Сан Феличе - Александр Дюма

Моряк упал, расстрелянный в самой гуще толпы, но лаццарони, поглощенные сейчас другими заботами, не думали ни о его защите, ни о мести.

Второй случай был с дворцовым слугой: не подумав, он вышел из дворца в ливрее, обшитой золотым галуном; народ тотчас же сорвал с него ливрею и разорвал на куски, чтобы потом снять с нее золото, хотя эта ливрея и принадлежала королю.

В ту самую минуту, когда со слуги короля Фердинанда стаскивали ливрею, чтобы ободрать золотой галун, генерал Келлерман, спустившись со своим отрядом в две-три сотни людей со стороны Мерджеллины, вышел через Санта Лючию на Дворцовую площадь.

Но перед тем, как прибыть сюда, он остановился перед церковью Санта Мария ди Порто Сальво и объявил, что желает видеть дона Микеланджело Чикконе.

Это был, напомним, тот самый священник-патриот, за которым послал Чириллло, чтобы тот дал последнее причастие сбиру, раненному Сальвато в ночь с 22 на 23 сентября и умершему утром 23-го в угловом доме у Львиного фонтана, куда его перенесли. У Келлермана было письмо Чирилло, который, обращаясь к патриотизму достойного священнослужителя, призывал его присоединиться к французам.

Дон Микеланджело Чикконе не колебался ни минуты: он тотчас последовал за Келлерманом.

В полдень лаццарони сложили оружие и Шампионне въехал в город как победитель. Негоцианты, буржуа, вся мирная часть населения, не принимавшая участия в боях, не слыша больше ни ружейных выстрелов, ни стонов умирающих, начала робко отворять двери и окна лавок и домов. Один вид генерала уже обещал спокойствие: он ехал в окружении людей, дарования, ученость и мужество которых завоевали уважение всего Неаполя. Это были: Баффи, Покрио, Пагано, Куоко, Логотета, Карло Лауберг, Бассаль, Фазуло, Молитерно, Роккаромана, Этторе Карафа, Чирилло, Мантонне, Скипани. День воздаяния настал, наконец, для всех этих людей, которые прошли путь от деспотизма к гонениям и от гонений к свободе. Генерал, заметив, как одна из дверей отворяется, приблизился к ней и попытался уверить тех, кто отважился выйти на порог (он говорил по-итальянски), что все беды кончены, а его цель — принести им мир, положить конец войне и заменить тиранию свободой. Бросив взгляд на дорогу, которой проехал генерал, и убедившись, что спокойствие воцарилось там, где минуту назад французы и лаццарони дрались не на жизнь, а на смерть, неаполитанцы окончательно успокоились, и все это население di mezzo ceto — иными словами, буржуазия, составлявшая силу и богатство Неаполя, — украсив себя трехцветными кокардами за ухом, с криками «Да здравствуют французы!», «Да здравствует свобода!», «Да здравствует Республика!» стало весело заполнять улицы, махая платками; и по мере того как толпа успокаивалась, она дала волю той пылкой радости, которая овладевает людьми, уже погружавшимися в мрачную бездну смерти и вдруг, каким-то чудом, снова вернувшимися к жизни и свету.

И в самом деле, если бы французы помедлили войти в Неаполь еще сутки, кто знает, что случилось бы с оставшимися в живых патриотами и с уцелевшими домами!

В два часа пополудни Роккаромана и Молитерно, утвержденные в звании народных вождей, издали указ об открытии лавок.

Этот указ был помечен вторым днем I года Партенопейской республики.

Шампионне с тревогой заметил, что к нему присоединились только буржуазия и знать, а народ держится в стороне. Тогда он решился на отчаянное предприятие, назначив его на следующий день.

Главнокомандующий прекрасно знал, что, если бы только ему удалось заполучить в свой лагерь святого Януария, весь неаполитанский народ последовал бы за ним.

Он отправил Сальвато, который охранял кафедральный собор — иными словами, самый важный пункт города, — письмо с распоряжением ни в коем случае не покидать свой пост иначе как по приказу самого генерала.

Послание, отправленное Сальвато, предписывало ему свидеться с канониками и просить их на следующий день вынести народу на поклонение святой сосуд в надежде, что святой Януарий, которого французы глубоко чтили, соблаговолит сотворить чудо в их пользу.

Каноники находились меж двух огней.

Если бы святой Януарий сотворил чудо, они были бы опорочены перед королевским двором.

Если бы не сотворил, они навлекли бы на себя гнев французского генерала.

Каноники прибегли к уловке и ответили, что сейчас не та пора, когда святой Януарий имеет обыкновение совершать свое чудо и они сильно сомневаются, чтобы прославленный блаженный согласился даже ради французов изменить свою привычную дату.

Сальвато передал через Микеле ответ каноников генералу Шампионне.

Но тот в свою очередь ответил, что это дело святого, а не их, что они никак не могут предугадать добрые или дурные намерения святого Януария, а он знает одного священника, к кому, как ему кажется, святой Януарий не останется безучастным.

Каноники передали, что, раз Шампионне непременно этого желает, они вынесут сосуды, но сами ни за что не отвечают.

Едва получив это согласие, генерал велел оповестить население города, что на следующий день в соборе будут выставлены святые сосуды и ровно в половине одиннадцатого утра совершится разжижение драгоценной крови.

Это было известие странное и уж совсем невероятное для неаполитанцев. Святой Януарий никогда еще не делал ничего, что бы заставило подозревать его в содействии французам. Хотя с некоторых пор он вел себя чрезвычайно капризно. Так, перед началом Римской кампании, накануне своего отъезда Фердинанд собственной персоной явился в собор, чтобы испросить у него поддержку и покровительство, но святой Януарий, несмотря на неотступные просьбы короля, заупрямился и отказался разжижить свою кровь; это предвещало гибель многих.

Если же теперь святой сделает для французов то, в чем он отказал неаполитанскому королю, это будет означать, что убеждения его изменились и что Януарий стал якобинцем.

В четыре часа пополудни Шампионне, видя, что в городе восстановилось спокойствие, сел на коня и попросил проводить себя к могиле другого покровителя Неаполя, к которому он питал уважение гораздо большее, чем к святому Януарию.

Это была могила Публия Вергилия Марона, вернее, остатки гробницы, заключающей в себе, по словам археологов, прах автора «Энеиды».

Известно, что, возвращаясь из Афин, куда он сопровождал Августа, Вергилий умер в Бриндизи: прах его был перевезен на столь любимый поэтом холм Позиллипо, откуда он любовался местами, которые обессмертил в шестой книге «Энеиды».

Шампионне спешился перед монументом, воздвигнутым попечением Саннадзаро, и поднялся на крутой холм, ведущий к небольшой ротонде, на которую обычно указывают путешественнику как на колумбарий, где помещалась урна с прахом поэта. В центре монумента рос дикий лавр, которому предание приписывало бессмертие. Шампионне отломил от него веточку и воткнул ее за шнур своей шляпы; сопровождавшим его он разрешил сорвать каждому только по одному листочку, боясь, как бы более обильная жатва не принесла вреда дереву Аполлона и почитание не обернулось бы в конечном счете оскорблением святыни.