. Очередная истина, пережившая десятилетия.

Отец настаивал, что простецкие вкусовые рецепторы Маркуса оценят изысканность, если предлагать почаще. Но одна только настойчивость не может изменить вкус. Им давно следовало усвоить этот урок.

– Мы надеялись после ужина показать тебе новый парк, – парировал Лоуренс и наконец отвел взгляд от жены. Из-за очков его серо-голубые глаза казались серьезнее и больше. – Мы могли бы прогуляться вместе. Тебе всегда нравилось на природе.

В детстве – черт, да даже будучи угрюмым непослушным подростком, – Маркус ухватился бы за предложение. Вне дома его тело работало как надо, и скамейки вдоль дорожек надежно стояли на месте, глядя в одну сторону, в отличие от букв на страницах. Может, родители наконец заметят единственную область, в которой он преуспел. Может, оценят его таланты.

Он мог бы танцевать рядом с ними, по крайней мере в течение одного вечера.

Вместо этого каждый вечер, уходя на прогулку, родители велели ему заканчивать домашние задания. Они говорили, что он тратит время зря, хотя может лучше, говорили, что перевод этого отрывка занимает максимум полчаса. Что ему надо учиться. Что, несмотря на природные способности, он ленивый и непослушный и требует распорядка и справедливых, предсказуемых последствий за свое поведение.

«Простите», – повторял он им множество раз, опустив голову, пока не понял, что в этом нет смысла. Никакого смысла. Ни в его извинениях, которым они не верили. Ни в его усилиях, которые никогда не приносили достаточного результата. Ни в его стыде, из-за которого он плохо ужинал по вечерам. Ни в его детских слезах, когда он каждый вечер оставался один в темнеющем доме, а они уходили, держась за руки.

– Сожалею, – сказал он им сейчас, и часть его была искренна. Та часть, которая до сих пор болела, глядя на их грациозный вальс для двоих с привычного безопасного расстояния.

Они заботились о нем. Они пытались. По-своему. Он тоже заботился и пытался. Слишком сильно и слишком долго, а в ответ получал лишь сбивающее с толку недовольство. И потом перестал. Перестал лет в пятнадцать. Или в девятнадцать, когда бросил колледж, отучившись всего год.

– Если у тебя назначен ужин, значит ли это, что ты встречаешься с кем-то в городе?

Мама улыбнулась с надеждой. Его подмывало рассказать про Эйприл, про свой восторг, желание и сожаления, но не матери. Чем меньше родители знают о нем, тем меньше будут критиковать.

– Нет, – заверил он и положил салфетку рядом с тарелкой. – Извини.

Когда за столом воцарилось молчание, он не торопился его нарушить.

– Ты выбрал следующую роль? – наконец спросил отец.

Большим и средним пальцами Маркус принялся крутить стакан с водой.

– Пока нет. У меня есть несколько предложений, и я читаю несколько сценариев.

Лоуренс оставил тарелку и теперь в упор смотрел на сына. Ветерок из открытого окна шевелил его седые волосы – еще достаточно густые, что предвещало успешную для Маркуса возможность в будущем получать роли седовласых красавцев. Пальцами Лоуренс аккуратно причесал растрепавшиеся пряди.

Перед самым отъездом в колледж Маркус наконец заметил скраб для лица и бороды под раковиной в ванной. Этот продукт точно не принадлежал ему. Сбитый с толку, он взял баночку и с недоумением смотрел на нее, пока не понял правду.

Его отец все-таки придает значение внешности. Хотя бы немного.

Тогда Маркус торжествовал, обнаружив доказательства того, что Лоуренс обладает тщеславием, хоть и незначительным по сравнению с сыновней одержимостью красивой внешностью и хорошим уходом. Маркус дразнил отца этой помадой несколько месяцев к явному смущению Лоуренса и делал это, используя отцовскую коронную фразу. «Vanitas vanitatum, omnia vanitas, pater», – говорил он нараспев при каждой возможности. «Суета сует и все суета, отец». На латыни для пущей вредности.

Каждое повторение этой колкости было сладким и горьким одновременно, как кумкваты с чахлого деревца в их маленьком дворике, которые он ел целиком.

Однако он больше не непослушный несчастный подросток. Как бы сильно ни было искушение, он не станет рассказывать о предложенной роли, на которую никогда не согласится, учитывая отношение режиссера к женщинам на площадке и действительно ужасный сценарий фильма.

– Я еще обдумываю варианты, – честно признался он родителям.

– Надеемся, на этот раз ты выберешь что-нибудь такое, что мы сможем смотреть, – покачала головой мать, поджав губы. – До того как мы ушли на пенсию, мадам Фурье каждую неделю рассказывала нам об этом отвратительном сериале. Во всех подробностях. Несмотря на то, что сюжет противоречил истории, мифологии, литературным традициям и вообще здравому смыслу.

Лоуренс вздохнул.

– Ей нравилось нас мучать, как только она узнала о твоем участии. Французы могут быть пассивно-агрессивными.

Его родители переглянулись, закатили глаза и засмеялись. Было что-то особенное в этом нежном веселье, в том, с какой легкостью они оба отмахивались от семи лет стараний, усилий и упорным трудом завоеванных достижений…

Однажды на