Весь Роберт Хайнлайн в одном томе - Роберт Хайнлайн

где я вырос.

— А тогда зачем вам Канзас?

Я немного помолчал.

— Логичного ответа у меня нет. Возможно, меня влечет домой инстинкт. А может, что-то, что заставляет лошадей бросаться обратно в горящую конюшню. Не знаю, Джерри. Но я должен вернуться и постараться отыскать свои корни.

— Вот эту причину я понимаю. Продолжайте.

Я рассказал ему о днях учебы, не скрыв, что ничего не добился на ниве техники, о переходе в семинарию, о рукоположении после окончания ее и о своих связях с ЦОБ. Я не стал упоминать об Абигайль, мне не хотелось говорить, что я не очень-то преуспел и в роли священника (это мое личное мнение) из-за того, что Абигайль не любила моих прихожан, а прихожане терпеть не могли Абигайль. Невозможно уложить все детали в короткий автобиографический очерк, но факт остается фактом — я выбросил Абигайль из рассказа совсем, для того чтобы не вызывать сомнений в легитимности положения Маргреты… последнего я никак не мог допустить.

— Вот, пожалуй, и все. Если бы мы оказались в моем родном мире, мы могли бы просто позвонить в штаб-квартиру ЦОБ в Канзас-Сити, штат Канзас, и получить обо мне все сведения. У нас был очень удачный год, и я взял отпуск. Купил билет на дирижабль «Граф фон Цеппелин» Североамериканской компании воздушных сообщений от Канзас-Сити через Сан-Франциско до Хило на Таити, где и пересел на круизный теплоход «Конунг Кнут», что, можно сказать, приводит нас к дате, с которой я начал свой рассказ.

— Все это звучит, как сказали бы у нас, весьма кошерно.[709] А сам рассказ очень интересен. А вы возродились во Христе?

— Разумеется. Сомневаюсь, что сейчас я могу похвалиться особой благодатью, но… я работаю над собой. Мы ведь подошли к последним дням, брат, так что надо торопиться. А ты возрожден во Господе?

— Об этом поговорим потом. Как формулируется второй закон термодинамики?

Я скорчил кислую мину.

— Энтропия непрерывно возрастает. Вот на этом-то я и споткнулся.

— Ну а теперь расскажите мне об Алеке Грэхеме.

— О нем я почти ничего не знаю. Судя по паспорту, он родился в Техасе, но вместо места жительства там фигурирует адрес юридической конторы в Далласе. Насчет остального лучше спросить Маргрету; она его знала, я — нет. (О весьма деликатной истории с миллионом долларов я умолчал, ибо ничего в ней объяснить не мог, а потому просто выкинул… да и Марга знала о ней только с моих слов; денег она никогда не видела.)

— Марджи! Вы можете просветить нас насчет Алека Грэхема?

Она помедлила.

— Боюсь, ничего не смогу добавить к тому, о чем вам уже сказал мой муж.

— Эй! Вы меня разочаровываете. Ваш муж дал нам детальное описание доктора Джекила — а вы не хотите нарисовать нам портрет мистера Хайда.[710] Он для нас пока остается белым пятном. Только адрес для писем в Далласе и ничего больше.

— Мистер Фарнсуорт, я полагаю, вы никогда не работали судовой горничной?

— Не-а. Не работал. Зато был судовым стюардом на сухогрузе. Сделал два рейса, еще мальчишкой.

— Тогда вы поймете. Горничной много известно о своих пассажирах. Она знает, как часто они принимают ванну. Как часто меняют белье. Ей известно, как они пахнут. А ведь пахнут все — только одни хорошо, а другие дурно. Она знает, какого сорта книги они читают, и читают ли вообще. Но прежде всего она узнает, настоящие ли они люди — честные, щедрые, заботливые, сердечные. Она знает все необходимое, чтобы судить о том, каков человек. Но она может ничего не знать ни об их профессии, ни о том, откуда они родом или какое у них образование, и обо всех других деталях, которые хорошо известны их друзьям. До того дня, когда состоялось хождение сквозь пламя, я в течение четырех недель была просто горничной, отвечающей за каюту Алека Грэхема. Две недели из этих четырех я была его любовницей, совершенно потерявшей голову от любви. После прогулки по углям прошло много дней, прежде чем его амнезия позволила возобновить наши столь радостные для меня отношения, и, когда это произошло, я снова стала счастливой. И вот уже четыре месяца я его жена, и хотя это месяцы бед и невзгод, я еще никогда в жизни не была такой счастливой. Именно так я чувствую себя сегодня и надеюсь, что так будет вечно. Вот и все, что я знаю о моем муже Алеке Грэхеме.

Она улыбнулась мне, в ее глазах дрожали слезы, и я вдруг почувствовал, что и в моих — тоже.

Джерри вздохнул и покачал головой.

— Да, тут уж без царя Соломона не обойдешься. А я не он. Я верю обеим вашим версиям, хоть одна из них явно ошибочна. Ладно, не имеет значения. Моя жена и я — приверженцы мусульманского понимания гостеприимства — это то, чему я научился во время последней войны. Примете ли вы наше гостеприимство на день, на два? Советую вам сказать «да».

Марга взглянула на меня, и я сказал «да».

— Отлично. Ну а теперь посмотрим, дома ли мой босс. — Он развернул сиденье к приборной доске и дотронулся до чего-то. Мгновенно на доске вспыхнул свет и что-то пискнуло. Лицо Джерри просветлело, и он сказал: — Герцогиня, это ваш любимый муж.

— О! Рони! Как давно тебя не было!

— Нет, нет! Попробуй еще раз.

— Альберт? Тони? Энди? Джим?

— Ну ка, еще разок, и будет порядок. Со мной гости.

— Да, Джерри?

— Гости к обеду, на ночь, а может, и дольше.

— Хорошо, моя любовь. Сколько, какого пола и когда вы приедете?

— Сейчас спрошу Губерта. — Он опять чем-то щелкнул. — Губерт говорит, что через двадцать семь минут. Гостей двое. Тот, что сидит рядом со мной,

— двадцать три года плюс-минус сколько-то, блондин, длинные вьющиеся волосы, темно-синие глаза, рост пять футов семь дюймов, вес примерно сто двадцать фунтов, остальные параметры не проверял, но они близки к тем, что у нашей дочки. Пол женский. В том, что она — женщина, я уверен, поскольку на ней нет даже набедренной повязки.

— Хорошо, милый. Я выцарапаю ей глаза. Но сначала, конечно, покормлю.

— Отлично. Но она угрозы не представляет, так как с нами ее муж, который следит за ней как ястреб. Я говорил, что он тоже голый? А?

— Не говорил, но это любопытно.

— Тебе нужны его данные? Если да, то в лежачем или стоячем положении?

— Мой дорогой, ты просто старый развратник, что я и отмечаю с особым удовольствием. Перестань смущать наших