Очерки по истории Вселенской Православной Церкви - Дворкин А.Л.

4. Но более всего фанариоты нуждались в поддержке Церкви для воплощения в жизнь своих политических целей. Они мотивировались в первую очередь так называемой "Мегали Идеа" – "Великой Идеей": идеей имперской судьбы греческого народа. Да, теперь греки порабощены турками, но до этого они были великой нацией, создавшей европейскую цивилизацию. Они неизбежно должны были вновь воспрянуть. Фанариоты пытались совместить несовместимое: националистические силы эллинизма с приверженностью вселенским традициям Византии и Православной Церкви. Они стремились к воссозданию Византии, Нового греческого Рима, который станет новым центром греческой цивилизации, а она, в свою очередь, распространится на весь православный мир. Дух, движущий Великой Идеей, был неовизантинизмом в соединении с острым национальным ощущением эллинизма. Но в соответствии с ведущими тенденциями мира того времени национализм взял верх над вселенскостью. Геннадий Схоларий, наверное, подсознательно почувствовал опасность в вопросе о своей национальности. Мы помним, что он ответил на него так: "Я не называю себя эллином, потому что я не верую в то, во что веровали эллины. Я мог бы назвать себя византийцем, потому что я был рожден в Византии. Но я предпочитаю просто называть себя христианином (т.е. православным. – А.Д.)". Для того чтобы Православная Церковь могла продолжать быть духовной силой, она должна была оставаться вселенской. Она не должна была – не имела морального права – делаться исключительно греческой церковью.

Цена, заплаченная Константинопольским патриархатом за свое подчинение фанариотам, оказалась высокой. Прежде всего это значило, что Церковь все больше и больше служила интересам греческого народа, а не всего Православия. Договор, заключенный между Мехмедом-Завоевателем и патриархом Геннадием, поместил всех православных в Оттоманской империи под власть патриархата, который, естественно, являлся греческим. Но первые века после завоевания патриархи помнили о своих вселенских обязанностях. Автокефалии патриархатов Сербии и Болгарии были отменены, когда оба царства завоевали турки, но обе Церкви продолжали сохранять определенную автономию под митрополитами (временами – номинальными патриархами) в Пече и Охриде. Они сохранили славянское богослужение, местное священство и епископат. Это более не устраивало фанариотов.

С церквами Валахии и Молдавии разобраться было довольно легко, так как все ключевые позиции в них уже давно занимали греки, да и в самих церквах было сильное неприятие средневековой гегемонии Сербии. Фанариотские правители не подавляли румынского богослужения и даже, наоборот, поощряли переход на румынский со славянского. Высшая иерархия Румынской Церкви была достаточно эллинизирована, и это фанариоты считали достаточным.

Однако болгары и сербы далеко не были так послушны. Они совершенно не стремились к эллинизации, и протестовали как могли против назначения греческих митрополитов. Им удалось добиться восстановления Сербского патриархата в Пече, который просуществовал с 1557 по 1755 г. Фанариоты, стремившиеся к более тесному контролю над балканскими церковными структурами, начали закручивать гайки. В 1766 г. была отменена автономная Печская митрополия, а в 1767-м – митрополия Охридская. Сербская и Болгарская Церкви были помещены под начало назначаемых патриархом экзархов, которые, в свою очередь, правдами и неправдами ставили греческих иерархов на все балканские кафедры.

Негодование сербов и болгар росло. Сербы получили религиозную автономию в начале XIX в. вместе с обретением политической автономии от турок. Болгары смогли освободиться от греческого церковного правления лишь в 1870 г. Своей политикой фанариоты добились лишь обратных результатов: греков стали ненавидеть все населявшие Балканы народы, и когда греки восстали против турок с требованием независимости, их не поддержали ни сербы, ни болгары; даже румыны предпочли остаться в стороне. Никто из балканских народов не желал сменить турецкое политическое иго на греческое, тем более что все они уже испытали на себе, что значит религиозное правление греков.

Лишь Черногорская Церковь смогла сохранить свою независимость. Туркам не удалось покорить это небольшое горное княжество. Оно управлялось наследственной династией воинственных князей-епископов, в которой племянники наследовали дядям. В 1799 г. султан Селим III признал князя-епископа Петра I Петровича Негоша независимым правителем; с тех пор Фанар даровал Черногории полную религиозную автономию.

