Ванька-ротный - Александр Шумилин

Куда ни глянь, везде летит белая мокрая масса. Она слепит глаза, тает на лице, течет по лбу и бровям, щекочет ноздри и холодит подбородок. Холодная жижа забирается за воротник, тает на загривке и холодной струей сбегает вдоль хребта по голому телу. За густой снежной стеной ничего не видно.

Выплывет из летящего снега голова лошади, уткнется в тебя, ткнет тебя оглоблей, а ездока и саней сзади не видно. Часовые около теплушек жмутся под крыши. Все живое прячется от летящей сверху тяжелой мокроты. Даже лошади, стоящие в коновязях на привязи под навесами из жердочек, поджали хвосты.

— Вот погодка! Мать-перемать! Прости ты меня господи! — говорит старшина, пролезая в проход теплушки.

— Ни черта не видать! Хоть глаза вылупи! Чуть к немцам не попал!

Старшина стащил с себя набухший от воды полушубок, сел на лавку, оперся рукой о край стола и стал снимать с себя отяжелевшие от сырости валенки. Солдат сидевший на корточках около печки стал ему помогать.

— Возьми брат, посуши мои вещички! А я прилягу с дороги. Всю ночь по мокрому снегу маялся, до пояса мокрый!

Размотав мокрые портянки, старшина шлепнул их об пол, стащил с головы шапку и, кряхтя, полез на нары. Натянув на себя сухую шинель, старшина |при|лег и закурил. Лежа он продолжал разговор.

— Еле добрался до батальона! Много раз вылезал из саней. Топал впереди, щупал ногами дорогу. Промок до костей!

Сказав еще пару крепких слов по поводу погоды, он повернулся на бок, почесался от вшей и вскоре заснул. В блиндаже воцарилось |безмолвие| молчание.

Я лежал на нарах с открытыми глазами, заложив руки за голову, и смотрел в потолок. Перед глазами лежали закопченные бревна, и с наклоном вверх |торчала,| уходила железная, ржавая печная труба. |Она через вырез уходила в крышу.|

На дворе был день. Белый свет пробивался смутно сквозь стекло небольшого оконца. Снежная пелена по-прежнему летела снаружи. Под потолком стоял сизый дым. По шершавой коре бревен там и сям ползли крупные капли воды. В теплушке было душно и сыро. Сырость лезла повсюду, во все щели меж бревен. Если в морозные дни в щелях между бревен налипал толстым слоем снег, лед и иней, то теперь все растаяло, и со стен бежали ручьи.

В дверном проеме висит кусок мокрой тряпицы. В самом проходе под ногами хлюпает вода. В теплушке по временам то холодно, то жарко. Поднимет голову, сидящий за столом дежурный солдат, встанет нехотя, подкинет в железную печку охапку дровишек, вернется назад, навалится грудью на край стола, закроет глаза и заснет. Железная бочка через некоторое время полыхает раскаленными боками. Сгорят дрова, остынет бочка и опять холодно. В жару на нарах не продохнешь от крепкого духа, сизого дыма и вонючего пара, идущего от развешенной повсюду одежи.

Над лесом по-прежнему стоит белая мгла. Часовые накинули на себя дождевые плащ-палатки. Сверху у каждого на голове и на плечах навалило огромные сугробы липкого снега. Солдаты стоят не шевелясь. Посмотришь на них, они как причудливые статуи.

К вечеру старшина вылезает из-под теплой шинели, недовольно морщится, натягивает на себя сморщенный сухой полушубок, сует ноги в валенки — вздыхает, кряхтит, нахлобучивает шапку, надевает рукавицы и, отдернув мокрую тряпку у двери, матерясь, уходит в снежную пелену. Мне тоже надо вставать.

Повозочный с лошадью и санями уже дожидается его у входа. Повозочный поднялся раньше. Он захомутал лошаденку, счистил с саней наваливший за день снег, подбросил охапку сухого сенца и накрыл сани снова сухим толстым брезентом. Старшина забирается в сани, лезет под брезент. Повозочный пристраивается с краю и трогает лошаденку. Они вдвоем отправляются к кухне.

Лошаденка, фыркая, трясет головой, бьет себя хвостом по мокрым бокам. Дороги не видно. Сверху летит белая пелена. Но лошаденка чует запах кухонного котла и жидкого солдатского хлебова. Она ноздрей с расстояния улавливает знакомый запах. Лошаденка на вид неказистая, с обшарпанными боками, с невысокой холкой. Ни породы, ни вида! Так себе! А соображает хорошо! Она уверенно берет нужное направление и шагает лихо. Получив на кухне хлеб и наполнив термосы, старшина залезает снова под брезент. Повозочный дергает вожжою. Лошаденка разворачивает сани в обратную сторону и топает то дороге. Она хорошо изучила маршрут.

Я стою у дороги и поджидаю старшину, мне сегодня нужно съездить на передовую. Я хочу посмотреть, как там несут службу наши солдаты.

— Ну и погодка лиха! — говорит старшина, когда я подсаживаюсь к нему, залезая под |дерюгу| брезент.

Действительно! Кому в голову придет такая идея тащиться, в такую погоду, в распутицу, в хлябь, по разбухшим дорогам. В санях под брезентом сухо и пахнет сеном. Из-под края его видно как тяжелый снег сплошной стеной несется к земле.

— Ну, чего? Что варежку разинул? — басит из-под брезента на повозочного старшина, — Давай ищи! С дороги сбился!

В лесу накаты землянок и блиндажей сравнялись с землей. Бревенчатые срубы теплушек, стоявшие поверх земли, как-то вдруг провалились и ушли вниз по самые крыши. Кругом в снегу ни тропинок, ни дорог. На всем лежит новый снег и непролазная слякоть. Лапы елей согнулись и обвисли под тяжестью снега. Снежная тяжесть навалилась и придавила их к земле. Только борозды саней и глубокие следы лошадиных ног кое-где петляли около елей. Что будет дальше, если снег не перестанет валить? Кому охота лезть покален в такую жижу?

Гансы и фрицы, хлебнув снежной слизи, тоже притихли. На передовой стояла необычная тишина. Нашим славянам гораздо легче — погодка своя! Ни войны, ни стрельбы. Вроде как мирное время. Даже не вериться — будет оно! А у наших солдат сейчас одна забота, поскорей получить пайку хлеба, черпак варева и убежать, не замочив портки.

Никто не договаривался. Стрельба затихла и сама собой прекратилась. Солдаты выбегут, по быстрому, на зов старшины. Побрякают котелками, проворно похватают мокрые буханки хлеба. Плеснёт он им по чумичке похлебки, и они довольные спешат к себе обратно в норы. Где-то там под землей сидят они, скорчившись над котелками, цедят сквозь зубы похлебку и чешут зады. А сверху летит и сыпет мокрый снег. Тишина — аж в ушах звенит!

Я осматриваюсь кругом. Смотрю на скат переднего края, на дыры, куда успели проворно нырнуть солдаты. Под выпавшим снегом дыр их не видно. Кругом, куда не взгляни, лежит белый снег и даже не вериться, что здесь под землей живут и существуют живые люди.

Двумя днями раньше здесь шла война, свистели пули, рвались снаряды и рявкали мины. А теперь тишина! Не война — а хреновина одна! Так говорит старшина, когда с передовой в теплушку вернется. Дороги занесло. У немцев подвоз прекратился. Снаряды берегут! А нашим возить нечего. У нас, когда и дороги в зиму под ногами твердые, на пушку по десятку снарядов выдадут как неприкосновенный запас.