Календарная книга - Владимир Сергеевич Березин

договориться до штамповки деревянных мисок и ложек, — включился кто-то.

— Ну, с канистрами-то по-разному бывает, — сказал Кузнецов — Сейчас модно делать сварные канистры. Их легко отличить по крестообразному шву на боку.

— А я слышал, что их выдувают, — вступил доктор Захаров. — Завод так и называется: «Дулёвский», там еще и тарелки фарфоровые так же делают. Там всё выдувают — и изделие номер один, и изделие номер два!

— Не слушайте их, девушка! — вдруг мы услышали голос нашего товарища. — Не слушайте! Разве вы не видите, что они не в себе!? Позорище какое!

Женщина трудной судьбы и впрямь оскорблённо отвернулась.

Товарища нашего звали Бонасье, и с чего он взвился, было совершенно непонятно. Он сидел и молчал весь вечер.

Но нам было ещё весело — по инерции.

— Я бы не стал так радоваться, — сказал Бонасье. — Вы умножили мифологию на земле и уменьшили количество научного знания. Друг друга разыгрывайте, а народ не трожьте.

Мы сперва не поняли, о чём он говорит. Мы с первого курса считали его туповатым.

К нему не сразу пристала кличка Бонасье. То есть, сначала он некоторое время был трактирщик. Просто «Трактирщик» — кажется, из-за того, что охотно принимал всех на постой и кормил. Квартирка у него была маленькая, обшарпанная, но он этого не замечал.

Жил себе и жил.

А потом он прибился к группе, занимавшейся стимуляцией нейронов головного мозга.

Тема была горячая, да ничего у них не получилось — биологического компьютера они не создали, руководитель чуть не попал под суд по хозяйственной статье, а команда перессорилась.

А тогда-то мы им ужасно завидовали — в тот момент, когда у нас на факультете появился доктор… или в то время он был ещё кандидат наук с непарадным именем Маракин и стал набирать себе группу дипломников.

Четверо наших друзей стали «группой нейронного ускорителя». Идея была очень проста, но технически неосуществима — да что там технически… Она была просто неосуществима, как считали многие. Маракин хотел модифицировать группу нейронов головного мозга, с тем, чтобы весь мозг стал работать быстрее, помнить больше и реагировать точнее.

Позднее эту группу стали называть группой Тревиля: Маракин стал капитаном Тревилем, а четвёрка старшекурсников — его верными мушкетёрами. Бонасье и ещё пара наших товарищей были там на вторых ролях, но кого это смущало. Я сам был при них на побегушках — много званых, да мало избранных. Действительно — они были д‘артаньяны, портосы и арамисы, а мы при них лабораторные слуги — подай, принеси, пошёл вон. Но надо признаться, что себя они тоже не щадили. С семьями у них не сложилось, хотя девки к ним так и липли.

Студентки порхали вокруг них как мотыльки, но и обжигались — как обжигаются мотыльки о горячую лампочку на дачной веранде.

Кажется, только у Портоса была какая-то семья, но быстро развалилась. Семья была у Бонасье, крепкая по советским меркам семья, был и ребёнок. И эту семью д‘артаньяны развалили — Бонасье был скушен, а мушкетеры все как на подбор были молодые гении.

Так наш Бонасье узнал, что такое держать дом нараспашку и пускать друзей на «пожить».

Они крутили с женой Бонасье романы по очереди, и с ней, кажется, побывала вся группа Тревиля. Наконец, жена Бонасье ушла из дома, бросив и мужа, и ребёнка. Но оказалось, что никому из мушкетёров она не нужна. Возвращаться в семью она не стала и куда-то уехала.

Это, в общем, была грустная история. А мушкетёры продолжали копаться в своём расшаренном мозге — то есть, конечно, не в своём, а в модельном, построенном на экранах ещё тех, слабеньких персональных компьютеров. Впрочем, они стремительно шли к практике.

А пока на них продолжали смотреть кто с завистью, а кто с восхищением.

Девушки их любили по-прежнему.

Да только всё пошло как-то не так.

Спустя много лет эта история воспринимается как произошедшая в каком-то параллельном мире.

Маракин, к примеру, недавно умер. Признаться честно, когда я услышал о его смерти, то сперва удивился. Я не подозревал, что он ещё жив.

Мы все слышали, что он долго и тяжело болел, редко появляясь на кафедре.

Никто из нас к нему не ходил. Если мушкетёры бросили своего капитана, то отчего его должны поддерживать слуги? Нас-то он и вовсе ни в грош не ставил.

Но вот Бонасье нас удивил — он работал с угасавшим Маракиным и умудрился сохранить то многое (или немногое) из научных разработок, что можно было спасти.

И всё это — несмотря на то, как обошлись с ним в группе Тревиля.

Потом пришли иные времена. Нас зачистил рынок, как говорил уехавший в Америку Арамис. Он зачистил нас, как зондеркоманда зачищала партизанскую деревню. Жизнь уже никогда не могла стать прежней, и мы крутили головами на развалинах своих институтов как погорельцы после отшумевшего боя.

Я хорошо помнил своих друзей до и после этих перемен.

Главное, мне кажется, было в том, что Маракин создал свою группу для штурма и прорыва. Мушкетеры умирали на работе, а жить работой, кажется, так и не смогли. Бывают времена, когда в науке нужен штурм и натиск, а бывает, когда ежечасный подвиг вреден.

Мы, воспитанные в ином мире, часто стыдились признаться самим себе, что наши подвиги бесчеловечны, и просто бесполезны.

То есть, мы могли пойти на самоотречение и отказаться от мирских радостей (это, как ни странно, было не так сложно в стране, в которой-то и секса не было, как нам однажды сообщил телевизор), Но куда тяжелее было, когда вдруг оказывалось, что это самоотречение не нужно. Отнюдь не всё берётся самоотречением, а многие красивые идеи рождаются в спокойном и весёлом состоянии души.

Иногда нужна просто кропотливая и честная работа. Собственно, такая работа чаще всего и оказывается подвигом

А рука бойцов устаёт колоть, личный состав измучился, делая выбор между семьёй и лабораторией, и вот уже редеют ряды, и слуги покидают хозяев. Их сманили окладами и прочей овеществлённой славой.

Но без штурма с натиском Маракин не мог. Пьянства он счастливо избежал, но в новые времена сломался. Потускнел и, скажем так, сдулся.

Нет, он придерживался своего неизменного стиля мачо родом из тех лет, когда физики были в почёте, а лирики — в загоне.

Этот стиль включал в себя ещё альпинизм и горные лыжи, отличный английский язык.

Ах да — автомобиль, у него уже был, конечно, уже не «Жигули».

Маракина приглашали на симпозиумы — даже больше, чем раньше. Как говорил