5. Как мы помним, исторические восточные патриархаты также находились в сфере влияния Фанара; патриархи чаще всего жили в Константинополе и патронировались той или иной фанариотской семьей. Все патриархаты были в руках греков. Это греческое националистическое влияние, доминировавшее в Православной Церкви в XVII-XVIII вв., нанесло громадный вред Православию. Оно противоречило древней византийской традиции. Хотя в самой Византийской империи знание греческого языка было необходимым для любой официальной позиции, никого не интересовали ни национальность, ни раса человека; византийцы поощряли богослужение на местных языках и были чрезвычайно осторожны и гибки в назначении греческой иерархии для других народов. Но Великая Идея дала возможность грекам считать себя избранным народом; а избранные народы редко бывают популярными, да и вообще не слишком вписываются в христианскую жизнь.

Попытка превратить Православную Церковь исключительно в греческую была следствием политики фанариотов. Она также привела к упадку культурных ценностей, ибо греческая культура противопоставлялась всем остальным православным традициям; а Церковь делалась носителем националистических чувств: возможно, они, особенно поначалу, были и искренними, и демократическими, но и весьма далекими от духовной жизни.

В то же самое время патриархат был поставлен перед нравственной дилеммой: фанариоты вовлекали Церковь в политику, и не просто в политику, а в подрывную деятельность. Не было ли обязанностью Церкви воздавать кесарю кесарево? Могли ли патриархи пойти на нарушение соглашения между их великим предшественником Геннадием и султаном Мехмедом? Могли ли они отказаться от присяги, которую они давали султану при своей интронизации? Более того, на практическом уровне имели ли пастыри право участвовать в заговоре, в случае провала которого их паства, несомненно, была бы подвергнута самым кровавым репрессиям? Самые мудрые патриархи не могли с легким сердцем поддерживать революционный национализм. Но, если они отказались бы поддержать освободительное движение либо из чувства чести и верности данному слову, либо из благоразумия, либо вообще потому, что они ставили духовное над светским, их заклеймили бы как изменников эллинизму, и Церковь потеряла бы значительную и наиболее активную часть своей паствы. Эта дилемма была неразрешимой.

6. Итак, фанариоты с их политическими и духовными амбициями поставили под угрозу то, что до сих пор было одной из главных достоинств православной жизни. Восточное христианство не знало ни Реформации, ни массовых всеохватывающих еретических движений, таких, например, как катары на Западе. Это было потому, что Церковь никогда не утрачивала связи с народом.

Приходской священник, как правило, был выходцем из крестьян и мало чем отличался от них по своему социальному статусу и материальному положению. Приход был единым целым, черпающим свою силу в совместном богослужении и совместном участии в таинствах; турецкое завоевание лишь укрепило это единство чувством противостояния неверному захватчику и угнетателю.

Однако всегда существовала опасность, что такая простота легко может перейти в магизм, смешанный со старыми языческими суевериями. Для того чтобы деревенская религия не претворялась в магические церемонии, она нуждалась в наблюдении за ней и некоем направляющем влиянии. Деревне могло повезти, если недалеко от нее был монастырь, являющийся центром активной духовной жизни. Но и монастыри также нуждались в наблюдении и руководстве, которое помогло бы им сохранить определенный духовный стандарт. Местный епископ должен был поддерживать связи с приходами и монастырями, а сам быть достойным человеком. Митрополит должен был направлять епископа; но и его собственное соответствие своему посту проверялось патриаршим двором, связи с которым он постоянно поддерживал. Приход или монастырь являлись самодостаточными: они могли просуществовать довольно долго, даже если все их связи с высшими властями были бы прерваны; но, если высшие церковные власти не интересовались постоянно их состоянием, неизбежно начинался период застоя.

Именно эта тенденция и происходила в истории Церкви под оттоманским владычеством. От приходского священника никогда не требовалось быть ученым-энциклопедистом – но нравственно от него требовалось быть примером для своих прихожан. Если в XVII в. иностранные путешественники отмечали невежество священников и монахов, то в XVIII в. подавляющее большинство из них пишет о нравственном упадке греческих клириков, об их корыстолюбии и о тех непомерных поборах, которым они подвергали своих прихожан.